Депрессия
Спустя примерно четыре месяца, когда мою зарплату повысили до восьмиcот долларов, а отец детей каждое утро приносил мне чай и завтрак в постель, у меня началась депрессия.
Началась она так: я ехала с дачи с родителями и детьми и внезапно поняла, что что-то со мной не в порядке. Я просто не могу больше вести машину. Я остановилась. Был обычный зимний воскресный вечер, ничего особенного. Машины проносились мимо по трассе, задевая нас быстрой волной ветра, короткий морозный вечер быстро перешел в ночь. Родители усмехались, поглядывали на часы и советовали подышать свежим воздухом. Я пыталась проехать 100 метров и снова останавливалась. Потом меня, конечно, попустило, мы доехали, но впредь каждое утро, это ощущение, что что-то со мной не так - просыпалось раньше меня. Мне трудно объяснить это словами. В состоянии депрессии тебя не особо что-то беспокоит и уж точно ничего не болит. Просто что-то не так. Сильно не так, как например бывает, когда ты напиваешься и с трудом соображаешь и стоишь на ногах -но в депрессии это другое состояние. Или когда заглючил бортовой компьютер на машине с автоматической коробкой, и ты вроде едешь, но, опять-таки, совсем не так, как надо ехать - ты чувствуешь это, но ничего не можешь поделать, так как в твоем распоряжении только две педали. Как будто ты живешь в каком-то чужом теле, чужую жизнь, притом тебя самой вообще нет. А еще я могла не есть и не спать. Чувство голода напрочь отсутствовало в моей жизни несколько лет - мне приходилось заставлять себя есть, просто чтобы жить (а жить как раз я хотела очень сильно!) но вкус еды, хоть и чувствовался, почему-то не выполнял своих функций. Функцию кормления нужно было налаживать «вручную» - этот инстинктивный автопилот сломался вместе с остальными системами. Иногда я забывала покормить себя и спохватывалась только к вечеру, когда от курева начинала кружиться голова и под ногами словно расстилали мягкий, проваливающийся ковер. Я не очень много курила тогда - могла и не курить, как и не есть, но просто мои коллеги ходили на лестницу, а для меня это было частью социализации и рабочего процесса. Пожалуй, единственное, что как-то центрировало меня - это общение с другими людьми, что-то легкое и незначительное, как бывает на офисной кухне в ожидании закипающего чайника. Меня мало чего волновало тогда, скажу я вам - раны совсем не болели, Сибирь горела едва различимой газово-синей полосой на северо-востоке, но в голову приходили иногда странные мысли. Например, что вот распахнутое окно почти вровень с полом, в моем кабинете и внизу восемь этажей и это же так просто, сделать эти четыре или пять шагов туда, что меня совсем ничего не держит, мне не страшно. Этот путь к распахнутому окну вдруг представился таким же обыденным и простым, как путь из вагона метро в открытые двери на расстелившийся гранитной полосой перрон. Только там, вместо перрона, было мягкое, фиолетово-рыжее городское ночное небо.
Или, когда я ехала на работу в четыре вечера, со спального левобережного массива, через весь город туда в офис на Берестейку, по уходящей изгибом вверх улицы Олены Телиги, тогда еще без отбойника посередине, мне казалось таким простым, чертовски простым, просто недокрутить руль и, вместе с этим вечерним рыжеватым светом, из тишины своего салона, выкатиться туда на встречную полосу. Смерть внезапно нарисовалась как-то подозрительно, неприемлимо рядом и совсем не пугала. В тот период меня вообще ничего не пугало, просто ум спокойно-отстраненно отмечал, что это не нормально. Казалось, вот с самого утра, у меня что-то не запускалось в организме и с этой самой поломкой, неподключенным модулем, мне потом приходилось жить весь день. Со стороны это вряд ли было заметно - я прекрасно справлялась со своими служебными обязанностями, меня хвалило начальство, я дружила со своим коллективом, смеялась, шутила, и даже писала заметки в жж, довольно жизнерадостные. У нас было взаимопонимание с отцом детей, мы вместе что-то делали, он готовил мне еду, мы ездили на фабрику елочных игрушек и на чей-то детский день рождения. Если бы со мной что-то таки случилось тогда, никто бы не поверил, что это самоубийство.
Еще я могла проваляться в постели весь день, не вставая. Мне нужно было придумать какой-то веский повод, чтобы встать, но ничего такого не придумывалось. Я могла смотреть тупые передачи по тв, часами - например, тогда шел «дом-2» и я отмечала, что мне интересно его смотреть. Я до сих пор помню имена некоторых участников. Мы смотрели вместе с отцом детей утренний выпуск, я под него просыпалась, в 12 дня, и ночной, как раз когда я приезжала с работы, в 2 ночи. Я чередовала поездки на работу на машине с поездками на метро. Мне казалось, что это наверное неправильно, что я уже вторую зиму проходила в кроссовках - в машине ведь все равно. А нужно ногами больше, без машины… Еще в конце той зимы я поняла, тоже, без особенных чувств, что мы с детьми как-то давно не ходили гулять. Полгода… или больше, мне было все равно, опять-таки, но казалось, что это очередная досадная проблема, на которую мне плевать, но которую нужно решать, вроде еды. В метро я читала «Тихий Дон». Ехать было 12 станций, я проваливалась в книгу. И, если восстанавливать что я вообще помню из того периода, то это будет точно «Тихий Дон» и еще пара моментов. Остальное - блеклый, страшный, как бельмо, провал.
