Записки отца: перед финской войной
В последние дни в связи с 70-летием нападения Гитлера на СССР было много публикаций о начале войны. Под их влиянием начал перечитывать отцовские воспоминания и нашел там рассказ о том, что происходило в Красной Армии примерно за полтора года до этого. Мне показалось, что этот отрывок стоит опубликовать в ЖЖ, но эта публикация требует некоторых пояснений.
Свои воспоминания отец написал в 1990 году. Описывая события 50-летней давности, он стремился к максимальной точности, но ходить по библиотекам и архивам он не имел возможности, да и здоровье уже не позволяло - ему было 83 года. Так что какие-то неточности в ссылках на события, постановления, и т. п. могут встречаться, но самое главное - это "непричесанные" воспоминания, чем они и могут быть ценны для тех, кто интересуется историей страны. Писал отец для своих детей и внуков, поэтому к "политкорректности" не стремился - рассказывал все, как было. А я не исправлял ничего, кроме явных опечаток.
Воевать отцу не пришлось. В 1939 году, будучи студентомАкадемии железнодорожного транспорта, он был призван в армию, доехал вместе с эшелоном бойцов до финской границы за несколько дней до начала войны и был отозван в Москву. В Московском военном округе его ждало письмо из Академии с просьбой возвратить его на учебу. Предложение отказаться от продолжения учебы и пойти комиссаром во вновь формирующийся танковый батальон было соблазнительным, но завершение учебы в тот момент было для отца на первом месте. А когда началась война с Германией, отец на следующий день приехал в военкомат, но ему сказали, что работников Метростроя в армию не берут. Так что сначала он работал на строительстве спецобъектов Метрополитена, потом - на строительстве железной дороги Абакан-Сталинск, а затем вернулся на Метрострой, а оттуда был в приказном порядке был взят инструктором в Московский обком партии. Можно сказать, что судьба его берегла.
Начинается этот фрагмент с рассказа о том, как отец добился зачисления в Транспортную Академию ( он сдал вступительные экзамены в Промвшленную Академию, но затем решено было всех метростроевцев направить в Транспортную Академию, и тут возникли всякого рода бюрократические препятствия). Как только он начал самостоятельную жизнь, его мечтой было получить высшее образование, стать специалистом. Но учебу ему постоянно приходилось прерывать, наверстывая затем отставание с невероятным напряжением сил: он был идейным коммунистом, искренне преданным партии, и то и дело получал партийные поручения, которые нарушали его учебу.
Вот эти воспоминания:
... Я был в отчаянии. Пока я ходил по райкомам, занятия в Академии уже начались, а я с моей слабой подготовкой вынужден был снова отставать от программы. Нервы мои были напряжены до крайности: как же мне быть, затратить столько сил и энергии, и вдруг - все безрезультатно? Почему же так получается, - не раз думал я, - точно злой рок преследует меня, все в жизни мне приходится брать с боем. В течение нескольких лет я добиваюсь, чтобы мне дали возможность получить высшее образование, а мне вместо помощи говорят: «Ничего, ты еще молодой, поработай, а потом пойдешь учиться», - и так тянется уже несколько лет. В то же время папины и мамины сыночки спокойно, без забот учатся, получают образование, а потом придут на производство и будут нами руководить.
В расстроенных чувствах я сел и написал письмо Наркому путей сообщения СССР товарищу Кагановичу. В письме я подробно изложил все свои мытарства в стремлении получить высшее образование и просил помочь мне стать слушателем Академии. Через несколько дней меня вызвал начальник Политуправления НКПС (к сожалению, его фамилию я не помню), побеседовал со мной, а потом попросил меня подождать несколько минут в приемной.
В приемной находились несколько человек - сотрудников аппарата Политуправления (секретари, референты). Один из них тут же, по звонку, встал и прошел в кабинет начальника. Выйдя оттуда, он сел за стол и начал сразу по двум телефонам звонить и разыскивать начальника Академии. Времени было уже около 6 часов вечера - несмотря на все свои старания, референт найти его нигде не мог. Несколько раз он докладывал об этом начальнику Политуправления, но в ответ, через неплотно прикрытые двери, я слышал только одно слово:
«Найдите!» Он выбегал из кабинета начальника и снова начинал звонить. Так продолжалось около часу, он весь вспотел, и наконец все же нашел его - где-то в районе Домодедова. Через минут 30-40 начальник Академии наконец появился. Меня снова вызвали в кабинет, и там начальник Политуправления сказал:
«Вот, товарищ Курочкин, это начальник Академии, ему дано указание руководством Наркомата о зачислении Вас слушателем Академии». Я от радости чуть не подпрыгнул, начал благодарить их за помощь. Затем я спросил, что мне нужно делать. Начальник Академии ответил: «Завтра к 9 часам утра приходите на занятия». Я простился и ушел, думая дорогой: «Вот как вроде просто решился вопрос о моем зачислении в Академию!»
На другой день в указанное время я явился в академию. На доске объявлений уже висел приказ о моем зачислении студентом первого курса. Я зашел в канцелярию, представился - они меня уже ожидали. Выдали мне программу занятий, положенные учебные пособия, и я пошел заниматься. В группе большинство слушателей были свои, метростроевцы. Многих я хорошо знал, они меня тоже знали. Среди них были: Татьяна Федорова, бывший парторг МГК ВКП (б) Марьяновский, орденоносцы Дора Кривцова, Ольга Помялова, Алексей Соседев, Федор Ракитин и др.
Группа студентов Транспортной академии. В переднем ряду слева направо : Сережа Ионов, Леля Помелова, Александр Курочкин и Вазых Замалдинов. В заднем ряду - Татьяна Федорова.
С первых же дней учебы я понял, что заниматься мне будет нелегко. За исключением троих - меня, Соседева и Монова - все остальные мои товарищи имели законченное среднее образование. Кроме этого, я пришел в группу с опозданием на месяц, а это тоже имело важное значение. Они за это время повторили ранее знакомый им материал и пошли вперед. Я же должен был хотя бы поверхностно ознакомиться с пройденным материалом и работать над текущим материалом.
Никому из товарищей я не говорил, что у меня нет среднего образования: боялся, как бы меня не перевели в подготовительную группу. Каждую свободную минуту я отдавал занятиям, отрешился от всяких развлечений, и постепенно стал выравниваться.
Примерно через месяц в Академии состоялось партийное собрание по выборам партийного комитета. К этому времени на учете в парторганизации состояло свыше 600 коммунистов. Совершенно неожиданно для меня меня избрали членом парткома академии. Это, конечно, мне было приятно, но в то же время я понимал, что работа в парткоме потребует еще больших усилий с моей стороны. Я тогда был еще холостой, и поэтому, наряду с подготовкой к занятиям, мне приходилось затрачивать много времени на поддержание хотя бы относительной чистоты в квартире {"квартирой" отец называет комнату 13,7 кв.м в общей квартире, где жил сначала он один, а потом и вся наша семья вчетвером до 1949 г. }, заботиться о питании, о стирке и починке белья и выполнять другие мелкие дела, без которых нельзя обойтись. Я напрягал все свои силы, чтобы не сорваться и перебороть трудности.
