Про вымерших чудовищ
За пять дней непрерывной работы дома (три дня лили дожди и носу не высовывала на двор), в тесном, хотя и удалённом сотрудничестве с верстальщицей и дизайнером, книжку свою к печати подготовила; будет ещё вторая корректура и сверка. Пребываю в благодушном настроении. А надо бы всем старинным сестрам выдать по серьгам.
В том же номере альманаха "Енисей" прочла мемуары Сергея Даниловича Кузнечихина об усопшем поэте Анатолии Третьякове. Вспоминает он тихим незлым словом Красноярское книжное издательство, перебирает кости советского ископаемого чудища, как палеонтолог:
«Меня в нашем издательстве не любили. Поэтому, когда я принёс рукопись, отдали её на рецензию тому, кто, по их мнению, не примет моих стихов. Выбор пал на Третьякова, потому как редакторы были уверены, что он, кроме себя, не признаёт никого.
И вот приходит мэтр ко мне домой, многозначительно заявляет, что моя рукопись лежит у него на столе, и начинает намекать, что при его авторитете он может, если захочет... Подталкивает к желаемому ответу, но в лобовую атаку не идёт. Сказал бы прямо, что хочет выпить. У меня, кстати, и водка дома была («левый» заказчик рассчитался за консультацию), но терпеть неприличные намёки я не любитель, сделал вид, что не понял, и он разочарованно распрощался. Неутолённая жажда привела его к Корабельникову, благо что жили через подъезд. Там снова началось: дескать, в его руках судьба друга... С Олегом такие штуки вообще не проходят. Сказал, что ничем не может помочь и денег на выпивку не даёт принципиально. На другой день Олег съездил в издательство, попросил рукопись и сам написал хвалебную рецензию. Потом я узнал, что и Третьяков написал. Весьма положительную.
Такой поворот не устраивал редактора Ермолину. Разумеется, она имела полное право не принимать мои стихи или считать их малохудожественными. Но речь не о вкусах, а о методах, об их чистоплотности. Ермолина предложила Третьякову переписать свою рецензию - сменить «плюс» на «минус». Это его очень удивило. Наивный поэт, в отличие от опытного работника издательства, не подозревал, что взгляд человека на одни и те же стихи способен так быстро меняться. Но уверенность солидной дамы всё-таки вселила сомнение в чуткую душу, и он решил проконсультироваться у директора издательства. «Послушай, - сказал Третьяков, - ты поэт, и я поэт, ответь мне, пожалуйста: может быть у поэта два мнения об одной рукописи?» Не слишком умелый стихотворец, занимающий влиятельный пост, польщённый признанием потенциального классика, сразу же с ним согласился, а грязную работу по написанию нужной рецензии взял на себя.
Почувствовав себя героем, Третьяков с чистой совестью стрельнул у него червонец, и тот расщедрился, твёрдо зная, что поэт не вернёт. Но за рецензию директор получил гораздо больше» («Енисей» №1, 2020).
Вот так советские издатели пакостили "внутренними рецензиями" неугодным авторам. Точно так же старая партийная грымза поступала и с прозой Кузнечихина. (Надо заметить, что наш друг, нижнетагильский зоил, считает Кузнечихина прозаиком уровня Шукшина. Сергей Данилович и поэт хороший, стихи его не чета распиаренной московской верлибрятине, - это уже я прибавляю.)
"Ермолина, Ермолина... О, вспомнила это чудовище!"
Приду с прогулки, опишу мою единственную встречу с советской редактриссой в 1989 году ("а ещё сибирская плезиозавриха не откладывала яиц, живородила монстров прямо в воде"). Какое все-таки счастье, что я другого поколения, не советского. А так бы схрумкали за милую душу.