Ряженые
"Веселей и звонче нет песен Городецкого!"
Из многочисленных мемуаров известно, что в салонах петербургских педерастов началось приятное оживление, когда в столицу Империи приехал 16-летний Серёжа Есенин. Взявший рязанского отрока под крыло Городецкий способствовал слишком раннему успеху его несовершенных в художественном отношении стихов. Вкус к скандалам был привит позднее, а актерствовать и ломаться научил Есенина Клюев.
"Выходит Есенин.
На нем тоже косоворотка -- розовая, шелковая. Золотой кушак, плисовые
шаровары. Волосы подвиты, щеки нарумянены. В руках - о, Господи! - пук
васильков - бумажных.
Выходит он подбоченясь, весь как-то "по-молодецки" раскачиваясь.
Прорепетировано, должно быть, не раз. Улыбка ухарская и... растерянная.
Тоже, верно, репетировалась эта улыбка. Но смущение сильнее. Выйдя, он
молчит, беспокойно озираясь...
- Валяй, Сережа, -- слышен ободряющий голос Городецкого из-за плахты.
- Валяй, чего стесняться.
Чего, в самом деле?
Есенин приободряется. Голос начинает звучать уверенней. Ухарская улыбка
шире расплывается. Есенина я видел полгода тому назад, до его знакомства с
Городецким. Как он изменился, однако. И стихи как изменились...
...Лады, Лели, гусли-самогуды, струны-самозвоны... - Вряд ли раньше
Есенин и слыхал об этих самогудах и Ладах... Иногда среди них выскочит и
неприличное, "похабное" словцо. Это он, конечно, знал и раньше, но по
"неопытности" полагал, должно быть, что вставлять их не то что в стихи, а и
в разговор нехорошо. Теперь, бойко их выкрикивая, оглядывает еще публику:
Что? Каково?.."
(Георгий ИВАНОВ, "Петербургские зимы").
Роскошный эпизод в тех же мемуарах: Иванов в гостях у Клюева, - думаю, помнят все читавшие.
"Я как-то зашел к Клюеву. Клетушка оказалась номером Отель де Франс, с
цельным ковром и широкой турецкой тахтой. Клюев сидел на тахте; при
воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.
- Маракую малость по-бусурманскому, -- заметил он мой удивленный
взгляд. - Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей,
ох, голосистей..."
Затем они пошли в ресторан "ко французику Альберту", однако Клюев переоделся в малиновую рубаху, поддевку и смазные сапоги. Униформа поэта "от сохи, от недр народных". И густо накрашенные глаза публичной девки.
Сладкая парочка: Есенин и Клюев
Русский стиль, привитый в царствование Александра Третьего, выродился в странные формы.
Весь XIX-й век русское общество непрерывно болело духовными инфекциями опрощения: то славянофилы, обрядившись в "холмогорки", пытались пересадить идеи Шеллинга на отечественные чернозёмы, то "кающийся дворянин" Достоевский, "обливаясь слезами, полз по грязному ногтю мужика Марея: ах, великий мужик Марей!", то объявлялись энтузиасты "народники" и начинали свое идиотское хождение по кругам крестьянского ада, то "народовольцы" искали великую правду в гуще безграмотной вшивоты, а графу Толстому (Алексею Константиновичу) отвечали:
"Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только чёрный народ,
То по старой системе всяк равен,
а по новой - лишь он полноправен..."
Стоило учиться грассировать, чтобы усадить воняющих дёгтем конюхов в светских салонах.
А тут еще ряженые "русачки" в шелковых рубашках подоспели: Максим Горький, Леонид Андреев, Скиталец, - босяки и челкаши. И еще граф Толстой (не Алексей, а Лев рыкающий) скинул сапоги и бодро пошел за плугом, не забывая позировать фотографам.
После начала Великой войны на волне ура-патриотизма и переименования Петербурга в Петроград ряженые имели большой успех. Миф о Распутине (именно миф!) потому и отравил русский свет, что общество было готово попариться в баньке по-чёрному и скушать начинённые цианидом пирожные.
И все эти паяцы в косоворотках и смазных сапогах строили из себя пророков и учителей жизни.
«Я над Клюевским письмом. Знаю все, что надо делать: отдать деньги, покаяться, раздарить смокинги, даже книги. Но не могу, не хочу»,- записывал Блок, тоже "кающийся дворянин".
Духовную трезвость, кажется, сохранял только Борис Садовской, пьяница в драном дворянском мундире, тоскующий о крепостном праве. Впрочем, его фуражка с красным околышем была таким же элементом эпатажа, как мурмолка с павлиньями перьями на бедовой башке Есенина.
Вот, разве что, еще Бунин...
Да, а попытка "игры на понижение" сверху: создание "Союза Русского народа", "Союза Михаила Архангела", многочисленных народно-монархических обществ, - тоже не задалась. Упустили время, проиграли Империю. Слишком поздно спохватился "единственный европеец", окруженный чернью.
