Под солнцем ноября, или О величии Замысла
Невыносимо, по-весеннему, экстатически-ясный и чистый ноябрь, с тончайшим богатством красок, настолько виртуозным, что никакого буйного цветения ему не надо, любое буйное цветение на фоне такой кропотливой, отчётливой работы с цветом и светом покажется безвкусным. Стыдно перед такими состояниями мира (не хватает, я бы сказала, внутреннего совершенства, не говоря уж о внешнем, чтобы принимать их безропотно). Они - слишком незаслуженный дар, только подчёркивающий свою незаслуженность. Они всеми собой, всем своим развёрнутым на целый мир торжеством напоминают маленькому тёмному человеку обо всех неотданных долгах и невыполненных обязательствах сразу, обо всех несбывшихся (разумеется, по его собственной вине) обещаниях и надеждах. Перед лицом такого сияющего, беспощадно-красивого мира стыдно быть маленьким тёмным ничтожеством. Всё-таки красота воспитывает человека, даже будучи разлитой в природе, муштрует его, сопротивляющегося, против его воли.
Она, кажется, делает физически невыносимым быть ничтожеством и жить недостойно. Она властно вызывает человека к бытию и значительности, не заботясь о том, насколько это ему свойственно или удобно, просто выталкивает его к этому. Она делает для человека невозможной жизнь в полудрёме и сумраке, просто спички вставляет ему в глаза, чтобы они у него не закрывались. Живущий, а тем более выросший в эстетически интенсивном, активно гармонизирующем окружении, мнится, лишён возможности быть пассивной посредственностью. В лучшем случае, ха-ха-ха, он будет посредственностью активной.
(Да знаю я, знаю, насколько условно и в конечном счёте несправедливо звание «посредственности». Но это всё - когда о других, а не о собственной ответственности.)
Потому что красота, как экстатическое состояние некоторого участка мира, даёт нам физически пережить то, каким мир способен (а может, и должен) быть, каким он замыслен.
Перед этим приоткрывающимся - чуть-чуть - Замыслом - стыдно за свою косную внеэстетичность: в ней, мнится, есть что-то от предательства Замысла. А тем самым и собственной сущности, разумеется.
Пасмурный день махает на человека рукой: да ладно, фиг с тобой, будь уже каким хочешь, каким можешь, не надрывайся. Он передаёт инициативу человеку в руки (и тот, разумеется, тут же её замусоливает, замыливает, засовывает куда-то…) А ясный день - жесток: он берёт инициативу на себя и тащит, тащит, тащит нас, не заботясь, удобно нам или нет, успеваем мы или нет, не больно ли нам. Да: неудобно, не успеваем, больно. Но ещё больнее, ещё невозможнее - оставаться в своём пасмурном удобстве и вообще не делать попыток «успеть».
Господи, Господи, пошли же скорей пасмурный дождливый день, дай вздохнуть.
Она, кажется, делает физически невыносимым быть ничтожеством и жить недостойно. Она властно вызывает человека к бытию и значительности, не заботясь о том, насколько это ему свойственно или удобно, просто выталкивает его к этому. Она делает для человека невозможной жизнь в полудрёме и сумраке, просто спички вставляет ему в глаза, чтобы они у него не закрывались. Живущий, а тем более выросший в эстетически интенсивном, активно гармонизирующем окружении, мнится, лишён возможности быть пассивной посредственностью. В лучшем случае, ха-ха-ха, он будет посредственностью активной.
(Да знаю я, знаю, насколько условно и в конечном счёте несправедливо звание «посредственности». Но это всё - когда о других, а не о собственной ответственности.)
Потому что красота, как экстатическое состояние некоторого участка мира, даёт нам физически пережить то, каким мир способен (а может, и должен) быть, каким он замыслен.
Перед этим приоткрывающимся - чуть-чуть - Замыслом - стыдно за свою косную внеэстетичность: в ней, мнится, есть что-то от предательства Замысла. А тем самым и собственной сущности, разумеется.
Пасмурный день махает на человека рукой: да ладно, фиг с тобой, будь уже каким хочешь, каким можешь, не надрывайся. Он передаёт инициативу человеку в руки (и тот, разумеется, тут же её замусоливает, замыливает, засовывает куда-то…) А ясный день - жесток: он берёт инициативу на себя и тащит, тащит, тащит нас, не заботясь, удобно нам или нет, успеваем мы или нет, не больно ли нам. Да: неудобно, не успеваем, больно. Но ещё больнее, ещё невозможнее - оставаться в своём пасмурном удобстве и вообще не делать попыток «успеть».
Господи, Господи, пошли же скорей пасмурный дождливый день, дай вздохнуть.