СОЛОУХИН VS. ПАСТЕРНАК
14 июня родился Владимир Солоухин (1924-1997).
Он тоже жертва компании против Пастернака, о которой мы говорили, в связи с поэтом Слуцким (http://ygashae-zvezdu.livejournal.com/63334.html). Но если для Слуцкого выступление против Пастернака стало нешуточной трагедией, то Солоухин пережил адово собрание, где пришлось поэта клеймить, легче.
Постоянно, правда, отругивался, если ему о нем напоминали.
Напоминали Солоухину и службу в охране Кремля, куда он попал, будучи восемнадцатилетним парнем. Либеральная общественность безуспешно искала «лапу», которая протолкнула будущего поэта и прозаика к теплой кормушке, когда его ровесники гибли на фронте пачками.
Никакой «лапы», думаю, не было. Была чистая анкета: последний, десятый по счету, ребенок владимирских крестьян. И была внешность: высокий, ладный, сильный, хорошо соображающий парень.
Литературную карьеру Солоухин начал делать быстро.
В 1956 он совершил пешее путешествие по землям Владимира. Дневниковые записи легли в основу книги «Владимирские проселки». Кроме того, из путешествия Солоухин принес повесть «Капля росы», где описал родную деревню Алепино.
Читателям эти произведения нравились.
К октябрю 1958 году, когда разразился скандал по поводу вышедшего за границей и получившего Нобелевскую премию романа Пастернака «Доктор Живаго», Солоухин был если не модным, то заметным писателем.
Появившись на трибуне собрания, Солоухин, который вообще-то начинал как поэт, привел три цитаты из пастернаковских стихов. Уже само неверное цитирование говорило, что он не слишком готовился. Особенно впечатляло цитирование «Гамлета».
Пастернак:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Солоухин:
Я слежу за разворотом действий
И играю в них во всех пяти
Я один. Повсюду фарисейство.
Жизнь прожить, не поле перейти.
Выводы же Солоухин сделал, какие требовалось:
«…все это - сознательная проповедь индивидуализма, достойная внутреннего эмигранта.
…Сейчас идет разговор - поскольку он является внутренним эмигрантом, то не стоит ли ему стать на самом деле эмигрантом? В связи с этим мне вспомнилась такая аналогия. Когда наша партия критиковала ревизионистскую политику Югославии, то были разговоры - а вдруг она окончательно шатнется и уйдет в тот лагерь. И мудрый Мао Дзе-дун в устном выступлении сказал, что этого никогда не будет потому, что американцам нужно, чтобы она была в нашем лагере.
И вот Пастернак, когда станет настоящим эмигрантом, - он там не будет нужен. И нам он не нужен, и о нем скоро забудут. Когда какая-нибудь американская миллионерша попадет в автомобильную катастрофу, то будут о ней шуметь, а Пастернака совершенно забудут. Вот тут и будет для него настоящая казнь. Он там ничего не сможет рассказать интересного, и через месяц его выбросят как съеденное яйцо, как выжатый лимон. И тогда это будет настоящая казнь за предательство, которое он совершил».
При разговоре о Слуцком вопрос - что занесло его на трибуну с речью? - важен. В случае Солоухина он риторичен. Действительно, неинтересно. Он не считал роман талантливым произведением. Как поэта Пастернака не воспринимал. А моральная сторона проблемы Солоухина не больно заботила.
Но пройдет тридцать лет и это выступление ему срикошетит.
Пока же он ковал удачно начавшуюся карьеру.
В принципе, Солоухин мог занять нишу эдакого певца родных земель. Советская власть с удовольствием печатала природоведов Пришвина, Паустовского, Соколова-Микитова, держа в запасе для детей Бианки, Чарушина и Сладкова. Высшего пика Солоухин достиг произведением «Третья охота», ставшего культовым для грибников СССР.
Но увлекшись древнерусским искусством, Солоухин совершил скачок на следующую ступень, где с ним начали происходить мутации, в которых он с трудом мог дать себе отчет.
Нет, сначала все было нормально. Книги Солоухина «Письма из Русского музея» и «Черные доски» (об иконописи) читателям понравились. Солоухин выступил в роли культуртрегера, и по тем временам его книги были значимым явлением. Их смыло даже не водой времени, а лавиной информации, которая обрушилась на прежде закрытую страну с перестройкой. Выяснилось, что размышления Солоухина элементарны, хотя местами по - писательски хорошо выражены. Но о живописи лучше почитать искусствоведов.
Солоухин, формально примыкая к писателям деревенщикам, которые кучковались возле журнала «Наш современник» был как-то вне стана. Для меня, во всяком случае, его имя никогда не писалось через запятую с именами Распутина, Белова, Куняева, Крупина.
