Из неизданного:
«...По ночам, иногда, он просыпался от стука - ветер стучал по крыше, в горах был буран, грохот и вой ветра были совсем рядом, и это тоже ему нравилось. Вообще, всё, что с ним сейчас происходило - происходило как бы не с ним, а с кем-то другим. У него было ощущение, что он смотрит какой-то фильм, и сам он - отстранился, затаился в зале, а кто-то, похожий на него живет в этом номере, ходит днем по улицам городка, здоровается с людьми, спускается в ресторан обедать, бродит по горам...
В этом фильме ничего не происходило, но это-то как раз его и привлекало: в его жизни всегда так много всего происходило, что он никак не мог поверить, не мог привыкнуть к мысли, что может быть вот такая жизнь - спокойная, размеренная, и вместе с тем, необычайно наполненная чистым горным воздухом, ровным глубоким дыханием, п о к о е м...
И он готов уже был поддаться этому течению, готов был уже вместе с героем этого фильма вдохнуть полной грудью туман, заползающий в окно его комнаты, но что-то мешало ему, что-то не отпускало его до конца, и он знал, что это. Он привык, что за всё надо платить, и за этот неожиданный покой, подаренный ему кем-то, тоже рано или поздно с него спросится. Но он отгонял эту мысль, начинал думать о том, что надо воспользоваться этой передышкой и сесть за работу.
Он так долго говорил всем, что он писатель, что пора уже было что-то и написать. Он решил, что это должен быть роман. Только вот о ч е м роман? Может быть, просто описать все, что с ним сейчас происходит, описать эту зиму с остановившимся до весны действием? Он назвал бы этот роман «Зима в горах», красивое название, только так уже назвал свой роман Джон Уэйн. Почему всё до него уже названо и написано? Можно было бы написать еще одну книгу о р е ж и м е, и об ужасах нормальной человеческой жизни, из которой он вырвался, ему было о чем написать, он хорошо знал ту жизнь, но он не хотел себя обманывать. Он никогда не был ни борцом, ни политиком, и сейчас, когда уже режим дышал на ладан, рвануться вдруг на уже пустые баррикады было бы смешно. Всё должны делать профессионалы. Было только одно, о чем он хотел бы по-настоящему написать, но он не знал, как к этому подступиться.
Вообще-то, он не считал себя писателем, писатель - это слишком громко, нет, он был поэтом, а поэтом называться ему было как-то неудобно. «Вы кем работаете?» «Поэтом». Поэт, он считал, это не профессия, а состояние души: человек просто или поэт - или нет, и совсем необязательно ему, чтобы доказать, что он поэт - выдавать в день по стихотворению. Поэтом сделала его любовь, вернее, не так, - поэтом сделали его женщины, которых он любил.
Он занимался в жизни многим, учился разным профессиям, но быстро забывал их - как забывается все неродное, неорганичное, то, к чему у тебя нет призвания, но ты вынужден был какое-то время этим заниматься, чтобы жить. Были среди его разнообразных занятий и такие, что нравились ему, и он втягивался, и это дело даже становилось частью его жизни, как было с театром, и все-таки, единственное, в чем ему удавалось выразить себя по-настоящему - это в стихах, в лирике, точнее - в его «монологах» о любви. Написанного было немного, но это его не смущало, он не спешил, он знал, что когда п р и д е т в р е м я - н а п и ш е т с я с а м о, и мог по году не писать, занимая паузы переводами из грузинской поэзии, или делая пьесы в стихах для музыкального театра, вглядываясь в каждую красивую женщину, возникающую около него, и вслушиваясь в себя: не о н а ли?..
Ему везло - женщины, действительно, были вcегда - или почти всегда - красивые и талантливые, то ли так случайно получалось, то ли потому, что он притягивал именно таких. Там, раньше, ему некогда было остановиться, оглянуться и подумать о них обо всех, там все время была какая-то одна, конкретная, или две, или три, которые требовали внимания и любви, и все силы уходили на заботы о том, как бы ни одной из них не причинить боль, и всех хотелось сделать счастливыми - все были достойны этого, и сознание, что это н е в о з м о ж н о, и в результате - все несчастны, и он - больше всех, и новая встреча: может быть - эта?.. - и снова, и снова…. И есть ли другая жизнь, и - Господи, - нужна ли она, другая...
