Чудеса Грозного царя
Журналистка и писательница (кстати, хорошая) Елена Черникова вспоминает о давней личной встрече с царем Иоанном Васильевичем:
...Архангельский собор все ближе, ближе; я снимаю платок с шеи и надеваю на голову. Расправляю, поднимаюсь на крылечко собора. Кланяюсь. Дверь легко поддается. Вхожу. Внутри - никого. Вдруг слышу:
- Здравствуйте. Вы к нам?
«Не может быть», - думаю я.
- Вы со съезда? - и ко мне, вежливо наклонив голову, идёт седой мужчина в мешковатом коричневом костюме.
- Да, - говорю, - добрый день. Можно?
- Вам - можно, - отвечает он. - Проходите, я вам все покажу.
И ведет меня вдоль усыпальниц. Тихим голосом поясняет, где кто покоится. По-домашнему так, по-свойски. Князь... Царь... Князь... Будто по семейному склепу - личного гостя выгуливает. У нас тут и Грозный есть. Иван Васильевич, с сыновьями. В алтаре.
Я притормаживаю метров за пять до запретной дверцы. Я хоть и в платке, но по-нашему в алтарь женщинам нельзя. Я где угодно могу пропустить любое «нельзя» мимо ушей, но спорить с алтарём и запретом, особливо ввиду Грозного, не готова.
Мой внезапный гид необъяснимо радушен. Останавливается возле дверцы. У входа в усыпальницу Грозного, с сыновьями.
Достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину. Поворачивает ключ. Скрип. Оборачивается ко мне, зовет рукой. Я ни с места. Я действительно боюсь. Вдруг стены рухнут. Земля разверзнется. Туда же нельзя вообще никому. Не только женщинам.
- Мы сюда однажды самого Горбачёва с супругой и с иностранцами не пустили, - шепотом говорит мой гид. - Нельзя сюда никому. Идите сюда...
Околдовал он меня что ли. Делаю шаг. Другой. Третий. Обнаруживаю себя в дверном проеме. Вергилий мой включает свет, пропускает меня в усыпальницу, а сам выпрыгивает за порог и шепчет:
- Идите туда быстрее. Вам сегодня можно...
Справа три саркофага в тёмно-бордовых бархатных обивках, с серебряными крестами. Грозный и сыновья. В глубине комнаты - узкий постамент, бронзовый бюст.
- Это сам Иван Васильевич, - шепчет испуганно мой гид из-за порога, - его лицо Герасимов восстановил. Посмотрите в глаза...
Я осмелела и близко подошла. Руку протянешь - бороды коснешься. И посмотрела ему в глаза. А Грозный посмотрел в мои глаза. Насквозь. Живыми глазами.
Вергилий замер, притих. Я вспомнила о нем, повернула голову: стоит, смотрит на меня через порог и молчит. Чувствую, обмер. Сделал невесть что, сам не понял почему, а теперь страшно. Я кивнула, что иду. Посмотрела еще раз на Ивана Васильевича и медленно потопала к выходу, боясь споткнуться на ступеньках. Там идти-то три шага, но будто века. Вергилий выключил свет, закрыл дверцу:
- Ну, спасибо, что зашли. Вы напротив пойдите. Там вас пустят сегодня. На яшмовом полу постойте, всё пройдет...
Оказавшись на морозе, я подумала секунду и пошла в храм напротив. Сюжет повторился. Бабуля, недипломированная дежурная, поднялась навстречу и повела за собой.
- А вот тут, видите, специальное место отвели, чтоб Грозный молился. Грешен был... Жёны отдельно…Вы смотрите, смотрите, у нас сейчас всё закрыто, не работаем, никого нет, а вы смотрите...
Я смотрю. Пестрый пол, отшлифованный, уютный.
- Это яшма, - говорит бабуля. - Она лечит и успокаивает. Наши девочки как придут с утра на работу, ну, кто с мужем поругался, знаете, ведь все на пенсии уже, нервы там разные, здоровье, словом, снимают туфли и бегают босиком в чулках перед иконостасом по яшмовому полу. И все проходит. Как рукой. Попробуйте там постоять.