* * *
Но злой рок продолжал преследовать меня и ставить всевозможные преграды на пути моей учебы. В начале сентября 1939 года я вернулся с учебы и обнаружил сразу несколько повесток из райвоенкомата с предписанием немедленно явиться к начальнику 111-ой части тов. Дедушкину. Соседи мне передали, что два раза приходил посыльный из райвоенкомата и просил передать мне, чтобы я немедленно туда явился.
Думая, что это ненадолго, я положил портфель и пошел в военкомат. В помещении райвоенкомата и вокруг него было полно народа. Меня встретил начальник 111-ой части тов. Дедушкин. Сославшись на занятость и ничего мне не объяснив, он вручил мне предписание срочно явиться в воинскую часть №374, расположенную в Институте им.Плеханова, в районе Серпуховской площади - там, мол, все узнаешь. Я поехал по указанному адресу.
В помещении института было много народа, на дверях висели объявления, что такая-то часть формируется на первом этаже, такая-то на втором, но нужной мне части нигде не было. Времени было часов семь вечера, я изрядно проголодался, сходил в столовую на Серпуховскую площадь, пообедал и снова вернулся в институт. Ждал еще часа полтора-два, но указанной в повестке части так и не обнаружил и решил уехать ночевать домой.
На другой день, рано утром явившись в институт, я увидел на входной двери объявление, что часть №374 формируется на третьем этаже, в такой-то аудитории. Поднявшись на третий этаж, я нашел указанную аудиторию. Там стояла очередь - человек тридцать. За небольшим столом сидел мужчина лет сорока, в гражданской одежде. Он производил регистрацию прибывающих по повесткам бойцов.
Когда подошла моя очередь, он заглянул в лежащий перед ним список, быстро встал, вытянул руки по швам и доложил:
«Товарищ комиссар части, я, младший командир такой-то, по поручению горвоенкомата провожу регистрацию бойцов части №374. Жду ваших приказаний!». От неожиданности я даже немного растерялся. Никто из работников райвоенкомата меня не предупредил, что я призываюсь на должность комиссара части, никаких документов по этому вопросу мне никто не вручал. Я приказал младшему командиру продолжать регистрацию, а сам поехал в горвоенкомат с целью выяснить, каково назначение части и кому она подчинена. Но в горвоенкомате был примерно такой же беспорядок, как и в райвоенкомате. Никто о нашей части ничего не знал, и я вернулся ми с чем.
За время моего отсутствия пришел регистрироваться и командир части - инженер со станкостроительного завода. Он также ничего не знал о своем назначении командиром части вплоть до явки на регистрацию. Я невольно подумал: где тот порядок, четкость в работе военных организаций, о котором нам говорили на курсах командного состава. В действительности в этих организациях царил полный беспорядок, хаос. И это в такой момент, когда явно чувствовалось приближение войны. Призвали командиров запаса на ответственные командные должности, не обеспечили их мобилизационными планами и даже на словах не сказали, что они должны делать: каково назначение части, сколько бойцов они должны принять, где их разместить, чем кормить.
Мы с командиром договорились, что я буду продолжать формирование части и размещение ее в пределах института, а он поедет в штаб Московского военного округа и будет выяснять, кому мы должны подчиняться и что мы должны делать. Первый день у него был неудачный: под предлогом секретности его гоняли из кабинета в кабинет, и к концу дня он вернулся ни с чем. Только на второй день к вечеру ему удалось выяснить, что наша часть находилась в непосредственном подчинении VI отдела штаба округа, начальник отдела тов. Шевченко. Вот этот отдел, по существу, и являлся основным виновником происшедшей с нами неразберихи. Наконец, мы получили от него некоторые указания: в какой части института разместить нашу часть и в какой столовой кормить призванных бойцов. По документам, полученным в штабе округа, наша часть именовалась так: «Часть особого назначения №412 по обслуживанию штаба Московского военного округа».
До посещения штаба военного округа мы с командиром считали, что нас призвали на кратковременный сбор, дня на три-четыре, и ничего своему руководству не сообщали. Но когда командир побывал в штабе округа, мы поняли, что нас призвали в кадры Красной Армии, как видно, надолго, но по какому поводу - нам было пока неизвестно. Меня это сильно огорчило: опять срывается моя учеба. Я позвонил начальнику Академии и доложил о случившемся.
Формирование части рядовым и командным составом происходило довольно быстро. Призванные бойцы приезжали непосредственно с предприятий на автомашинах в сопровождении администрации. Нас это тоже озадачило: почему такая спешка, людям даже не дали времени, чтобы зайти домой, проститься с родными. Военная техника поступала нормально, несколько затянулась только поставка легковых автомашин. Предприятия-владельцы автомашин должны были содержать их в хорошем состоянии, на ходу, и иметь неприкосновенный комплект запасных частей. На практике оказалось, что автомашины к передаче их воинской части не были готовы, требовали ремонта, не имели запасных частей.
Фото 1939 г.: отец призван в Красную армию и назначен комиссаромчасти № 374-412. На воротнике три квадрата - это примерно сответствует званию старшего лейтенанта.
Еще хуже обстояли дела с призванными из запаса бойцами. Многие из них не проходили допризывной подготовки, совершенно не умели обращаться с оружием, не знали уставных требований. Мы с командиром части оказались в тяжелом положении: со дня на день мы ждали отправки по назначению, но как же можно было принимать участие в боевых действиях с такими совершенно неподготовленными бойцами. Мы доложили штабу округа, в каком состоянии находится наша часть, и просили разрешения организовать учебу всего рядового состава. Из штаба округа прибыл представитель - бригадный комиссар, и вот тут произошел курьезный случай.
При обходе помещений, занимаемых частью, бригадный комиссар увидал у дверей временного материального склада бойца с винтовкой, который стоял на посту по охране склада. Он подошел к нему, взял у него из рук винтовку, затем ухватился за дверь склада и начал ее сильно трясти. Боец молча стоял, он явно не знал, что должен был делать в такой ситуации, и только краснел от смущения. Бригадный комиссар спросил его: «Вы что здесь стоите?». Боец отвечал, что он охраняет склад. - «Как же Вы его охраняете, когда я подошел к Вам вплотную, разоружил Вас и чуть дверь не сломал? Вы что же, так и врагу позволите разоружить Вас?». - «Нет, - возразил боец, весь красный от смущения и стыда, - ведь Вы же наш начальник!» Такой ответ вызвал громкий смех присутствующих и сразу определил степень подготовки бойцов. Бригадный командир тут же утвердил нам программу учебы рядового состава, и буквально на другой день во всех подразделениях начались занятия.
* * *
Курьезный случая произошел и со мной. Ко мне очень хорошо относился начальник политуправления округа, бригадный комиссар (фамилию его я, к сожалению, забыл). Не знаю, чем я ему понравился - возможно, он имел целью натаскать меня, но он начал приглашать меня в совместные поездки по воинским частям, расположенным в Подмосковье. Обычно он звонил утром и командирским голосом говорил: «Здравствуй, комиссар! Будьте готовы, через 15 минут я заеду за Вами, поедете со мной по точкам. Хотя у меня своих дел было много, но отказываться было не положено, я отвечал: «Есть быть готовым к поездке!»