СОЛОУХИН НА ПОРТРЕТЕ ИЛЬИ ГЛАЗУНОВА
В немалой степени, это связано с постепенной эволюцией писателя к… монархизму. Солоухин носил перстень с изображением Николая Второго, изучал белое движение, его взгляды отличила с одной стороны архаика, а с другой утопичность. Естественно «Русская партия», питающаяся от ЦК КПСС, старалась держаться от Солоухина подальше.
Вообще, Солоухин все больше переходил в стан публицистов, обедняя свой талант. Как публицист он частенько высказывался по вопросам, о которых имел понятие слабое, будучи при этом нетерпим к критике.
Им овладела мания «пасти народы».
В перестройку Солоухин обрушился на коммунистическую систему одним из первых. Брошюрка «Перечитывая Ленина» критиковала Ильича, дай боже. Невзлюбил также Солоухин писателя Гайдара (которого впрямую аттестовал убийцей).
Тут-то и выплыла тридцатилетней давности история с выступлением «записного» демократа против Пастернака.
Сперва о ней напомнил из-за рубежа прозаик Виктор Некрасов, сетуя, что стенограмма судилища в СССР до сих пор не напечатана и назвав пятерых активных участников процесса, доживших до светлых дней гласности (в том числе Солоухина).
Потом, естественно, подключился главный защитник Пастернака Евтушенко. У него с Солоухиным были давние контры и он не преминул лишний разок соперника лягнуть.
Солоухину бы промолчать, или объясниться в кулуарах, но стратегия никогда не была его сильной стороной. Он выступил с письмом в газете «Советская культура», где неуклюже попытался воспользоваться аргументом всех провинившихся: время было такое, отказаться не мог, заставили.
Здесь уж Евтушенко оттоптался на нем сполна, заявив, что «отказаться от предательства всегда возможно».
Солоухин все ждал, что перестроечное время выдвинет национального лидера, который способен переформатировать страну. Как «переформатировал» ее Ельцин совсем писателю не понравилось.
Он потерял накопленное за жизнь, а изданный роман «Последняя ступень» шедший к читателю двадцать лет тут же отправился на свалку истории, ибо выпады против евреев и рассуждения о правоте Гитлера могли казаться сумасшедше смелыми в 1975 году, но мало кого трогали в 1995.
Солоухина по прежнему издают.
Не так много, как при жизни, но издают.
Ответить, что будет с его писательской судьбой я не берусь.
Но как фигура общественная он безусловно останется.
Он тоже жертва компании против Пастернака, о которой мы говорили, в связи с поэтом Слуцким (http://ygashae-zvezdu.livejournal.com/63334.html). Но если для Слуцкого выступление против Пастернака стало нешуточной трагедией, то Солоухин пережил адово собрание, где пришлось поэта клеймить, легче.
Постоянно, правда, отругивался, если ему о нем напоминали.
Напоминали Солоухину и службу в охране Кремля, куда он попал, будучи восемнадцатилетним парнем. Либеральная общественность безуспешно искала «лапу», которая протолкнула будущего поэта и прозаика к теплой кормушке, когда его ровесники гибли на фронте пачками.
Никакой «лапы», думаю, не было. Была чистая анкета: последний, десятый по счету, ребенок владимирских крестьян. И была внешность: высокий, ладный, сильный, хорошо соображающий парень.
Литературную карьеру Солоухин начал делать быстро.
В 1956 он совершил пешее путешествие по землям Владимира. Дневниковые записи легли в основу книги «Владимирские проселки». Кроме того, из путешествия Солоухин принес повесть «Капля росы», где описал родную деревню Алепино.
Читателям эти произведения нравились.
К октябрю 1958 году, когда разразился скандал по поводу вышедшего за границей и получившего Нобелевскую премию романа Пастернака «Доктор Живаго», Солоухин был если не модным, то заметным писателем.
Появившись на трибуне собрания, Солоухин, который вообще-то начинал как поэт, привел три цитаты из пастернаковских стихов. Уже само неверное цитирование говорило, что он не слишком готовился. Особенно впечатляло цитирование «Гамлета».
Пастернак:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Солоухин:
Я слежу за разворотом действий
И играю в них во всех пяти
Я один. Повсюду фарисейство.
Жизнь прожить, не поле перейти.
Выводы же Солоухин сделал, какие требовалось:
«…все это - сознательная проповедь индивидуализма, достойная внутреннего эмигранта.
…Сейчас идет разговор - поскольку он является внутренним эмигрантом, то не стоит ли ему стать на самом деле эмигрантом? В связи с этим мне вспомнилась такая аналогия. Когда наша партия критиковала ревизионистскую политику Югославии, то были разговоры - а вдруг она окончательно шатнется и уйдет в тот лагерь. И мудрый Мао Дзе-дун в устном выступлении сказал, что этого никогда не будет потому, что американцам нужно, чтобы она была в нашем лагере.
