Складки и стружки
Густое, гудящее счастье бытия, простого факта существования. Такого счастья отчётливо не было в юности - более корыстной, кажется, в отношении к миру, потому что - очень взволнованной вопросами самоутверждения, экспансии, нахватывания себе впрок запасов мира (вдруг не хватит!? Этого же нельзя допустить!!…); ревнивой, требовательной, категоричной, конфликтной. В нынешнем замирании на пороге мира от дурацкого беспричинного счастья - очень много от отпускания мира на свободу, от позволения ему быть таким, каким ему хочется быть, каким у него получается быть. Это какое-то такое счастье, когда уже немного всё равно, что именно с тобой происходит. Не совсем, конечно, всё равно - всё-таки пока ещё живая - но уже различаешь во всём происходящем шелуху и ядро. Это совсем не значит, кстати, что шелуха - менее ценна, чем ядро; о нет, теперь только и начинаешь обращать внимание, какая она шелковистая, золотистая, в какие собирается складки, в какие завивается стружки. Ей вдруг прощаешь то, что в юности, в молодости мнилось непростительным: то, что она - не ядро, - и при этом ещё осмеливается существовать! Дай этой юности волю (во всяком случае в том её виде, в каком она досталась мне) - она бы вообще имела дело с одними только голыми сущностями, била бы себя их током, пусть хоть насмерть, - а всё остальное послала бы к чёртовой матери. В юности слишком многое шло в отвал; при всей, казалось бы, жадности к миру отношение к нему было очень расточительным: это не то, и это не то, и это… Теперь вдруг начинает потихоньку оказываться, что «то» - везде, на каждом шагу.