Однажды он позвонил мне и сказал: «Вот что, комиссар, моя машина на профилактике, поедемте на Вашей машине, заезжайте за мной через 20 минут». Я ответил, как обычно:
«Есть заехать за Вами через 20 минут». Моя машина была в хорошем состоянии, но водитель оказался совершенно непригодным технически, в машине он разбирался очень плохо. Я не знал его как шофера, он работал со мной всего лишь дней пять. До Политуправления мы доехали нормально, приняли к себе начальника политуправления и поехали по назначению. Проехали по Москве километра три-четыре, и вдруг машина забарахлила: мотор стал чихать, появился какой-то неприятный треск и мотор заглох. Шофер в явном смущении поднял капот, поковырял что-то в моторе и после долгих попыток завел мотор. Машина тронулась, но метров через 20-30 снова остановилась, мотор снова заглох.
Так повторялось несколько раз. Бригадный комиссар весь налился кровью и закричал: «Комиссар, что у Вас за шофер, он ни черта не понимает в машине. Как Вы могли доверить ему машину? А если бы это случилось на фронте, Вы что же, должны будете погибать из-за такого растяпы? Немедленно снимите его с машины, садитесь сами за руль, а он пусть идет в часть!» Я ответил: «Товарищ бригадный комиссар, я управлять автомашиной не умею». «Как не умеете? - снова закричал он. - А если на фронте убьют шофера, Вы что же, будете погибать с ним за компанию? Ну, вот что, комиссар. Даю Вам десять дней сроку, чтобы Вы научились водить машину. Ежедневно занимайтесь по 4 часа, и через 10 дней доложите мне лично исполнение». Он тут же вышел из машины и пошел пешком.
Фото 1939 года.
Мне было очень неприятно, что так получилось. На другой день я подобрал себе толкового шофера (бывшего московского таксиста) и немедленно стал тренироваться водить автомашину. В первые дни получалось совсем плохо: то на телеграфный столб наеду, то на забор; но к концу декады я уже начал ездить по свободным улицам Москвы. Однако чувствовал я себя очень неуверенно, со мной рядом сидел опытный шофер, а один я ехать по Москве не смог бы. Я доложил бригадному комиссару о выполнении его приказания. На ближайшем совещании политработников округа он специально остановился на этом случае, подчеркнул необходимость для командира уметь управлять автомашиной, особенно во фронтовых условиях, и обязал всех комиссаров частей в ближайшее же время научиться хорошо водить машину. Он предупредил, что лично сам будет периодически проверять умение политработников управлять автомашиной.
* * *
Мы с командиром части были сильно перегружены организационными делами и никак не могли выбрать время побывать у себя на квартирах, привести свои дела в порядок, тем более что он был человек женатый и у него был ребенок. Однажды мы все же решили поехать ночевать домой. Хотя я был холостой, но мне тоже хотелось переночевать дома в спокойной обстановке, расслабиться. Но надо же было так случиться, что именно в эту ночь одна из вновь сформированных частей отправлялась по назначению. В два часа ночи за мной приехал на легковой машине дежурный командир и привез мне пакет из штаба округа, в котором мне и командиру части предписывалось немедленно прибыть на одну из дальних платформ в районе Белорусского вокзала для изучения опыта погрузки части в эшелоны.
Командир части уже ожидал меня внизу у дома. Когда мы с ним приехали на место, которое с трудом отыскали, там скопилось очень много народа. Помимо командиров и комиссаров других воинских частей, на место погрузки наехало большое количество разных представителей: начиная от райвоенкоматов до работников Наркомата обороны. Если бы все эти представители стояли спокойно и не вмешивались в оперативные распоряжения командира отправляемой части, то я уверен, что погрузка прошла бы хорошо, спокойно. Но каждый из этих представителей почему-то считал необходимым вмешиваться в приказания командира части и нижестоящих командиров и давать свои приказания. В результате получился хаос, неразбериха, в которой трудно было разобраться и что-нибудь понять: один командир отдавал приказания, другой их отменял; стоял шум, крик, непосредственные исполнители не знали, кого слушать.
Из этой поездки мы с командиром сделали для себя вывод, что мы получили опыт, как не надо производить погрузку частой в эшелон. Мы дали себе слово, что когда будем производить погрузку своей части, то будем настаивать, чтобы нам никто не мешал; мы будем производить погрузку своими силами и не будем подчиняться безответственным указаниям присутствующих военачальников.
Наконец нам стало известно, куда предполагалось отправить нашу часть. В газетах появилось сообщение «О событиях в Польше», из которого стало ясно, что Гитлер, готовя войну против Советского Союза, решил в первую очередь разделаться с Польшей, оккупировать ее, а заодно и посмотреть, как будет вести себя Советский Союз. С этой целью гитлеровские войска перешли границу и стали быстро продвигаться вперед на территорию Польши. Но на пути встали наши войска, произошло сражение. Гитлер понял, что пройтись по Польше победным маршем ему не удастся, а завязывать военные действия с Советским Союзом было еще рано, и он вынужден был отступить на свою территорию. На этом конфликт был приостановлен, и надобность в отправке дополнительного контингента наших войск к польской границе отпала.
* * *
Хотя события в Польше быстро закончились, но нас почему-то не расформировывали, а наоборот - заставляли настойчиво вести учебу рядового и младшего командного состава и ждать дальнейших распоряжений.
Через несколько дней мы получили приказ штаба округа немедленно подготовить людской состав части (без техники) к отправке по назначению. Командному составу быть на месте, увольнительные отменяются. О готовности части к отправке доложить через двенадцать часов.
Откуда только люди узнали о предстоящей отправке части? У здания института собралась большая толпа родственников. Каждый из них стремился любым способом связаться с отправляемым солдатом, проститься, обменяться последними советами-наказами. Они выкрикивали фамилии солдат, просили их подойти к окну или отпроситься у командиров и выйти на улицу. Это отрицательно действовало на моральное состояние солдат, и многие из них сами обращались к нам с просьбой ускорить отправку. Мы по себе чувствовали, как тягостно сидеть, ничего не делая, ждать, не зная, что тебя ожидает.
В четыре часа утра поступил приказ из штаба округа: построить часть в колонну по четыре и выступить в направлении Октябрьского вокзала. В приказе упоминалось, что командир части остается на месте и обеспечивает сдачу материальной части. Колонну сопровождает комиссар части Курочкин, он же назначается и комиссаром эшелона. На Октябрьский вокзал прибыть в шесть часов утра. Дальнейшие инструкции получить у военного коменданта вокзала.
Быстро построив колонну, мы выступили и к указанному сроку прибыли на вокзал. От военного коменданта вокзала я получил указание произвести посадку в стоящие на таком-то пути вагоны и следовать до Ленинграда, а там снова обратиться к военному коменданту вокзала.