Потом у меня стало отказывать тело. В метро у меня начиналось это странное состояние «неуспевания» за реальностью - так, словно что-то происходит, я не понимаю что, и в легкой панике оказываюсь непонятно где с непонятно какими целями. Тут тело уже сигнализировало диким сердцебиением и всем тем, что как-то уже случалось со мной в беззаботном и юном 1998 году. То есть я конечно понимала, где и я что делаю, но что-то не подключалось, что-то было не так. Довольно быстро тупую, ватную заторможенность вытеснила паника. Я не могла понять, что именно способно вызвать панику такого рода, ясно было одно - я как будто все время оказывалась не там, где мне нужно быть и это пугало чуть ли не до потери сознания. Меня пугала улица, пугала толпа. Одновременно меня страшно пугало одиночество - пришлось отказаться от лифтов и прогулок по безлюдным территориям. Отрезок улицы, где не было бы ни одного прохожего пугал меня так, что подкашивались ноги и я просто не могла идти. Я ждала в людном месте случайных прохожих, идущих в мою сторону и шла за ними. Возможно, этими паническими атаками тело само пыталось выпихивать меня из опасных депрессивных состояний, где мне было вообще плевать на все. Я пыталась быть более ответственной перед своим телом - стала тщательно следить за сном и питанием. Ела не менее четырех раз в сутки с полноценным ужином отбивными и солянкой в офисной столовой. Спала строго восемь часов (отбой в 4, подъем в 12). Но мне становилось все хуже. Дома было еще ничего, но при одной мысли, что нужно на улицу - меня трясло. Все, что мне хотелось - это остаться дома, на диване, и чтобы меня никто не трогал. Я пыталась высыпаться на выходных, но двух дней было мало.
Долгое время меня спасала машина. За рулем я чувствовала себя сильной, защищенной, и панцирю вокруг себя доверяла куда больше чем просто телу, у которого в метро подкашивались ноги. Дорога успокаивала меня. Но и там тоже вскоре начались сбои.
Началась она так: я ехала с дачи с родителями и детьми и внезапно поняла, что что-то со мной не в порядке. Я просто не могу больше вести машину. Я остановилась. Был обычный зимний воскресный вечер, ничего особенного. Машины проносились мимо по трассе, задевая нас быстрой волной ветра, короткий морозный вечер быстро перешел в ночь. Родители усмехались, поглядывали на часы и советовали подышать свежим воздухом. Я пыталась проехать 100 метров и снова останавливалась. Потом меня, конечно, попустило, мы доехали, но впредь каждое утро, это ощущение, что что-то со мной не так - просыпалось раньше меня. Мне трудно объяснить это словами. В состоянии депрессии тебя не особо что-то беспокоит и уж точно ничего не болит. Просто что-то не так. Сильно не так, как например бывает, когда ты напиваешься и с трудом соображаешь и стоишь на ногах -но в депрессии это другое состояние. Или когда заглючил бортовой компьютер на машине с автоматической коробкой, и ты вроде едешь, но, опять-таки, совсем не так, как надо ехать - ты чувствуешь это, но ничего не можешь поделать, так как в твоем распоряжении только две педали. Как будто ты живешь в каком-то чужом теле, чужую жизнь, притом тебя самой вообще нет. А еще я могла не есть и не спать. Чувство голода напрочь отсутствовало в моей жизни несколько лет - мне приходилось заставлять себя есть, просто чтобы жить (а жить как раз я хотела очень сильно!) но вкус еды, хоть и чувствовался, почему-то не выполнял своих функций. Функцию кормления нужно было налаживать «вручную» - этот инстинктивный автопилот сломался вместе с остальными системами. Иногда я забывала покормить себя и спохватывалась только к вечеру, когда от курева начинала кружиться голова и под ногами словно расстилали мягкий, проваливающийся ковер. Я не очень много курила тогда - могла и не курить, как и не есть, но просто мои коллеги ходили на лестницу, а для меня это было частью социализации и рабочего процесса. Пожалуй, единственное, что как-то центрировало меня - это общение с другими людьми, что-то легкое и незначительное, как бывает на офисной кухне в ожидании закипающего чайника. Меня мало чего волновало тогда, скажу я вам - раны совсем не болели, Сибирь горела едва различимой газово-синей полосой на северо-востоке, но в голову приходили иногда странные мысли. Например, что вот распахнутое окно почти вровень с полом, в моем кабинете и внизу восемь этажей и это же так просто, сделать эти четыре или пять шагов туда, что меня совсем ничего не держит, мне не страшно. Этот путь к распахнутому окну вдруг представился таким же обыденным и простым, как путь из вагона метро в открытые двери на расстелившийся гранитной полосой перрон. Только там, вместо перрона, было мягкое, фиолетово-рыжее городское ночное небо.
