Папа
Повтор записи ноября 2011 года, тогда была первая годовщина, теперь - девятая.
Отец мой, Владимир Федотович Старцев, родился в Рождество Христово 1949 года (по народной примете, в великий Господский праздник рождаются люди с несчастливой судьбой). Происхождением из русской купеческой семьи, сибиряк с Алтая, осиротел в пять лет и попал в детдом. Бабка могла бы забрать детей (семеро по лавкам было), кабы не мотала очередной срок в лагерях по политической статье ("каэрка", была унтер-офицером сначала у Колчака, затем у атамана Семёнова). Умер отец 23 ноября 2010-го, лёгкие, сожжённые горячим цехом, не выдержали аномальной жары в то страшное лето. У советского маляра Иогансона есть картина «На старом уральском заводе», а вот старый Норильский завод - Медный. Папа в центре стоит (бригадир). Всю свою недолгую жизнь он ненавидел Софью Власьевну, и в нашей семье по обеим линиям родства "партейных" не было.
Я внешностью вылитый отец, одни глаза мамины, татароватые. А то были бы прекрасные голубые, огромные, как у бедного моего папы.
Совершенное младенческое впечатление счастья - летний Норильск, заполярное солнце, с немыслимой щедростью в три часа ночи заливающее асфальт и чахлые кустики, обреченные умереть ближайшей зимой, я пою и прыгаю, оглядываясь на молодых, смеющихся, идущих рядом маму и папу, безсмертных и прекрасных, а над проспектом несется развесёлое: "Ты никогда не бывал в этом городе светлом"...
Ты никогда не уйдешь из этого светлого города, папа.
В 16 лет он уехал строить Норильские заводы - Никелевый, Медный, "Надежду" - для того, чтобы сжечь лёгкие в смраде серном, в ледяном кругу Дантова ада, чтобы белоснежные бляди летели за Прохоровым по склонам Куршавеля, а толстомордый Гоги - "наследник Российского Престола" - изображал представителя "Норникеля" среди западных Людей Доброй Воли из Неправительственных Гуманитарных Организаций.
Все наши русские семейства, как подметил классик, случайные. Никогда не доводилось видеть прабабку по отцовской линии - "каэрку", отбывшую четыре лагерных срока, да и бабушка Параскева - голубоглазая, с золотистыми светлыми кудрями красавица - умерла молодой, осиротив шестерых детей; дед Феодот умер через полгода на ее могиле.
Я до сих пор не была на могиле отца - не была и на похоронах.
Он был ДОБРЫЙ человек, рассудительный и спокойный. С большими и невостребованными умственными способностями (после 8-го класса - давай стране металл! Родина ждет!), отец простодушно бахвалился перед родными и соседями: "Юлька-то - сдала вступительные в универ на "пятёрки"... у Юльки два красных диплома... Юлька-то - в 26 лет! - член Союза писателей СССР... наша порода". Ах, папа, какая это всё труха и шелуха. Как больно и черно знать, что ты больше не поднимешь телефонную трубку и со всегдашней радостью протяжно не воскликнешь: "Йууля???" - мне страшно набрать прежний номер; как мучительно ты глотал убитыми легкими ускользающий воздух, как жутко умирать в одиночку, как все мы умрем в одиночестве, ближние ничем не помогут нам. Напрасный шелест тростника, едва ли мыслящего.
Помню еще больницу в Норильске, лютый гололёд, мороз за 40, уже полярная ночь непроглядной чернотой сменила наши сезоны в аду, на кусачем шарфе, укутавшем меня до глаз, надышаны мокрые льдинки. Мы с мамой стоим под окном и глядим на высунувшегося в форточку отца - его палата на 4-м этаже. Какие сполохи северного сияния, грозные снега, как я мала еще - младенец сущий. И вдруг из форточки летит яркий шар и падает в сугроб. Я кидаюсь за ним в снег.
И еще один, и еще - это папа бросает мне апельсины, которые ему выдали к ужину.
Думаю, что в том глубоком снегу все еще светит ярким боком твой апельсин, папа. Я его отчетливо вижу.