И вот Пастернак, когда станет настоящим эмигрантом, - он там не будет нужен. И нам он не нужен, и о нем скоро забудут. Когда какая-нибудь американская миллионерша попадет в автомобильную катастрофу, то будут о ней шуметь, а Пастернака совершенно забудут. Вот тут и будет для него настоящая казнь. Он там ничего не сможет рассказать интересного, и через месяц его выбросят как съеденное яйцо, как выжатый лимон. И тогда это будет настоящая казнь за предательство, которое он совершил».
При разговоре о Слуцком вопрос - что занесло его на трибуну с речью? - важен. В случае Солоухина он риторичен. Действительно, неинтересно. Он не считал роман талантливым произведением. Как поэта Пастернака не воспринимал. А моральная сторона проблемы Солоухина не больно заботила.
Но пройдет тридцать лет и это выступление ему срикошетит.
Пока же он ковал удачно начавшуюся карьеру.
В принципе, Солоухин мог занять нишу эдакого певца родных земель. Советская власть с удовольствием печатала природоведов Пришвина, Паустовского, Соколова-Микитова, держа в запасе для детей Бианки, Чарушина и Сладкова. Высшего пика Солоухин достиг произведением «Третья охота», ставшего культовым для грибников СССР.
Но увлекшись древнерусским искусством, Солоухин совершил скачок на следующую ступень, где с ним начали происходить мутации, в которых он с трудом мог дать себе отчет.
Нет, сначала все было нормально. Книги Солоухина «Письма из Русского музея» и «Черные доски» (об иконописи) читателям понравились. Солоухин выступил в роли культуртрегера, и по тем временам его книги были значимым явлением. Их смыло даже не водой времени, а лавиной информации, которая обрушилась на прежде закрытую страну с перестройкой. Выяснилось, что размышления Солоухина элементарны, хотя местами по - писательски хорошо выражены. Но о живописи лучше почитать искусствоведов.
Солоухин, формально примыкая к писателям деревенщикам, которые кучковались возле журнала «Наш современник» был как-то вне стана. Для меня, во всяком случае, его имя никогда не писалось через запятую с именами Распутина, Белова, Куняева, Крупина.
СОЛОУХИН НА ПОРТРЕТЕ ИЛЬИ ГЛАЗУНОВА
В немалой степени, это связано с постепенной эволюцией писателя к… монархизму. Солоухин носил перстень с изображением Николая Второго, изучал белое движение, его взгляды отличила с одной стороны архаика, а с другой утопичность. Естественно «Русская партия», питающаяся от ЦК КПСС, старалась держаться от Солоухина подальше.
Вообще, Солоухин все больше переходил в стан публицистов, обедняя свой талант. Как публицист он частенько высказывался по вопросам, о которых имел понятие слабое, будучи при этом нетерпим к критике.
Им овладела мания «пасти народы».
В перестройку Солоухин обрушился на коммунистическую систему одним из первых. Брошюрка «Перечитывая Ленина» критиковала Ильича, дай боже. Невзлюбил также Солоухин писателя Гайдара (которого впрямую аттестовал убийцей).
Тут-то и выплыла тридцатилетней давности история с выступлением «записного» демократа против Пастернака.
Сперва о ней напомнил из-за рубежа прозаик Виктор Некрасов, сетуя, что стенограмма судилища в СССР до сих пор не напечатана и назвав пятерых активных участников процесса, доживших до светлых дней гласности (в том числе Солоухина).
Потом, естественно, подключился главный защитник Пастернака Евтушенко. У него с Солоухиным были давние контры и он не преминул лишний разок соперника лягнуть.
Солоухину бы промолчать, или объясниться в кулуарах, но стратегия никогда не была его сильной стороной. Он выступил с письмом в газете «Советская культура», где неуклюже попытался воспользоваться аргументом всех провинившихся: время было такое, отказаться не мог, заставили.
Здесь уж Евтушенко оттоптался на нем сполна, заявив, что «отказаться от предательства всегда возможно».
Солоухин все ждал, что перестроечное время выдвинет национального лидера, который способен переформатировать страну. Как «переформатировал» ее Ельцин совсем писателю не понравилось.
Он потерял накопленное за жизнь, а изданный роман «Последняя ступень» шедший к читателю двадцать лет тут же отправился на свалку истории, ибо выпады против евреев и рассуждения о правоте Гитлера могли казаться сумасшедше смелыми в 1975 году, но мало кого трогали в 1995.
Солоухина по прежнему издают.
Не так много, как при жизни, но издают.
Ответить, что будет с его писательской судьбой я не берусь.
Но как фигура общественная он безусловно останется.