А.Алматинская "ГНЁТ". Кн.2. "Дыхание бури".
..Черные дни миновали.
Час искупленья пробили.
(Из революционной песни)
Глава четырнадцатая. ВОЗМЕЗДИЕ
Ротмистр Крысенков был в прекрасном настроении. Вот уже неделя, как он ежедневно получает интересную почту. В канцелярии, как всегда, на письменном столе газеты, журналы и среди них много конвертов, открыток. Вот и сейчас сверху газет лежала пачка писем.
Усевшись поудобнее в кресле, ротмистр нетерпеливо отложил в сторону несколько пакетов с казенными печатями и принялся вскрывать и читать письма. Читал он их медленно, смакуя каждое слово, улыбаясь или похохатывая.
Эти послания ротмистр называл корреспонденцией своих «обожателей». Удовольствие они доставляли ему огромное. Надо сказать, что в течение всей этой недели письма были однообразны и походили одно на другое, как пара листочков на ветке акации, заглядывающей в окно кабинета.
Вскрыв первый элегантный плотный конверт, на листке глянцевой бумаги Крысенков прочитал:
«Злодей! Нет сил терпеть твои злодеяния!..
Доколе ты будешь мучить людей?
Наш приговор - убить тебя, палача.
Молись!!!
Праведные судьи».
- Хе-хе, голубчики, вы не сильны в литературе... «Злодей - злодеяния»... Ну разве можно так? «Доколе» - это пахнет Цицероном. Милые мальчики. Третий раз угрожают - и все одинаково, фи!..
Он прочел еще несколько писем аналогичного содержания, и чем более было в них угроз и проклятий, тем веселее улыбался этот садист, скаля зубы и бормоча:
- Ничего, поживем еще! Гимназистики, мелкота. Запугать хотят...
Но вот солидный казенный пакет, на углу крупно: «Лично».
- Что-то новое... Почитаем, видимо, пишет старик, почерк угловатый, неровный... Чинуша какой-нибудь. Ну-те!
«Выродок и преступник! Прекратите пытки и убийства заключенных. Общество негодует. Есть ли в вас что-либо человеческое?..»
Не дочитав, пренебрежительно откинул в сторону,
- Скука. Старый моралист... Не суйся, куда не надо.
Следующий голубой конверт привлек внимание размашистым почерком. Нетерпеливо распечатал. На голубом листке всего четыре слова:
«Час искупленья пробил!
Соколёнок».
Лицо сразу осунулось, брови нахмурились, прошептал:
- Значит, неуловимый московский революционер Соколенок здесь?.. Нет! Не может быть. Смел до дерзости, но осторожен...
Настроение было испорчено. Нервно дернулся, встал, взглянул на часы. Уже четыре, занятия в учреждениях заканчивались. Неожиданно в голову пришла мысль: «Надо прекратить одинокие прогулки». Взял фуражку, выйдя в коридор, спросил у дежурного:
- Где Калач?
- Так что, видать, занедужил. К доктору пошел.
- Как? Вез доклада? Л-лад-дно... - угрожающе протянул Крысенков и вышел на крыльцо.
На улице было людно и шумно. Ясный майский день сиял, наполненный солнечным светом, ароматом цветов, легкой свежестью. В синем небе с радостным щебетом носились быстрокрылые стрижи, в зеленых ветвях нежно ворковали горлинки... Люди, окончив трудовой день, шли с ласково улыбающимися бездумными лицами, точно весна вливала в них живительный бальзам, создавая праздничное настроение.
По тротуару идет молоденький чиновник в фуражке с красным околышем. Он декламирует, глядя на спутницу - молоденькую девушку с длинной косой за плечами:
Чего он хочет? Небо ясно,
Под небом места много всем...
Зачем враждует он напрасно?..