И ушла куда-то, оставив меня на яшмовом полу пред царскими иконами.
Постояла я на яшмовом полу. И пошла в Большой Кремлевский Дворец.
...А под утро мне приснился Грозный. Его лицо работы Михаила Герасимова сбросило бронзу, вылетело из алтаря Архангельского собора, сделало семь кругов над Москвой, ринулось вниз, на Пресню, к Малой Никитской 29, и, отшвырнув задремавшую на моём подоконнике Клио, заглянуло в моё окно. Царь повелел обратить внимание на то, что будет - и число мне назвал.
...Один мой знакомый интеллигент, из потомственных, понятно, дворян, до сих пор уверен, что 4 октября по Белому Дому стреляли холостыми. Пропасть между мной и интеллигенцией непреодолима: я никогда не смогу рассказать интеллигенту, что мне посоветовал Грозный. Помните, как я попала в алтарь Архангельского собора Кремля? Прости Господи меня грешную.
Грозный сказал, что вечером 4 октября 1993 года мне надо будет прятать ребёнка, потому что полетят красные пчёлы, смертельно красивые.
Когда к вечеру затрещало в нашем дворе, выгнулись красные дуги-трассы на фоне тёмно-синего неба, ребёнок побежал к балкону, потому что красиво. Я успела перехватить ребёнка и спрятала в глубине нашей новой квартиры.
Полностью здесь.
Авторесса явно не сочиняет. Не могу ручаться за другого человека, но своё скажу: он живой, не святой (он великий грешник), трагический и ужасный призрак русской государственности. Во всяком случае, три случая необъяснимой удачи, связанной с Иоанном Грозным, в моей жизни были, начиная с отрочества, в молодости, и совсем недавно. Мудрено не рассматривать три "совпадения" как сверхъестественную помощь. Вот и мой "Двуликий Сирин" - если что после меня останется, так этот небольшой по объёму исторический роман.
...Архангельский собор все ближе, ближе; я снимаю платок с шеи и надеваю на голову. Расправляю, поднимаюсь на крылечко собора. Кланяюсь. Дверь легко поддается. Вхожу. Внутри - никого. Вдруг слышу:
- Здравствуйте. Вы к нам?
«Не может быть», - думаю я.
- Вы со съезда? - и ко мне, вежливо наклонив голову, идёт седой мужчина в мешковатом коричневом костюме.
- Да, - говорю, - добрый день. Можно?
- Вам - можно, - отвечает он. - Проходите, я вам все покажу.
И ведет меня вдоль усыпальниц. Тихим голосом поясняет, где кто покоится. По-домашнему так, по-свойски. Князь... Царь... Князь... Будто по семейному склепу - личного гостя выгуливает. У нас тут и Грозный есть. Иван Васильевич, с сыновьями. В алтаре.
Я притормаживаю метров за пять до запретной дверцы. Я хоть и в платке, но по-нашему в алтарь женщинам нельзя. Я где угодно могу пропустить любое «нельзя» мимо ушей, но спорить с алтарём и запретом, особливо ввиду Грозного, не готова.
Мой внезапный гид необъяснимо радушен. Останавливается возле дверцы. У входа в усыпальницу Грозного, с сыновьями.
Достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину. Поворачивает ключ. Скрип. Оборачивается ко мне, зовет рукой. Я ни с места. Я действительно боюсь. Вдруг стены рухнут. Земля разверзнется. Туда же нельзя вообще никому. Не только женщинам.
- Мы сюда однажды самого Горбачёва с супругой и с иностранцами не пустили, - шепотом говорит мой гид. - Нельзя сюда никому. Идите сюда...
Околдовал он меня что ли. Делаю шаг. Другой. Третий. Обнаруживаю себя в дверном проеме. Вергилий мой включает свет, пропускает меня в усыпальницу, а сам выпрыгивает за порог и шепчет:
- Идите туда быстрее. Вам сегодня можно...
