Либерея одна и другая
Есть в Москве под Кремлём-городом тайник, и в том тайнике есть две палаты, полно наставлены сундуками. А те палаты за великою укрепою; у тех палат двери железные, поперёк чепи в кольца проёмные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, а у тех палат по одному окошку, а в них решётки без затворов.
В двух сводчатых подвалах, под надёжными замками, дремала премудрость. В подземелье всегда стоял могильный холод, печей не было, а жаровен вносить не дозволялось из опаски пожога, и ходили сюда, накинув шубу или душегрею, и за свечами зорко следили, грея над ними иззябшие пальцы: читай да не зачитывайся!
Либерея, она же книжная казна, - приданое ромейской царевны Зои из рода Палеологов, бабки Иоанна Васильевича. Последним обладателем книжного собрания в Царьграде был император Константин Драгош. Под сенью двуглавого орла, низвергнутого султаном Мехмедом Завоевателем с высот, библиотека едва не погибла, но крыла орла одноглавого покрыли собрание императорских книг, покуда Софья Фоминишна не увезла приданое из блаженной Италии в тёмную Москву.
Один заезжий немчин из Юрьева вифлянского, люторский пастор, составил опись книг и рукописей той великой библиотеки; сам же просил на полгода унести Ливиевы истории, дабы их перетолмачить на славенский язык. От той просьбы нарочитые государевы дьяки Щелкалов, казначей Фуников и печатник Висковатый пришли в ужас: «Да государь Иоанн Васильевич нас за пропажу сего рукописания самих в цепи окует!». «За сии редкости головами родных детей заложил бы!» - разгорячился тогда лютор, книгочей обуреваемый. Допреж него опись Либереи составлял премудрый инок Максим Грек.
Цицерон и его соперник в риторстве Кальв, Ливий, Светониевы истории о царях, Тацит, Саллюстий, «Энеида» Вергилия, сатиры Сира, комедии Аристофана, «О Галльской войне» Юлия Цезаря, Пиндар, Полибий, пииты греческие, кодексы римские и восточная пряность - эротические романы Эллады, все те шутки пастушьи. Уму невместимо, не исчислить и названий.
Были рукописи на пергаментах, были на бумаге, были и на кожах. Государь и сам разыскивал, скупал древнейшие учёные труды, славные редкости.
А еще таился свиток отреченный в серебряной трубке-укладке, чеканно испещрённой неведомыми буквицами, словно бы паучьими лапками: на тонко выделанной христопродавцами младенческой коже расцветало древо сефиротов. И Рафли там были, потребные звездочетам, и Шестокрыл колдовской.
ОТСЮДА.
Однажды царь, уступая почтительным просьбам англичанина, решил показать ему свою, государеву, библиотеку, и в один из погожих февральских вечеров, в сопровождении Данилы Адашева повел Джона Ди по таинственным дворцовым переходам в подвалы одной из кремлевских башен. Тяжелый свет дрожащего фонаря открыл взорам царя и его спутников бесконечные ряды больших книг и старинных свитков. Доктор начал их усердно перелистывать дрожащими от волнения руками; редкости царских книжных сокровищ растопили даже его ледяное сердце. Увидя дивный евангельский манускрипт с тончайшими, будто девичьей ресницей выведенными миниатюрами, на толстой белой коже, Джон Ди не мог побороть невольного восхищения; упал на колени и, простирая руки к книжным полкам, воскликнул:
- Все, что имею, отца и мать и жену с детьми, все отдал бы за обладание одною такою книгой!
Иван Васильевич милостиво улыбался.
- Погоди, Яган, то ли еще увидишь.
Дальше потянулись перед очарованным доктором такие книги и рисунки, такие рукописи на телячьей, свиной и даже на человечьей коже, что англичанин только вздыхал и жмурился, как бы от яркого солнца.
Царю приятно было видеть изумление ученейшего во всем мире человека при виде его сокровищ. Расположившись с удобством в низком дубовом кресле, между двумя стенами редчайших книг, Иван Васильевич приказал Адашеву и доктору Джону Ди сесть у его ног и повел с ними долгую беседу.
(Борис Садовской, "Чёрный талисман")