Голос удалялся, унося слова. «Уж не обо мне ли? Конечно, нет...» Постояв немного на крыльце, ротмистр оглянулся и решительно сошел со ступенек. Часто оглядываясь, зашагал по тротуару к Соборной улице. «Не опасно, людей много... Интересно, куда отправилась эта скотина Калач? Уж не заявлять ли?» Он поморщился. Но выйдя на Соборную, где было шумно, где весело звучали голоса молодежи, успокоился, перестал озираться, но шел медленно, настороженно всматриваясь в лица прохожих. Изредка, опуская руку в карман, сжимал маленький браунинг. Вот идут два гимназиста, о чем-то горячо споря. «Уж не мои ли корреспонденты?»- подумал иронически, весь подобрался, готовый к отпору. Но юноши, не глядя, прошли мимо. За ними пожилой чиновник в фуражке с бархатным околышем, дальше красивый студент задумчиво мнет красную розу в петлице белого кителя. Видно, подарила девушка. За ним, отстав шагов на десять, щебечет стайка гимназисток. Студент миновал ротмистра, и вдруг в затылок дохнуло звучное слово: «Финис!»*.
Около плеча почувствовал плечо студента, судорожно согнул руку, два выстрела слились в один. Ротмистр дернулся и во весь рост грохнулся на тротуар. Моментально столпились люди. Они глядели на неподвижное тело, на выпавший из руки браунинг.
- Странная манера. Стреляются на людной улице, среди публики, - прозвучал певучий баритон стоявшего в толпе студента. Тут же он добавил: - Надо вызвать следователя.
Повернулся и спокойно зашагал в переулок. Кое-кто видел, что он остановил извозчика и сел в пролетку.
Тихий город был потрясен этим происшествием. Скоро стало известно, что ротмистр был убит. Пулю из его браунинга нашли впившейся в ствол старого серебристого тополя. Шли розыски убийцы, но он словно сквозь землю провалился.
Одни ликовали и хвалили человека, освободившего общество от гнусного палача, другие помалкивали, и только немногие возмущались и поеживались, словно ожидая такой же участи.
* * *
...На балахане дома Арипа, возле Карасу, зарывшись в сено, лежал Андрей. Раннее весеннее утро звенело радостными майскими звуками. Природа давно ожила после долгого неприятного зимнего сна. Тишина утра наполнялась призывным ржанием жеребцов, блеянием овец, лаем собак, мычанием коров, петушиным криком и звонким кудахтаньем кур.
Андрей лежал, глядя в синеву неба, где птицы в резвом полете чертили никому не ведомые иероглифы своих желаний и надежд. Скрипнула ступенька лестницы.
- Арип? - спросил, приподнимаясь, Андрей и напряженно вглядываясь в сторону торчавших концов лестницы.
- Это я к тебе!
- Дядя Ваня! Как я рад вам... Думал, все отреклись от меня.
- Ну, ну... Наделал ты делов, Соколёнок!
Дядя Ваня опустился рядом, опираясь на плечо сидевшего Андрея.
- Как же так? - продолжал он. - Без ведома организации ты самовольно выносишь приговор и казнишь гадину. Он должен был предстать перед судом. Это же анархия!
- Знаю. Об этом сейчас думал. В первый раз изменил долгу, дисциплине... но... если бы кто из вас видел, как истязали Карима, как надругались над ним... Нет! Никто не выдержал бы. Я проклинал весь мир за то, что со мной не было моего карабина. Надо, надо было убить палача в тот же момент!.. Там, на балахане, на клевере лежал я и смотрел, как в кабинете мучили юношу... А потом... выбросили в Анхор... Не человека - мешок с костями... А мы могли предотвратить... - Андрей стиснул зубы и схватился за голову, повторяя: - Могли бы!..
Дядя Ваня мягко взял его руку в свою, поглаживая се, тихо заговорил:
- Понимаю и твое состояние, и горе отца Карима. Он обвинял себя в том, что послал сына сообщить о найденном в Анхоре трупе. Сам отправил Карима в пасть зверю.
- Можно ли было ждать?! Почему мы бездействовали? Ведь после спасения Рустама они там замучили двух человек, Карим был третьим... Рустам рассказывал, что делают они с людьми... Почему же промолчала ташкентская группа революционеров? Это же организация! В Москве давно бы пресекли такое явление...
- А ты думаешь, мы бездействовали? Не успели освободить Карима, но Калач подал заявление. Когда Крысенков позвал его выбросить труп, этот жандарм-службист пришел в исступление, наговорил начальнику дерзостей. Заявляя обо всем военному прокурору, плакал и криком кричал...
- А Карима нет...