Справа три саркофага в тёмно-бордовых бархатных обивках, с серебряными крестами. Грозный и сыновья. В глубине комнаты - узкий постамент, бронзовый бюст.
- Это сам Иван Васильевич, - шепчет испуганно мой гид из-за порога, - его лицо Герасимов восстановил. Посмотрите в глаза...
Я осмелела и близко подошла. Руку протянешь - бороды коснешься. И посмотрела ему в глаза. А Грозный посмотрел в мои глаза. Насквозь. Живыми глазами.
Вергилий замер, притих. Я вспомнила о нем, повернула голову: стоит, смотрит на меня через порог и молчит. Чувствую, обмер. Сделал невесть что, сам не понял почему, а теперь страшно. Я кивнула, что иду. Посмотрела еще раз на Ивана Васильевича и медленно потопала к выходу, боясь споткнуться на ступеньках. Там идти-то три шага, но будто века. Вергилий выключил свет, закрыл дверцу:
- Ну, спасибо, что зашли. Вы напротив пойдите. Там вас пустят сегодня. На яшмовом полу постойте, всё пройдет...
Оказавшись на морозе, я подумала секунду и пошла в храм напротив. Сюжет повторился. Бабуля, недипломированная дежурная, поднялась навстречу и повела за собой.
- А вот тут, видите, специальное место отвели, чтоб Грозный молился. Грешен был... Жёны отдельно…Вы смотрите, смотрите, у нас сейчас всё закрыто, не работаем, никого нет, а вы смотрите...
Я смотрю. Пестрый пол, отшлифованный, уютный.
- Это яшма, - говорит бабуля. - Она лечит и успокаивает. Наши девочки как придут с утра на работу, ну, кто с мужем поругался, знаете, ведь все на пенсии уже, нервы там разные, здоровье, словом, снимают туфли и бегают босиком в чулках перед иконостасом по яшмовому полу. И все проходит. Как рукой. Попробуйте там постоять.
И ушла куда-то, оставив меня на яшмовом полу пред царскими иконами.
Постояла я на яшмовом полу. И пошла в Большой Кремлевский Дворец.
...А под утро мне приснился Грозный. Его лицо работы Михаила Герасимова сбросило бронзу, вылетело из алтаря Архангельского собора, сделало семь кругов над Москвой, ринулось вниз, на Пресню, к Малой Никитской 29, и, отшвырнув задремавшую на моём подоконнике Клио, заглянуло в моё окно. Царь повелел обратить внимание на то, что будет - и число мне назвал.
...Один мой знакомый интеллигент, из потомственных, понятно, дворян, до сих пор уверен, что 4 октября по Белому Дому стреляли холостыми. Пропасть между мной и интеллигенцией непреодолима: я никогда не смогу рассказать интеллигенту, что мне посоветовал Грозный. Помните, как я попала в алтарь Архангельского собора Кремля? Прости Господи меня грешную.
Грозный сказал, что вечером 4 октября 1993 года мне надо будет прятать ребёнка, потому что полетят красные пчёлы, смертельно красивые.
Когда к вечеру затрещало в нашем дворе, выгнулись красные дуги-трассы на фоне тёмно-синего неба, ребёнок побежал к балкону, потому что красиво. Я успела перехватить ребёнка и спрятала в глубине нашей новой квартиры.
Полностью здесь.
Авторесса явно не сочиняет. Не могу ручаться за другого человека, но своё скажу: он живой, не святой (он великий грешник), трагический и ужасный призрак русской государственности. Во всяком случае, три случая необъяснимой удачи, связанной с Иоанном Грозным, в моей жизни были, начиная с отрочества, в молодости, и совсем недавно. Мудрено не рассматривать три "совпадения" как сверхъестественную помощь. Вот и мой "Двуликий Сирин" - если что после меня останется, так этот небольшой по объёму исторический роман.