Проводить нас прибыли представители штаба округа, среди ним были начальник VI отдела, наш непосредственный начальник тов. Шевченко и работники горвоенкомата. Посадка в вагоны прошла очень спокойно, без суеты. Каждое подразделение занимало определенное количество мест, согласно расчету. Куда и зачем мы едем, даже я как комиссар части и комиссар эшелона не знал - все держалось в секрете. Когда эшелон тронулся, начальник VI отдела тов. Шевченко крикнул мне: «До свиданья, комиссар, скоро увидимся!» Мне было непонятно, что он имел в виду.
В пути следования я прошел по всем вагонам эшелона, побеседовал с бойцами. Настроение у большинства из них было подавленное. Очевидно, это объяснялось неожиданной отправкой из Москвы, что не дало возможности многим бойцам проститься с родными, и отсутствием гласности: куда мы едем и с какой целью. Они как-то сиротливо жались вокруг меня и тихими голосами спрашивали: «Комиссар, куда нас везут и зачем?». К сожалению, я ничего не смог им ответить.
В Ленинград мы прибыли вечером. На мои обращения к военному коменданту вокзала с просьбой накормить людей, поскольку они уже сутки ничего не ели, он ответил отказом. Я был возмущен действиями коменданта и сказал ему об этом. Наконец, он согласился выделить бойцам по буханке черного хлеба на двоих и тут же переправил нас на финский вокзал.
Военный комендант финского вокзала тоже не стал нас задерживать и тут же дал отправление в сторону границы с Финляндией. Двигались мы очень медленно, с потушенными фарами, как будто наощупь. На рассвете прибыли на станцию Ориенбаум. Там нас встретили представители командования Бригады соединения. После взаимных представлений, по указанию старшего командира встречавшей нас бригады, все бойцы нашей части были построены в колонну по четыре человека и пешим порядком двинулись к месту расположения бригады - в лесу, вблизи границы с Финляндией.
Я ожидал, что командование бригады соединения позаботится в первую очередь о том, чтобы накормить прибывших бойцов, поскольку они уже больше суток находились в дороге и ничего, кроме черного хлеба, не ели. Но этого сделано не было. В течение трех часов бойцов держали в строю, на солнцепеке, голодными, не разрешая даже сесть. На мой взгляд, это граничило с издевательством над людьми. Я обратился к начальнику политотдела бригады с просьбой дать приказание накормить и устроить людей. На это он ответил, что сейчас командир бригады с группой подчиненных ему командиров примут у Вас по списку всех бойцов и затем отправят их в столовую.
Примерно через полчаса пришел командир бригады. По его указанию бойцов построили в две шеренги, и он начал поименную приемку их, согласно переданным мною спискам. В результате проверки 15 бойцов оказались отсутствующими. Я предложил ему принять имеющихся в наличии, чтобы я потом мог заняться розыском отсутствующих, но он наотрез отказался и заявил, что до тех пор, пока не будут найдены отсутствующие, он принимать наличных не будет. Я понял, что он не готов к приемке и поэтому волынит, чтобы формально не нести ответственность за прибывших бойцов и за то, чтобы их срочно накормить и разместить. Пришлось мне в срочном порядке выделить взвод бойцов и направить их на розыски отсутствующих. Я обратился к комбригу с просьбой дать приказание накормить людей, поскольку у меня такой возможности нет, а они почти двое суток ничего не ели. На это он ответил: «У нас здесь ресторанов нет, пищу надо готовить самим. Предлагаю Вам выделить 20 бойцов и направить их в столовую готовить обед».
Среди бойцов послышался ропот: так, мол, обед будет нескоро, что Вы держите нас голодными, на солнцепеке. Комбриг вдруг повысил голос, скомандовал: «Смирно! Прекратить разговоры! Вы находитесь в прифронтовой полосе, где действуют законы военного времени. Никаких митингов и собраний я не разрешаю, за неподчинение и проявление недовольства буду отдавать под суд военного трибунала. Самовольные отлучки будут рассматриваться как дезертирство, виновные будут расстреливаться на месте». Ропот бойцов сразу прекратился.
Посланный мною взвод вскоре вернулся и привел всех 15 бойцов к месту построения. Комбриг лично принял их от меня и перед строем сделал им такой разгон, который они, наверное, запомнили на всю жизнь. Звучным командирским голосом он приказал всем нарушителям воинской дисциплины снять поясные ремни и объявил каждому по пять суток гауптвахты. Тут же под конвоем их отвели в помещение гауптвахты. Я потом зашел их навестить. Гауптвахта помещалась в простом сарае, на полу лежала не первой свежести солома, больше никакого обустройства не было. Настроение наказанных бойцов было упадочное: они, конечно, не ожидали, что их так накажут. Свое отсутствие они объяснили тем, что когда шли в расположение бригады, то без привычки почувствовали сильный голод. Невдалеке у деревни они заметили ларек, зашли туда. Там оказалось в продаже пиво, они решили немного выпить, а потом их разморило, захотелось спать. Вблизи от расположения бригады, на опушке леса они прилегли отдохнуть и заснули. Разбудил их посланный мною взвод бойцов.
Неопытные бойцы готовили обед очень долго, и получился он у них очень невкусный. Среди бойцов в столовой снова послышались голоса недовольства: «Что вы нас кормите такой бурдой, требуем начальника политотдела!» и т.д. Вскоре появился начальник политотдела. Он также разговаривал с бойцами очень строго, тоже предупредил всех, что никаких собраний и митингов он не разрешает: «Здесь прифронтовая полоса, и нарушители воинской дисциплины будут строго наказаны, вплоть до расстрела. Качество обеда зависит от вас. Продукты вам дают, старайтесь готовить обед вкусный». К вечеру, оформив передачу списочного состава бойцов и другой положенной документации, я воспользовался приглашением начальника политотдела и пошел к нему ночевать. Он жил тут же, в расположении бригады, без семьи. Занимал небольшую комнату на втором этаже казармы. В комнате, за исключением двух солдатских коек, небольшого стола и нескольких табуреток, ничего не было. Очевидно, он размещался здесь временно один, а семья где-то жила отдельно. За чаем мы с ним разговорились, и вот только тут я впервые узнал, что буквально в ближайшие дни начнется война с Финляндией. Мне стала понятна строгость, проявленная командиром бригады и начальником политотдела. В такой момент строгая воинская дисциплина во многом решает успех дела.
Начальник политотдела рассказал мне в общих чертах, как идет подготовка к наступлению, сказал, что наши войска приведены в боевую готовность и ждут только приказа. Я невольно задал ему вопрос: «А мои бойцы тоже будут участвовать в боевых действиях?». Он ответил: «А как же, для этого они сюда и прибыли». Я рассказал ему, как проходила мобилизация, рассказал и о том, что многие бойцы совершенно не обучены, не знают, как обращаться с оружием - на мой взгляд, они совершенно не подготовлены к военным действиям. «Да, это, конечно, плохо, - сказал он. - Военкоматы безобразничают - запустили учет, а теперь берут кого попало, лишь бы выполнить приказ о мобилизации. Может быть, удастся выкроить дней пять до начала военных действий, чтобы поднатаскать их», - закончил он беседу.