- Прокурор вынес определение на арест Крысенкова, только болезнь начальника края помешала арестовать его. А потом должен был состояться суд. Гласность, печать бы поднялась...
- Ничего бы вы не добились. Крысенкова признали бы ненормальным. Обычное дело - посадить в психиатрическую больницу, пока общественность не успокоится, и выпустить. Это же ясно...
- Может быть. Но теперь мы теряем тебя. Сегодня в ночь тебя должны арестовать и... смертная казнь... А твоя жизнь нам нужна.
- Если судебный процесс необходим, чтобы вскрыть все преступления Крысенкова, пусть меня судят.
- Да ты что? Мы получили указание переправить тебя за границу. Рисковать твоей жизнью не будем.
- Все равно меня сцапают. Им уже известно, что я убил...
- Несомненно. Ты позаботился оставить свою визитную карточку.
- Где?
- Твой почерк: «Час искупленья пробил...» Теперь тебя ищут. По линии даны телеграммы, в поездах шпики. По железной дороге путь уже отрезан.
- Вот я и говорю - сцапают...
- Поедешь горами. Елена Сергеевна просила передать, что выедет поездом, якобы домой, а сама сойдет на одной из станций и поедет в кочевье Молдабека. Там встретитесь.
Опять заскрипела лестница, появились Буранский и Рустам. Поздоровавшись, Буранский заявил:
- Все подготовлено. Сейчас Арип отвезет тебя к Нурмату. Оттуда с Глуховым пройдете к Евсееву. Конь будет под седлом. В сопровождении старика-киргиза поедешь в горы. А Соколёнок уже арестован...
- Как?
- Что ты выдумываешь?
- Говорю арестован, в Мерве. При попытке к бегству в Персию.
Андрей понял. Хмурясь, спросил:
- Кого ты подсунул?
- Гм... подсунул? Что за выражение? Сережа сам придумал. Пока внимание будет привлечено к иему, ты скроешься.
- Все равно, дня через два это обнаружится. Зачем Сергею страдать? Это не дело.
- Дело уже сделано. Вот Рустам принес тебе снаряжение
- Пускаясь в путь, надо подкрепиться. - Рустам разостлал скатерть. - Кушайте, пожалуйста. А потом одевайтесь, я пойду запрягать...
Рустам ушел, а друзья принялись за завтрак. Буранский сообщил еще одну новость:
- В ходжентском резервном батальоне отбывает воинскую повинность лихой кавказец Рагим-бек, он делегат второго съезда РСДРП, опытный революционер. Мы с ним разработали план митинга, организовать который поручено мне. Это отвлечет внимание от дела Крысенкова.
Вскоре с балаханы спустились дядя Ваня и Буранский. Следом сошла закутанная в паранджу женщина.
Арип сидел на запряженном в арбу коне и покрикивал:
- Эй, женщины, что долго возитесь? Пора!
Из ичкари вышли две женщины, как и полагается, в паранджах. Одна из них, пожилая, жена Арипа, покосилась на неведомо откуда взявшуюся гостью, сказала дочери:
- Садись, Малахат.
Несмотря на длинную паранджу, мешавшую движениям, Малахат быстро по колесу арбы поднялась наверх и, протянув руку, помогла матери вскарабкаться. Неизвестная гостья ловко влезла на арбу и молча сидела, тщательно укрывшись под чачваном**. Рустам открыл ворота, арба затарахтела по степной дороге.
* * *
С момента убийства жандармского ротмистра город, обычно тихий, точно стряхнув робость, буквально забурлил.
Участились сходки, о которых полиция узнавала с большим опозданием. Намечались забастовки и протесты на предприятиях. Среди интеллигенции появились кружки философии, литературы, краеведения. Но странно, на собраниях этих кружков говорилось не о философии, не о литературе - там критиковали действия правительства, затеявшего кровавую бойню на Дальнем Востоке. Говорили о недопустимых потерях, о продажности военного командования. Говорили о возмущениях и протестах в Петербурге и Москве, о зверствах обер-полицмейстера Трепсва. Возмущались действиями исполняющего обязанности начальника Туркестанского края, который допустил полный произвол жандармов в политических делах. Эти собрания стали выносить порицания действиям местных властей. В городе распространялись листовки, их рассылали по почте всем начальствующим лицам, наклеивали возле учреждений, подбрасывали к дверям парадных подъездов.
