Мне хочется уйти из нашей речи
Что-то не удаётся мне так отредактировать уже написанный пост про Рильке, чтобы два стихотворения оказались в таблице рядом друг с другом. Ну и ладно, пусть так остаётся. А перечитывая немецкий текст, очередной раз ловлю себя на том, до чего красивым, сильным, значительным и серьёзным чувствуется мне немецкий язык. Английский, например, никогда так не воспринимался. А немецкий представляется работающим с самыми - упругими, туго поддающимися, и это в его звуковом напряжении чувствуется - корнями бытия; плотно и точно формирующим душу вместе со спутником её - разумом. Я его на ощупь люблю, за звуковую шершавость и твёрдость, за нервные, но точные вздроги гласных, за гулкие коридоры внутренней гудящей дали, за «стальную выправку хребта» и серебряную крепкую тонкость. В этом хочется жить. Пожалуй, я бы согласилась на то, чтобы в одной из воображаемых других жизней он стал моим родным языком.
Нет, если быть совсем точной, уходить из нашей речи вовсе мне не хочется. Но в некоторые другие очень хочется входить - и даже жить там какое-то время. Можно параллельными жизнями.
Как не вспомнить Осипа Эмильевича! - которого я и так, без всяких поводов всегда вспоминаю.
К немецкой речи
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
За все, чем я обязан ей бессрочно.
Есть между нами похвала без лести,
И дружба есть в упор, без фарисейства,
Поучимся ж серьезности и чести
На западе, у чуждого семейства.
Поэзия, тебе полезны грозы!
Я вспоминаю немца-офицера:
И за эфес его цеплялись розы,
И на губах его была Церера.
Еще во Франкфурте отцы зевали,
Еще о Гете не было известий,
Слагались гимны, кони гарцевали
И, словно буквы, прыгали на месте.
Скажите мне, друзья, в какой Валгалле
Мы вместе с вами щелкали орехи,
Какой свободой вы располагали,
Какие вы поставили мне вехи?
И прямо со страницы альманаха,
От новизны его первостатейной,
Сбегали в гроб - ступеньками, без страха,
Как в погребок за кружкой мозельвейна.
Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится.
Когда я спал без облика и склада,
Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.
Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада
Иль вырви мне язык - он мне не нужен.
Бог Нахтигаль, меня еще вербуют
Для новых чум, для семилетних боен.
Звук сузился. Слова шипят, бунтуют,
Но ты живешь, и я с тобой спокоен.