На другой день я получил телеграмму из штаба округа, где мне предлагалось после передачи бойцов бригаде соединения вернуться в распоряжение округа.
Свои воспоминания отец написал в 1990 году. Описывая события 50-летней давности, он стремился к максимальной точности, но ходить по библиотекам и архивам он не имел возможности, да и здоровье уже не позволяло - ему было 83 года. Так что какие-то неточности в ссылках на события, постановления, и т. п. могут встречаться, но самое главное - это "непричесанные" воспоминания, чем они и могут быть ценны для тех, кто интересуется историей страны. Писал отец для своих детей и внуков, поэтому к "политкорректности" не стремился - рассказывал все, как было. А я не исправлял ничего, кроме явных опечаток.
Воевать отцу не пришлось. В 1939 году, будучи студентомАкадемии железнодорожного транспорта, он был призван в армию, доехал вместе с эшелоном бойцов до финской границы за несколько дней до начала войны и был отозван в Москву. В Московском военном округе его ждало письмо из Академии с просьбой возвратить его на учебу. Предложение отказаться от продолжения учебы и пойти комиссаром во вновь формирующийся танковый батальон было соблазнительным, но завершение учебы в тот момент было для отца на первом месте. А когда началась война с Германией, отец на следующий день приехал в военкомат, но ему сказали, что работников Метростроя в армию не берут. Так что сначала он работал на строительстве спецобъектов Метрополитена, потом - на строительстве железной дороги Абакан-Сталинск, а затем вернулся на Метрострой, а оттуда был в приказном порядке был взят инструктором в Московский обком партии. Можно сказать, что судьба его берегла.
Начинается этот фрагмент с рассказа о том, как отец добился зачисления в Транспортную Академию ( он сдал вступительные экзамены в Промвшленную Академию, но затем решено было всех метростроевцев направить в Транспортную Академию, и тут возникли всякого рода бюрократические препятствия). Как только он начал самостоятельную жизнь, его мечтой было получить высшее образование, стать специалистом. Но учебу ему постоянно приходилось прерывать, наверстывая затем отставание с невероятным напряжением сил: он был идейным коммунистом, искренне преданным партии, и то и дело получал партийные поручения, которые нарушали его учебу.
Вот эти воспоминания:
... Я был в отчаянии. Пока я ходил по райкомам, занятия в Академии уже начались, а я с моей слабой подготовкой вынужден был снова отставать от программы. Нервы мои были напряжены до крайности: как же мне быть, затратить столько сил и энергии, и вдруг - все безрезультатно? Почему же так получается, - не раз думал я, - точно злой рок преследует меня, все в жизни мне приходится брать с боем. В течение нескольких лет я добиваюсь, чтобы мне дали возможность получить высшее образование, а мне вместо помощи говорят: «Ничего, ты еще молодой, поработай, а потом пойдешь учиться», - и так тянется уже несколько лет. В то же время папины и мамины сыночки спокойно, без забот учатся, получают образование, а потом придут на производство и будут нами руководить.
В расстроенных чувствах я сел и написал письмо Наркому путей сообщения СССР товарищу Кагановичу. В письме я подробно изложил все свои мытарства в стремлении получить высшее образование и просил помочь мне стать слушателем Академии. Через несколько дней меня вызвал начальник Политуправления НКПС (к сожалению, его фамилию я не помню), побеседовал со мной, а потом попросил меня подождать несколько минут в приемной.
В приемной находились несколько человек - сотрудников аппарата Политуправления (секретари, референты). Один из них тут же, по звонку, встал и прошел в кабинет начальника. Выйдя оттуда, он сел за стол и начал сразу по двум телефонам звонить и разыскивать начальника Академии. Времени было уже около 6 часов вечера - несмотря на все свои старания, референт найти его нигде не мог. Несколько раз он докладывал об этом начальнику Политуправления, но в ответ, через неплотно прикрытые двери, я слышал только одно слово:
«Найдите!» Он выбегал из кабинета начальника и снова начинал звонить. Так продолжалось около часу, он весь вспотел, и наконец все же нашел его - где-то в районе Домодедова. Через минут 30-40 начальник Академии наконец появился. Меня снова вызвали в кабинет, и там начальник Политуправления сказал:
«Вот, товарищ Курочкин, это начальник Академии, ему дано указание руководством Наркомата о зачислении Вас слушателем Академии». Я от радости чуть не подпрыгнул, начал благодарить их за помощь. Затем я спросил, что мне нужно делать. Начальник Академии ответил: «Завтра к 9 часам утра приходите на занятия». Я простился и ушел, думая дорогой: «Вот как вроде просто решился вопрос о моем зачислении в Академию!»
На другой день в указанное время я явился в академию. На доске объявлений уже висел приказ о моем зачислении студентом первого курса. Я зашел в канцелярию, представился - они меня уже ожидали. Выдали мне программу занятий, положенные учебные пособия, и я пошел заниматься. В группе большинство слушателей были свои, метростроевцы. Многих я хорошо знал, они меня тоже знали. Среди них были: Татьяна Федорова, бывший парторг МГК ВКП (б) Марьяновский, орденоносцы Дора Кривцова, Ольга Помялова, Алексей Соседев, Федор Ракитин и др.
Группа студентов Транспортной академии. В переднем ряду слева направо : Сережа Ионов, Леля Помелова, Александр Курочкин и Вазых Замалдинов. В заднем ряду - Татьяна Федорова.
С первых же дней учебы я понял, что заниматься мне будет нелегко. За исключением троих - меня, Соседева и Монова - все остальные мои товарищи имели законченное среднее образование. Кроме этого, я пришел в группу с опозданием на месяц, а это тоже имело важное значение. Они за это время повторили ранее знакомый им материал и пошли вперед. Я же должен был хотя бы поверхностно ознакомиться с пройденным материалом и работать над текущим материалом.
Никому из товарищей я не говорил, что у меня нет среднего образования: боялся, как бы меня не перевели в подготовительную группу. Каждую свободную минуту я отдавал занятиям, отрешился от всяких развлечений, и постепенно стал выравниваться.
Примерно через месяц в Академии состоялось партийное собрание по выборам партийного комитета. К этому времени на учете в парторганизации состояло свыше 600 коммунистов. Совершенно неожиданно для меня меня избрали членом парткома академии. Это, конечно, мне было приятно, но в то же время я понимал, что работа в парткоме потребует еще больших усилий с моей стороны. Я тогда был еще холостой, и поэтому, наряду с подготовкой к занятиям, мне приходилось затрачивать много времени на поддержание хотя бы относительной чистоты в квартире {"квартирой" отец называет комнату 13,7 кв.м в общей квартире, где жил сначала он один, а потом и вся наша семья вчетвером до 1949 г. }, заботиться о питании, о стирке и починке белья и выполнять другие мелкие дела, без которых нельзя обойтись. Я напрягал все свои силы, чтобы не сорваться и перебороть трудности.