Благотворительные общества участили устройство концертов, спектаклей и вечеров. И, как правило, в программе упорно начали мелькать имена Горького, Некрасова, Рылеева, Пушкина и вновь появившихся революционных поэтов.
Все, что хоть отчасти напоминало протест против произвола и насилия, принималось бурным одобрением.
Военный губернатор негодовал:
- На кого опереться, кому доверять? Самые надежные люди з.атевают смуту... Попробуй не утверди программы спектакля или концерта - сейчас же пойдут неприятности... Либералов развелось больно много.
- Позвольте, это дух времени... Жизнь идет вперед... - возражал собеседник.
Но губернатор только стонал, хватался за голову и спешно строчил объяснения высшему начальству. Пресечь мятежный дух суровыми мерами он опасался.
Разнесся слух, что в воинских частях проводится успешная революционная работа. Появились неслыханные ранее случаи кражи оружия, дезертирства солдат с винтовками. Говорили, что это дело неуловимого революционера Соколёнка, убившего Крысенкова.
Весть об аресте Соколёнка взволновала рабочих и жителей города. Знали, что предстоит военно-полевой суд и казнь. Вскоре стало известно, что революционер Соколёнок не кто иной, как богатый высланный из Москвы студент Громов. Этого участника всех благотворительных концертов хорошо знали и любили. Поэтому все политические и другие свободные кружки города срочно выносили постановления, вырабатывали петицию о смягчении приговора.
Совершенно неожиданно выяснилось, что задержан не Громов, а Сергей Древницкий, который со станции Мерв дал телеграмму Евсееву: «Удача поздравляю успехом приветом соколёнка».
Согласно данному по станциям распоряжению о задержании человека с кличкой Соколёнок, Сергея задержали и направили в Ташкент. Через два дня его допрашивал следователь, и он показал:
- Зовут меня Сергей Древницкий. Ездил в командировку за семенами хлопка, называемого нами «соколёнок». Семена добыл и хотел обрадовать Евсеева, дал телеграмму.
Плантатор тяжело болел, и вызвать его не представлялось возможным. Следователь сам поехал в имение, где Евсеев подтвердил заявление Сережи:
- «Соколёнком» полевод называл скороспелый сорт. Он поехал за ним в Мерв. Телеграммы от него не получил, хотя ждал.
Пришлось выпустить Сергея, снова приняться за поиски, которым сильно мешали нарастающие революционные события. Участились сходки рабочих, полиция кидалась их разгонять. Возникали конфликты, у рабочих с предпринимателями, последние обращались к полиции.
Наконец боевики-эсеры, среди которых было немало гимназистов и реалистов, экспроприировали кассу кондитерской Генеля. Тут уж пришлось отложить все дела и бросить малочисленные силы полиции на поиски преступников.
Из Петербурга был выписан опытный шпион-провокатор, на которого возлагали большие надежды. Приехал он под видом административно высланного рабочего Путиловского завода Семячкина. Он явился на сходку в квартиру Корнюшина и оказался разочарованным. Сходка была простой вечеринкой, где читали Некрасова, Горького и обсуждали вопрос об открытии воскресной школы для рабочих. Семячкин не выдержал:
- Товарищи, я привез из Питера газету «Искра», занятная. Почитать?
- Послушаем, еще не доводилось читать нелегальщины, - заметил красивый брюнет Литвишко.
Семячкин достал газету. Читал ее с большим подъемом, а под окном в это время подглядывал и подслушивал околоточный.
- Вот дура, - ругался он в усы, - сам читает, сам объясняет а они молчат и зевают...
Вскоре стали расходиться. Вместе с Семячкиным пошли два рабочих, они объяснили:
- Живем-то мы на Варваринской, по дороге. Да и погуторить с питерским человеком лестно.
Проходя Саларским мостом, один из рабочих вдруг обернулся к Семячкину.
- А ты, язва, плохо замаскировался... Пока путал следы, я из тюрьмы убежал и не потерплю своего двойника.
- Давай-ка, Семячкин, окрестим его...