И вот, здесь, впервые у него появилось время, как будто для этого действительно надо было подняться в горы и оглянуться, и они - все - стоят внизу, в долине и смотрят на него, теплый ветер чуть шевелит волосы и подолы платьев... Нина... Марина… Оля… Ира… Таня… Наташа, Баирма, Света, Люба, Цацо, еще Наташа, а это... это... Господи, я забыл ее имя, но я помню, что мы - хоть и недолго, но - были счастливы, прости меня, любимая!.. Майя, Дареджан, Ленка, снова Таня, Оля, Саида, Тамара, Ева, Ева, Ксана, Махпура, Надя, Даша, Вера, снова Ксения, Лариса, Илонка, Валерия, Найоми, Марго, Анжелка, Белла, Рита, и еще Лена, и еще Марина, Линда, Яна, Галя, Аня, Настя, Леся, и еще, и еще…. и чуть в стороне, как обычно, чуть в стороне - Алла, Боже мой, Алла!.. Я люблю вас, всех - от кого я ушел, и кто оставил меня, вы любили меня, а если и не любили - спасибо за то, что обманывали меня, вы воспитывали меня, вы учили меня жизни, вы делали из меня мужчину, вы сделали меня таким, какой я есть, и - плох я или хорош - спасибо вам за это! Я благодарен вам всем, и в моей жизни вы всегда останетесь молодыми, красивыми, талантливыми, добрыми, - каждая из вас достойна романа, но Бог не дал, к сожалению, мне этого дара - писать романы, и если б даже и дал - я уже не успею написать о каждой из вас книгу; я чувствую - а если б я не умел предчувствовать, я бы не был поэтом, - я чувствую, что у меня не остается времени, и поэтому я посвящаю вам - всем вместе и каждой в отдельности - этот один, пока еще не существующий роман, который я все-таки попытаюсь написать...
Первая любовь настигла его в поселковом детском саду, и протекала она достаточно трагично. Он влюбился в близняшек, в сестер Забугорновых, то есть влюбился в одну из них, но никогда не знал - кто из них кто. Он страдал, мучился, ко всему еще - они всегда ходили вместе, что осложняло возможность объясниться, наконец. Он ждал с надеждой, что одна из них заболеет и не придет в садик, но болели они тоже вместе: одна подхватит какую-нибудь простуду - болезнь тут же передавалась сестре. Иногда ему казалось, что он любит обеих, но он уже понимал, что любить двоих нельзя - аморально. Надо полюбить одну и на всю жизнь. «Если ты одна любишь сразу двух - значит, это не любовь, а только кажется…» Но что было делать в его случае?.. Однажды сестры под аккомпанемент на старом пианино (в «Красном уголке», где до того дня на этом самом старом пианино под руководством немки Алисы Карловны исполнялись только «В лесу родилась елочка» и «Во поле береза стояла…») спели неожиданную и страстную песню:
«Есть в Индийском океане остров,
Название его - Мадагаскар.
И Томми, негр саженного роста
На клочке земли там проживал.
С белой Дженни в лодку он садился,
Когда последний луч уж догорал,
А когда домой он возвращался,
То тихо, под гитару, напевал:
«Мадагаскар, страна моя,
Мадагаскар, земля моя,
Здесь, как и всюду на земле, цветет весна.
Мы тоже люди,
Мы тоже любим,
Хоть кожа черная у нас, но кровь чиста...»
Дальше шел рассказ о том, как отец Дженни, банкир, проклял дочь, а «Томми-негра саженного роста суду американскому отдал»:
…Перед разъяренною толпою
Томми с той красавицей стоял,
Взгляд его туманился тоскою,
Он тихо, под гитару, напевал…»
Его взгляд тоже туманился тоскою, он незаметно утирал слезы: ему было невыносимо жаль Томми, он, как никто, мог понять его, он тоже любил и, пусть по-другому, но тоже столкнулся с неразрешимой проблемой. Наверное, с этой песни, исполненной в затерянном в тайге колымском поселке сестрами-близняшками Забугорновыми, одну из которых - или обеих - он любил, зародилась в нем ненависть и нетерпимость к любому проявлению расовой дискриминации, во всяком случае, судьба негров его всегда волновала. Эта песня перевернула в нем все и придала ему мужества: он в этот же день объяснился в любви обеим сразу, пообещав их любить всю жизнь.
Сестры, подумав, ответили взаимностью и через некоторое время он вступил с ними в порочную связь. Связь происходила следующим образом: пригласив сестер на чай с конфетами к своему дружку Кириллову, когда у того родители работали в вечернюю смену, и выпроводив Кириллова погулять (тот согласился, во-первых, потому, что понимал - у товарища все серьезно, а во-вторых сыграла роль «взятка» - тридцать копеек), он положил сестер на ковер, раздел их, подбросив предварительно в печь дров, чтобы сестры не замерзли, и вступил поочередно с ними в связь, ерзая животом то на одной, то на другой и поклявшись опять любить их вечно. Кириллов не выдержал и подсматривал все это в окно, продышав себе маленькое отверстие. ...»