* * *
Но злой рок продолжал преследовать меня и ставить всевозможные преграды на пути моей учебы. В начале сентября 1939 года я вернулся с учебы и обнаружил сразу несколько повесток из райвоенкомата с предписанием немедленно явиться к начальнику 111-ой части тов. Дедушкину. Соседи мне передали, что два раза приходил посыльный из райвоенкомата и просил передать мне, чтобы я немедленно туда явился.
Думая, что это ненадолго, я положил портфель и пошел в военкомат. В помещении райвоенкомата и вокруг него было полно народа. Меня встретил начальник 111-ой части тов. Дедушкин. Сославшись на занятость и ничего мне не объяснив, он вручил мне предписание срочно явиться в воинскую часть №374, расположенную в Институте им.Плеханова, в районе Серпуховской площади - там, мол, все узнаешь. Я поехал по указанному адресу.
В помещении института было много народа, на дверях висели объявления, что такая-то часть формируется на первом этаже, такая-то на втором, но нужной мне части нигде не было. Времени было часов семь вечера, я изрядно проголодался, сходил в столовую на Серпуховскую площадь, пообедал и снова вернулся в институт. Ждал еще часа полтора-два, но указанной в повестке части так и не обнаружил и решил уехать ночевать домой.
На другой день, рано утром явившись в институт, я увидел на входной двери объявление, что часть №374 формируется на третьем этаже, в такой-то аудитории. Поднявшись на третий этаж, я нашел указанную аудиторию. Там стояла очередь - человек тридцать. За небольшим столом сидел мужчина лет сорока, в гражданской одежде. Он производил регистрацию прибывающих по повесткам бойцов.
Когда подошла моя очередь, он заглянул в лежащий перед ним список, быстро встал, вытянул руки по швам и доложил:
«Товарищ комиссар части, я, младший командир такой-то, по поручению горвоенкомата провожу регистрацию бойцов части №374. Жду ваших приказаний!». От неожиданности я даже немного растерялся. Никто из работников райвоенкомата меня не предупредил, что я призываюсь на должность комиссара части, никаких документов по этому вопросу мне никто не вручал. Я приказал младшему командиру продолжать регистрацию, а сам поехал в горвоенкомат с целью выяснить, каково назначение части и кому она подчинена. Но в горвоенкомате был примерно такой же беспорядок, как и в райвоенкомате. Никто о нашей части ничего не знал, и я вернулся ми с чем.
За время моего отсутствия пришел регистрироваться и командир части - инженер со станкостроительного завода. Он также ничего не знал о своем назначении командиром части вплоть до явки на регистрацию. Я невольно подумал: где тот порядок, четкость в работе военных организаций, о котором нам говорили на курсах командного состава. В действительности в этих организациях царил полный беспорядок, хаос. И это в такой момент, когда явно чувствовалось приближение войны. Призвали командиров запаса на ответственные командные должности, не обеспечили их мобилизационными планами и даже на словах не сказали, что они должны делать: каково назначение части, сколько бойцов они должны принять, где их разместить, чем кормить.
Мы с командиром договорились, что я буду продолжать формирование части и размещение ее в пределах института, а он поедет в штаб Московского военного округа и будет выяснять, кому мы должны подчиняться и что мы должны делать. Первый день у него был неудачный: под предлогом секретности его гоняли из кабинета в кабинет, и к концу дня он вернулся ни с чем. Только на второй день к вечеру ему удалось выяснить, что наша часть находилась в непосредственном подчинении VI отдела штаба округа, начальник отдела тов. Шевченко. Вот этот отдел, по существу, и являлся основным виновником происшедшей с нами неразберихи. Наконец, мы получили от него некоторые указания: в какой части института разместить нашу часть и в какой столовой кормить призванных бойцов. По документам, полученным в штабе округа, наша часть именовалась так: «Часть особого назначения №412 по обслуживанию штаба Московского военного округа».
До посещения штаба военного округа мы с командиром считали, что нас призвали на кратковременный сбор, дня на три-четыре, и ничего своему руководству не сообщали. Но когда командир побывал в штабе округа, мы поняли, что нас призвали в кадры Красной Армии, как видно, надолго, но по какому поводу - нам было пока неизвестно. Меня это сильно огорчило: опять срывается моя учеба. Я позвонил начальнику Академии и доложил о случившемся.
Формирование части рядовым и командным составом происходило довольно быстро. Призванные бойцы приезжали непосредственно с предприятий на автомашинах в сопровождении администрации. Нас это тоже озадачило: почему такая спешка, людям даже не дали времени, чтобы зайти домой, проститься с родными. Военная техника поступала нормально, несколько затянулась только поставка легковых автомашин. Предприятия-владельцы автомашин должны были содержать их в хорошем состоянии, на ходу, и иметь неприкосновенный комплект запасных частей. На практике оказалось, что автомашины к передаче их воинской части не были готовы, требовали ремонта, не имели запасных частей.
Фото 1939 г.: отец призван в Красную армию и назначен комиссаромчасти № 374-412. На воротнике три квадрата - это примерно сответствует званию старшего лейтенанта.
Еще хуже обстояли дела с призванными из запаса бойцами. Многие из них не проходили допризывной подготовки, совершенно не умели обращаться с оружием, не знали уставных требований. Мы с командиром части оказались в тяжелом положении: со дня на день мы ждали отправки по назначению, но как же можно было принимать участие в боевых действиях с такими совершенно неподготовленными бойцами. Мы доложили штабу округа, в каком состоянии находится наша часть, и просили разрешения организовать учебу всего рядового состава. Из штаба округа прибыл представитель - бригадный комиссар, и вот тут произошел курьезный случай.
При обходе помещений, занимаемых частью, бригадный комиссар увидал у дверей временного материального склада бойца с винтовкой, который стоял на посту по охране склада. Он подошел к нему, взял у него из рук винтовку, затем ухватился за дверь склада и начал ее сильно трясти. Боец молча стоял, он явно не знал, что должен был делать в такой ситуации, и только краснел от смущения. Бригадный комиссар спросил его: «Вы что здесь стоите?». Боец отвечал, что он охраняет склад. - «Как же Вы его охраняете, когда я подошел к Вам вплотную, разоружил Вас и чуть дверь не сломал? Вы что же, так и врагу позволите разоружить Вас?». - «Нет, - возразил боец, весь красный от смущения и стыда, - ведь Вы же наш начальник!» Такой ответ вызвал громкий смех присутствующих и сразу определил степень подготовки бойцов. Бригадный командир тут же утвердил нам программу учебы рядового состава, и буквально на другой день во всех подразделениях начались занятия.
* * *
Курьезный случая произошел и со мной. Ко мне очень хорошо относился начальник политуправления округа, бригадный комиссар (фамилию его я, к сожалению, забыл). Не знаю, чем я ему понравился - возможно, он имел целью натаскать меня, но он начал приглашать меня в совместные поездки по воинским частям, расположенным в Подмосковье. Обычно он звонил утром и командирским голосом говорил: «Здравствуй, комиссар! Будьте готовы, через 15 минут я заеду за Вами, поедете со мной по точкам. Хотя у меня своих дел было много, но отказываться было не положено, я отвечал: «Есть быть готовым к поездке!»