Или, когда я ехала на работу в четыре вечера, со спального левобережного массива, через весь город туда в офис на Берестейку, по уходящей изгибом вверх улицы Олены Телиги, тогда еще без отбойника посередине, мне казалось таким простым, чертовски простым, просто недокрутить руль и, вместе с этим вечерним рыжеватым светом, из тишины своего салона, выкатиться туда на встречную полосу. Смерть внезапно нарисовалась как-то подозрительно, неприемлимо рядом и совсем не пугала. В тот период меня вообще ничего не пугало, просто ум спокойно-отстраненно отмечал, что это не нормально. Казалось, вот с самого утра, у меня что-то не запускалось в организме и с этой самой поломкой, неподключенным модулем, мне потом приходилось жить весь день. Со стороны это вряд ли было заметно - я прекрасно справлялась со своими служебными обязанностями, меня хвалило начальство, я дружила со своим коллективом, смеялась, шутила, и даже писала заметки в жж, довольно жизнерадостные. У нас было взаимопонимание с отцом детей, мы вместе что-то делали, он готовил мне еду, мы ездили на фабрику елочных игрушек и на чей-то детский день рождения. Если бы со мной что-то таки случилось тогда, никто бы не поверил, что это самоубийство.
Еще я могла проваляться в постели весь день, не вставая. Мне нужно было придумать какой-то веский повод, чтобы встать, но ничего такого не придумывалось. Я могла смотреть тупые передачи по тв, часами - например, тогда шел «дом-2» и я отмечала, что мне интересно его смотреть. Я до сих пор помню имена некоторых участников. Мы смотрели вместе с отцом детей утренний выпуск, я под него просыпалась, в 12 дня, и ночной, как раз когда я приезжала с работы, в 2 ночи. Я чередовала поездки на работу на машине с поездками на метро. Мне казалось, что это наверное неправильно, что я уже вторую зиму проходила в кроссовках - в машине ведь все равно. А нужно ногами больше, без машины… Еще в конце той зимы я поняла, тоже, без особенных чувств, что мы с детьми как-то давно не ходили гулять. Полгода… или больше, мне было все равно, опять-таки, но казалось, что это очередная досадная проблема, на которую мне плевать, но которую нужно решать, вроде еды. В метро я читала «Тихий Дон». Ехать было 12 станций, я проваливалась в книгу. И, если восстанавливать что я вообще помню из того периода, то это будет точно «Тихий Дон» и еще пара моментов. Остальное - блеклый, страшный, как бельмо, провал.
Потом у меня стало отказывать тело. В метро у меня начиналось это странное состояние «неуспевания» за реальностью - так, словно что-то происходит, я не понимаю что, и в легкой панике оказываюсь непонятно где с непонятно какими целями. Тут тело уже сигнализировало диким сердцебиением и всем тем, что как-то уже случалось со мной в беззаботном и юном 1998 году. То есть я конечно понимала, где и я что делаю, но что-то не подключалось, что-то было не так. Довольно быстро тупую, ватную заторможенность вытеснила паника. Я не могла понять, что именно способно вызвать панику такого рода, ясно было одно - я как будто все время оказывалась не там, где мне нужно быть и это пугало чуть ли не до потери сознания. Меня пугала улица, пугала толпа. Одновременно меня страшно пугало одиночество - пришлось отказаться от лифтов и прогулок по безлюдным территориям. Отрезок улицы, где не было бы ни одного прохожего пугал меня так, что подкашивались ноги и я просто не могла идти. Я ждала в людном месте случайных прохожих, идущих в мою сторону и шла за ними. Возможно, этими паническими атаками тело само пыталось выпихивать меня из опасных депрессивных состояний, где мне было вообще плевать на все. Я пыталась быть более ответственной перед своим телом - стала тщательно следить за сном и питанием. Ела не менее четырех раз в сутки с полноценным ужином отбивными и солянкой в офисной столовой. Спала строго восемь часов (отбой в 4, подъем в 12). Но мне становилось все хуже. Дома было еще ничего, но при одной мысли, что нужно на улицу - меня трясло. Все, что мне хотелось - это остаться дома, на диване, и чтобы меня никто не трогал. Я пыталась высыпаться на выходных, но двух дней было мало.
Долгое время меня спасала машина. За рулем я чувствовала себя сильной, защищенной, и панцирю вокруг себя доверяла куда больше чем просто телу, у которого в метро подкашивались ноги. Дорога успокаивала меня. Но и там тоже вскоре начались сбои.