И не успел злосчастный провокатор сообразить, в шутку или всерьез говорят ребята, как его раскачали и бросили через перила. На его счастье следовавший за ними вдалеке околоточный при свете луны видел всю картину и дал знать караульщикам тревожным заливистым свистом.
Сконфуженного «специалиста» вытащили из воды и препроводили к приставу, который поспешил вернуть его в лоно того ведомства, которое его рекомендовало.
Но охранка и полиция не дремали. Подкупами и запугиваниями неустойчивых людей они навербовали доморощенных шпионов, которые были опаснее, так как к ним привыкли и подозревать не могли.
* * *
...К Древницкому пришел «повинтить» Смагин. Тотчас же послали Лару пригласить соседей - интендантского чиновника с женой.
Пили чай, обменивались новостями перед тем, как засесть за карты.
- Резкий звонок возвестил о появлении нетерпеливого гостя! - проговорил чиновник.
- Вот еще один игрок! - воскликнул Смагин, увидя входившую Галлер.
Здороваясь, акушерка заявила:
- Мне не до карт. Знаете ли вы, что отца Василия ссылают?
- Что вы!
- Куда?
- За что?
Вопросы сыпались, как капли весеннего дождя, дробно и без перебоя.
- В Лепсу, на границу Китая. Как снег на голову. Указание самого епископа.
- И скоро он уезжает? - спросил Древницкий.
- Дали сроку одну неделю. А у них трое детей, надо собраться, продать вещи.
- Да за что же? Бедная Татьяна Андреевна, - Маша говорила участливо. Она любила приветливую добрую попадью.
- Призраки! Виноваты призраки...
- Как это призраки? - недоумевал Смагин.
- В подвале дома Чечевицына рабочие печатали прокламации...
- Как же узнали? Причем тут отец Василий?
- Не знаю. Но его обвиняют, что он знал об этом и покрывал подпольщиков.
В этот вечер винт не состоялся.
Действительно, все произошло столь неожиданно, что заставило растеряться и полицию и отца Василия.
Как-то после вечерни к отцу Василию подошла чисто одетая женщина с грустным бледным лицом. Она заказала молебен о здравии раба божия Симеона.
В церкви было тихо, немногие молящиеся уже расходились, только два-три человека ходили от иконы к иконе, крестясь и безбожно мусоля поцелуями изображения святых. Отец Василий прошел в алтарь, взял кадило и крест, вернулся в один из притворов.
Женщина, крестясь и шепча молитву, последовала за ним. Она подошла ближе и подала поминальник. В нем лежала записка.
Полагая, что это список имен, которые надо упомянуть в молитве, он развернул бумагу и прочел:
«Сегодня в одиннадцать ночи к вам явятся с обыском. Подвал раскрыт. Друг».
Отец Василий опешил: уж очень неожиданным было послание. Быстро отслужив молебен, он на извозчике поехал домой. Подойдя к стенному шкафу в своем кабинете, открыл дверцу и три раза топнул каблуком в пол. Через несколько минут колыхнулось облачение, висевшее в шкафу, открылась потайная дверь и появился молодой рабочий. Молча отец Василий протянул ему записку. Тот прочел и прошептал:
- Вчера нас заметил ваш денщик. Мы сейчас замуруем эту дверь, а вы обейте планками изнутри.
- Имейте в виду, за домом, несомненно, ведется наблюдение. Куда вы спрячете гектограф?
- Не беспокойтесь, постараемся уберечь. Вы ничего не знали, никого не видели и ничего не подозревали. - Рабочий простился.
Через несколько минут отец Василий услышал стук кирпичей и шорох раствора.
Вечером около десяти часов, когда семья священника сидела за чаем, резко позвонили с парадного крыльца. Открыл денщик. Вошел Кандыба с околоточным и полицейскими. Он извинился за беспокойство.
- Присаживайтесь, - пригласил отец Василий, пододвигая стул.
- Выпейте чаю с вареньем, - предложила приветливо попадья.
- Не до чая... такая неприятная обязанность, отец Василий, придется сделать у вас обыск.
Священник засмеялся.
- Вот и пастырь попал в неблагонадежные, в революционеры. По существу, вы не имеете права на обыск без санкции епископа. Хотя бы разрешение настоятеля собора взяли. Но я не возражаю, ищите...
