Юрий СТЕФАНОВ. СТАРАЯ ПЛАСТМАССОВАЯ МЕЛЬНИЦА
И вот еще в каком обличье видел я однажды ВРЕМЯ.
Полез как-то в жуткую июльскую жару купаться - дело было на пляже под романтическим обрывом (да, да, то самое "Дворянское гнездо"), - и под обрывом, сложенным из каких-то там девонских или пермских пород, из ноздреватых трухлявых плит, в которых, как писал писатель Паустовский, таится в спресованном виде непостижимая уму человеческому безмозглая злоба и ненасытная алчность тех отдаленных эпох. И что-то такое, что омерзительней звериной злобы и алчности, что-то отчасти даже человеческое, отчего человек хуже любого трилобита, - нечто очень грязное, сладострастное, садистское, матершинное, где перепутаны и не теми концами сращены все начала: любовь, смерть, рождение, пожирание, извергание.
Всё это я не то чтобы понял, а с дрожью омерзения почувствовал, когда вылез из воды - там еще сильнее напекло мне голову - и увидел на берегу, на месте фанерной пляжной кабинки некое совершенно сюрреалистическое сооружение: пластмассовые, будто игрушечные, часы, ходики в человеческий рост с оторванными боковыми стенками, так что была видна внутри сложная механическая требуха: те же адские зубчатые колеса, рычаги, цепи, воронки, жернова, - но, повторяю, всё сплошь пластмассовое, ядовитое и липкое. Ну и, конечно, угадывалось подобие некоего лица на циферблате, подобие похабного мурла, не хватало только бандитской кепочки набекрень.
И эта мельница времени, поминутно сплёвывая крошащиеся розоватые зубы, упиваясь не столько смыслом, сколько нарочито исковерканным звучанием однообразных своих речей, бормотала с омерзительным хулиганским акцентом и присвистом нечто вовсе непечатное. В переводе на обычный (теперь уже полузабытый) русский язык смысл этого бубнения был такой: я вас зачинаю, я вас вынашиваю, я вас рожаю, так какого же хрена вы кобенитесь, когда мне захочется пожрать?
("Новейший сонник")
Художник школы Босха Ян Мандейн. ОСМЕЯНИЕ ИОВА.
Полез как-то в жуткую июльскую жару купаться - дело было на пляже под романтическим обрывом (да, да, то самое "Дворянское гнездо"), - и под обрывом, сложенным из каких-то там девонских или пермских пород, из ноздреватых трухлявых плит, в которых, как писал писатель Паустовский, таится в спресованном виде непостижимая уму человеческому безмозглая злоба и ненасытная алчность тех отдаленных эпох. И что-то такое, что омерзительней звериной злобы и алчности, что-то отчасти даже человеческое, отчего человек хуже любого трилобита, - нечто очень грязное, сладострастное, садистское, матершинное, где перепутаны и не теми концами сращены все начала: любовь, смерть, рождение, пожирание, извергание.
Всё это я не то чтобы понял, а с дрожью омерзения почувствовал, когда вылез из воды - там еще сильнее напекло мне голову - и увидел на берегу, на месте фанерной пляжной кабинки некое совершенно сюрреалистическое сооружение: пластмассовые, будто игрушечные, часы, ходики в человеческий рост с оторванными боковыми стенками, так что была видна внутри сложная механическая требуха: те же адские зубчатые колеса, рычаги, цепи, воронки, жернова, - но, повторяю, всё сплошь пластмассовое, ядовитое и липкое. Ну и, конечно, угадывалось подобие некоего лица на циферблате, подобие похабного мурла, не хватало только бандитской кепочки набекрень.
И эта мельница времени, поминутно сплёвывая крошащиеся розоватые зубы, упиваясь не столько смыслом, сколько нарочито исковерканным звучанием однообразных своих речей, бормотала с омерзительным хулиганским акцентом и присвистом нечто вовсе непечатное. В переводе на обычный (теперь уже полузабытый) русский язык смысл этого бубнения был такой: я вас зачинаю, я вас вынашиваю, я вас рожаю, так какого же хрена вы кобенитесь, когда мне захочется пожрать?
("Новейший сонник")
Художник школы Босха Ян Мандейн. ОСМЕЯНИЕ ИОВА.