Однажды он позвонил мне и сказал: «Вот что, комиссар, моя машина на профилактике, поедемте на Вашей машине, заезжайте за мной через 20 минут». Я ответил, как обычно:
«Есть заехать за Вами через 20 минут». Моя машина была в хорошем состоянии, но водитель оказался совершенно непригодным технически, в машине он разбирался очень плохо. Я не знал его как шофера, он работал со мной всего лишь дней пять. До Политуправления мы доехали нормально, приняли к себе начальника политуправления и поехали по назначению. Проехали по Москве километра три-четыре, и вдруг машина забарахлила: мотор стал чихать, появился какой-то неприятный треск и мотор заглох. Шофер в явном смущении поднял капот, поковырял что-то в моторе и после долгих попыток завел мотор. Машина тронулась, но метров через 20-30 снова остановилась, мотор снова заглох.
Так повторялось несколько раз. Бригадный комиссар весь налился кровью и закричал: «Комиссар, что у Вас за шофер, он ни черта не понимает в машине. Как Вы могли доверить ему машину? А если бы это случилось на фронте, Вы что же, должны будете погибать из-за такого растяпы? Немедленно снимите его с машины, садитесь сами за руль, а он пусть идет в часть!» Я ответил: «Товарищ бригадный комиссар, я управлять автомашиной не умею». «Как не умеете? - снова закричал он. - А если на фронте убьют шофера, Вы что же, будете погибать с ним за компанию? Ну, вот что, комиссар. Даю Вам десять дней сроку, чтобы Вы научились водить машину. Ежедневно занимайтесь по 4 часа, и через 10 дней доложите мне лично исполнение». Он тут же вышел из машины и пошел пешком.
Фото 1939 года.
Мне было очень неприятно, что так получилось. На другой день я подобрал себе толкового шофера (бывшего московского таксиста) и немедленно стал тренироваться водить автомашину. В первые дни получалось совсем плохо: то на телеграфный столб наеду, то на забор; но к концу декады я уже начал ездить по свободным улицам Москвы. Однако чувствовал я себя очень неуверенно, со мной рядом сидел опытный шофер, а один я ехать по Москве не смог бы. Я доложил бригадному комиссару о выполнении его приказания. На ближайшем совещании политработников округа он специально остановился на этом случае, подчеркнул необходимость для командира уметь управлять автомашиной, особенно во фронтовых условиях, и обязал всех комиссаров частей в ближайшее же время научиться хорошо водить машину. Он предупредил, что лично сам будет периодически проверять умение политработников управлять автомашиной.
* * *
Мы с командиром части были сильно перегружены организационными делами и никак не могли выбрать время побывать у себя на квартирах, привести свои дела в порядок, тем более что он был человек женатый и у него был ребенок. Однажды мы все же решили поехать ночевать домой. Хотя я был холостой, но мне тоже хотелось переночевать дома в спокойной обстановке, расслабиться. Но надо же было так случиться, что именно в эту ночь одна из вновь сформированных частей отправлялась по назначению. В два часа ночи за мной приехал на легковой машине дежурный командир и привез мне пакет из штаба округа, в котором мне и командиру части предписывалось немедленно прибыть на одну из дальних платформ в районе Белорусского вокзала для изучения опыта погрузки части в эшелоны.
Командир части уже ожидал меня внизу у дома. Когда мы с ним приехали на место, которое с трудом отыскали, там скопилось очень много народа. Помимо командиров и комиссаров других воинских частей, на место погрузки наехало большое количество разных представителей: начиная от райвоенкоматов до работников Наркомата обороны. Если бы все эти представители стояли спокойно и не вмешивались в оперативные распоряжения командира отправляемой части, то я уверен, что погрузка прошла бы хорошо, спокойно. Но каждый из этих представителей почему-то считал необходимым вмешиваться в приказания командира части и нижестоящих командиров и давать свои приказания. В результате получился хаос, неразбериха, в которой трудно было разобраться и что-нибудь понять: один командир отдавал приказания, другой их отменял; стоял шум, крик, непосредственные исполнители не знали, кого слушать.
Из этой поездки мы с командиром сделали для себя вывод, что мы получили опыт, как не надо производить погрузку частой в эшелон. Мы дали себе слово, что когда будем производить погрузку своей части, то будем настаивать, чтобы нам никто не мешал; мы будем производить погрузку своими силами и не будем подчиняться безответственным указаниям присутствующих военачальников.
Наконец нам стало известно, куда предполагалось отправить нашу часть. В газетах появилось сообщение «О событиях в Польше», из которого стало ясно, что Гитлер, готовя войну против Советского Союза, решил в первую очередь разделаться с Польшей, оккупировать ее, а заодно и посмотреть, как будет вести себя Советский Союз. С этой целью гитлеровские войска перешли границу и стали быстро продвигаться вперед на территорию Польши. Но на пути встали наши войска, произошло сражение. Гитлер понял, что пройтись по Польше победным маршем ему не удастся, а завязывать военные действия с Советским Союзом было еще рано, и он вынужден был отступить на свою территорию. На этом конфликт был приостановлен, и надобность в отправке дополнительного контингента наших войск к польской границе отпала.
* * *
Хотя события в Польше быстро закончились, но нас почему-то не расформировывали, а наоборот - заставляли настойчиво вести учебу рядового и младшего командного состава и ждать дальнейших распоряжений.
Через несколько дней мы получили приказ штаба округа немедленно подготовить людской состав части (без техники) к отправке по назначению. Командному составу быть на месте, увольнительные отменяются. О готовности части к отправке доложить через двенадцать часов.
Откуда только люди узнали о предстоящей отправке части? У здания института собралась большая толпа родственников. Каждый из них стремился любым способом связаться с отправляемым солдатом, проститься, обменяться последними советами-наказами. Они выкрикивали фамилии солдат, просили их подойти к окну или отпроситься у командиров и выйти на улицу. Это отрицательно действовало на моральное состояние солдат, и многие из них сами обращались к нам с просьбой ускорить отправку. Мы по себе чувствовали, как тягостно сидеть, ничего не делая, ждать, не зная, что тебя ожидает.
В четыре часа утра поступил приказ из штаба округа: построить часть в колонну по четыре и выступить в направлении Октябрьского вокзала. В приказе упоминалось, что командир части остается на месте и обеспечивает сдачу материальной части. Колонну сопровождает комиссар части Курочкин, он же назначается и комиссаром эшелона. На Октябрьский вокзал прибыть в шесть часов утра. Дальнейшие инструкции получить у военного коменданта вокзала.
Быстро построив колонну, мы выступили и к указанному сроку прибыли на вокзал. От военного коменданта вокзала я получил указание произвести посадку в стоящие на таком-то пути вагоны и следовать до Ленинграда, а там снова обратиться к военному коменданту вокзала.