Младший мальчик прижался к коленям матери и пугливо смотрел на незнакомых, суровых дядек. Мать, погладив его по голове, рассмеялась.
- Ах, господин Кандыба, ребятки принимают вас за тех призраков, которые долго не давали нам покоя...
- А теперь вы их не видите? - насторожился пристав.
- Утихли. Последнее время спокойно, - отозвался отец Василий.
- А вот мы их переловим, совсем будет спокойно.
- Откуда начнете обыск? - спросил хозяин.
- Да с вашего кабинета, - ответил Кандыба, впиваясь взглядом в лицо священника.
- Пойдемте. Вот в эту дверь, - предложил тот невозмутимо.
Кандыба с полицейскими пошел за хозяином. Околоточный остался у двери столовой.
- Вы уж не сердитесь, отец Василий. Епископ в отъезде. Губернатор сносится с ним по телеграфу, - говорил Кандыба.
Они вошли в кабинет, пристав подошел к шкафу, рванул дверцу. Она была заперта, но ключ торчал в замке. Открыв дверцу, увидел облачение и немного смутился.
Священник подошел, снял все с вешалки и положил на письменный стол. Кандыба осмотрел шкаф, вынул из кармана футляр, достал буравчик и привычно стал сверлить тонкие доски.
Через полминуты буравчик заскрежетал по кирпичу. В другом и третьем месте было то же.
- Вот шкаф с книгами. Я открыл все замки здесь и в письменном столе...
В это время послышались крики: «Держи!» и пронзительная трель полицейского свистка. Кандыба метнулся во двор, откуда доносились крики. Полицейский и священник кинулись следом. Выскочив на террасу, все остановились. В саду слышался топот ног, мелькали огоньки фонарей.
- Беги узнай!- приказал пристав.
Полицейский бросился к деревьям, под которыми слышна была возня.
- Вот, ваше благородие, пымали... - подошел запыхавшийся дюжий полицейский, при помощи караульщика подводя молодого парня.
Отец Василий узнал в нем своего недавнего собеседника. Тот тяжело дышал после борьбы, но смотрел спокойно, с веселой искрой в глазах.
- Кто ты такой? - грозно нахмурясь, задал вопрос Кандыба.
- Рабочий.
- Ага. Я так и знал. Где работаешь?
- В типографии Порцева.
- Ну вот... Тебя-то мне и нужно, а остальные где? Ушли?
- Я один был...
- Что ты тут делал в подвале?
Тот немного замялся, потом добродушно сказал:
- Обокрасть хотел...
Этот ответ сразил пристава. Ловить революционера и поймать простого квартирного вора было ударом. Но, подумав, сказал:
- Ладно. Проверим.
Хотя явно доказать вину отца Василия и молодого наборщика не представлялось возможным за отсутствием улик, все же рабочий по подозрению был направлен в тюрьму, а судьбу священника решил епископ. Он вспомнил о жалобах начальства и благонамеренных людей, которые давно уже поступали на попа-вольно-думца. Чтобы смирить мятущийся дух пастыря, его перевели в сельский приход.
Лепсинский уезд, упирающийся в два хребта - Алатау и Тарбагатай, - затерялся в междугорьях. Город Лепсинск, расположенный вдали от почтового тракта влачил тихое существование. Жители занимались хлебопашеством и пчеловодством. Отцу Василию дали приход в казачьей станице на берегу речки Булени, отделяющей станицу от сонной Лепсы. Место ссылки было выбрано епископом по рекомендации губернатора.
Ранним утром семья священника, со всем своим имуществом расположившись на трех крестьянских подводах, покинула Ташкент. Накануне к ним собрались друзья и знакомые, возмущенные ссылкой священнослужителя. Было много пожеланий, советов, теплых объятий и напутствий.
Но больше всего растрогала отца Василия встреча с группой рабочих, поджидавших его за городом, по Чимкентскому тракту. Некоторых из них он знал - это были обычные посетители подвала, где печатались листовки. Среди них был и тот молодой рабочий, который объявил себя вором. Продержав дней пять в тюрьме, его принуждены были выпустить под нажимом общественного мнения и благодаря хлопотам рабочих.
________________________
*Финис - конец (лат.).
** Чачван - волосяная сетка, закрывающая лицо.