Проводить нас прибыли представители штаба округа, среди ним были начальник VI отдела, наш непосредственный начальник тов. Шевченко и работники горвоенкомата. Посадка в вагоны прошла очень спокойно, без суеты. Каждое подразделение занимало определенное количество мест, согласно расчету. Куда и зачем мы едем, даже я как комиссар части и комиссар эшелона не знал - все держалось в секрете. Когда эшелон тронулся, начальник VI отдела тов. Шевченко крикнул мне: «До свиданья, комиссар, скоро увидимся!» Мне было непонятно, что он имел в виду.
В пути следования я прошел по всем вагонам эшелона, побеседовал с бойцами. Настроение у большинства из них было подавленное. Очевидно, это объяснялось неожиданной отправкой из Москвы, что не дало возможности многим бойцам проститься с родными, и отсутствием гласности: куда мы едем и с какой целью. Они как-то сиротливо жались вокруг меня и тихими голосами спрашивали: «Комиссар, куда нас везут и зачем?». К сожалению, я ничего не смог им ответить.
В Ленинград мы прибыли вечером. На мои обращения к военному коменданту вокзала с просьбой накормить людей, поскольку они уже сутки ничего не ели, он ответил отказом. Я был возмущен действиями коменданта и сказал ему об этом. Наконец, он согласился выделить бойцам по буханке черного хлеба на двоих и тут же переправил нас на финский вокзал.
Военный комендант финского вокзала тоже не стал нас задерживать и тут же дал отправление в сторону границы с Финляндией. Двигались мы очень медленно, с потушенными фарами, как будто наощупь. На рассвете прибыли на станцию Ориенбаум. Там нас встретили представители командования Бригады соединения. После взаимных представлений, по указанию старшего командира встречавшей нас бригады, все бойцы нашей части были построены в колонну по четыре человека и пешим порядком двинулись к месту расположения бригады - в лесу, вблизи границы с Финляндией.
Я ожидал, что командование бригады соединения позаботится в первую очередь о том, чтобы накормить прибывших бойцов, поскольку они уже больше суток находились в дороге и ничего, кроме черного хлеба, не ели. Но этого сделано не было. В течение трех часов бойцов держали в строю, на солнцепеке, голодными, не разрешая даже сесть. На мой взгляд, это граничило с издевательством над людьми. Я обратился к начальнику политотдела бригады с просьбой дать приказание накормить и устроить людей. На это он ответил, что сейчас командир бригады с группой подчиненных ему командиров примут у Вас по списку всех бойцов и затем отправят их в столовую.
Примерно через полчаса пришел командир бригады. По его указанию бойцов построили в две шеренги, и он начал поименную приемку их, согласно переданным мною спискам. В результате проверки 15 бойцов оказались отсутствующими. Я предложил ему принять имеющихся в наличии, чтобы я потом мог заняться розыском отсутствующих, но он наотрез отказался и заявил, что до тех пор, пока не будут найдены отсутствующие, он принимать наличных не будет. Я понял, что он не готов к приемке и поэтому волынит, чтобы формально не нести ответственность за прибывших бойцов и за то, чтобы их срочно накормить и разместить. Пришлось мне в срочном порядке выделить взвод бойцов и направить их на розыски отсутствующих. Я обратился к комбригу с просьбой дать приказание накормить людей, поскольку у меня такой возможности нет, а они почти двое суток ничего не ели. На это он ответил: «У нас здесь ресторанов нет, пищу надо готовить самим. Предлагаю Вам выделить 20 бойцов и направить их в столовую готовить обед».
Среди бойцов послышался ропот: так, мол, обед будет нескоро, что Вы держите нас голодными, на солнцепеке. Комбриг вдруг повысил голос, скомандовал: «Смирно! Прекратить разговоры! Вы находитесь в прифронтовой полосе, где действуют законы военного времени. Никаких митингов и собраний я не разрешаю, за неподчинение и проявление недовольства буду отдавать под суд военного трибунала. Самовольные отлучки будут рассматриваться как дезертирство, виновные будут расстреливаться на месте». Ропот бойцов сразу прекратился.
Посланный мною взвод вскоре вернулся и привел всех 15 бойцов к месту построения. Комбриг лично принял их от меня и перед строем сделал им такой разгон, который они, наверное, запомнили на всю жизнь. Звучным командирским голосом он приказал всем нарушителям воинской дисциплины снять поясные ремни и объявил каждому по пять суток гауптвахты. Тут же под конвоем их отвели в помещение гауптвахты. Я потом зашел их навестить. Гауптвахта помещалась в простом сарае, на полу лежала не первой свежести солома, больше никакого обустройства не было. Настроение наказанных бойцов было упадочное: они, конечно, не ожидали, что их так накажут. Свое отсутствие они объяснили тем, что когда шли в расположение бригады, то без привычки почувствовали сильный голод. Невдалеке у деревни они заметили ларек, зашли туда. Там оказалось в продаже пиво, они решили немного выпить, а потом их разморило, захотелось спать. Вблизи от расположения бригады, на опушке леса они прилегли отдохнуть и заснули. Разбудил их посланный мною взвод бойцов.
Неопытные бойцы готовили обед очень долго, и получился он у них очень невкусный. Среди бойцов в столовой снова послышались голоса недовольства: «Что вы нас кормите такой бурдой, требуем начальника политотдела!» и т.д. Вскоре появился начальник политотдела. Он также разговаривал с бойцами очень строго, тоже предупредил всех, что никаких собраний и митингов он не разрешает: «Здесь прифронтовая полоса, и нарушители воинской дисциплины будут строго наказаны, вплоть до расстрела. Качество обеда зависит от вас. Продукты вам дают, старайтесь готовить обед вкусный». К вечеру, оформив передачу списочного состава бойцов и другой положенной документации, я воспользовался приглашением начальника политотдела и пошел к нему ночевать. Он жил тут же, в расположении бригады, без семьи. Занимал небольшую комнату на втором этаже казармы. В комнате, за исключением двух солдатских коек, небольшого стола и нескольких табуреток, ничего не было. Очевидно, он размещался здесь временно один, а семья где-то жила отдельно. За чаем мы с ним разговорились, и вот только тут я впервые узнал, что буквально в ближайшие дни начнется война с Финляндией. Мне стала понятна строгость, проявленная командиром бригады и начальником политотдела. В такой момент строгая воинская дисциплина во многом решает успех дела.
Начальник политотдела рассказал мне в общих чертах, как идет подготовка к наступлению, сказал, что наши войска приведены в боевую готовность и ждут только приказа. Я невольно задал ему вопрос: «А мои бойцы тоже будут участвовать в боевых действиях?». Он ответил: «А как же, для этого они сюда и прибыли». Я рассказал ему, как проходила мобилизация, рассказал и о том, что многие бойцы совершенно не обучены, не знают, как обращаться с оружием - на мой взгляд, они совершенно не подготовлены к военным действиям. «Да, это, конечно, плохо, - сказал он. - Военкоматы безобразничают - запустили учет, а теперь берут кого попало, лишь бы выполнить приказ о мобилизации. Может быть, удастся выкроить дней пять до начала военных действий, чтобы поднатаскать их», - закончил он беседу.
На другой день я получил телеграмму из штаба округа, где мне предлагалось после передачи бойцов бригаде соединения вернуться в распоряжение округа.