Город возвращения
Случившись в моей жизни единственный раз, Венеция, жгучий её тёмно-золотой отпечаток на сетчатке (тот самый, который, по классику, - на всю длину потёмок) с тех пор всё возвращается и возвращается памятью-воображением, возвращается как архетип (с чего бы ей? - может быть, потому, что она вообще, по таинственному своему устройству, архетипична), так что начинает - давно уже начало - уверенно мниться, будто я была там много раз и, вернувшись, начну многое узнавать глубоким, застарелым узнаванием, как узнаёшь углы собственного двора или (поросшую временем, проступающую из-под него) дорогу от подъезда до школы, - телесными априорными движениями, как часть собственного тела, не очень отличаемого от души и тщательно пропитанного ею.
Это опять-таки не об эстетике и, наверно, даже не о культурной памяти, скорее всего, не о ней (не мне, с моей необразованностью, считывать там эстетические и исторические смыслы и подтексты), - это о чём-то другом, - о том, что им как-то предшествует.
Действительно, с чего бы ей? Она мне никогда не «нравилась» (как безусловно нравился, действительно целиком эстетически, Амстердам, - если говорить о городах чужих и внешних, не вплетённых в собственный опыт), ни разу за те пять дней, что мы с нею общались десять (Боже мой, уже десять!) лет назад, не давала чувства дома (не то что «хорошего» и «удобного», совсем не о том, - а, со всеми трудностями, темнотами и вязкостями, сразу-своего, из глубины-понятного) и того самого априорного телесного узнавания, которое по отношению к Венеции теперь только в памяти-воображении и которым при первой, единственной, короткой встрече меня почему-то сразу и резко накрыло в пасмурной сентябрьской Варшаве, и это тоже было совсем не про «нравиться» и «красиво», это было про (неожиданно и нетипично) точное попадание в пазы (с тех пор мечтаю повторить, проверить).
Венеция вполне чужая, даже экзотичная, у неё и в мыслях нет привязываться к личным смыслам или что-то мне втолковывать своими смыслами. Но вот же: возвращается, и возвращается, и возвращается, навязывает себя в качестве внутренней формы, матрицы для не могу догадаться чего.
Когда-нибудь человечество придумает - а может быть, уже придумало - антропологию взаимоотношения и городами и внутренних диалогов с ними.
Это опять-таки не об эстетике и, наверно, даже не о культурной памяти, скорее всего, не о ней (не мне, с моей необразованностью, считывать там эстетические и исторические смыслы и подтексты), - это о чём-то другом, - о том, что им как-то предшествует.
Действительно, с чего бы ей? Она мне никогда не «нравилась» (как безусловно нравился, действительно целиком эстетически, Амстердам, - если говорить о городах чужих и внешних, не вплетённых в собственный опыт), ни разу за те пять дней, что мы с нею общались десять (Боже мой, уже десять!) лет назад, не давала чувства дома (не то что «хорошего» и «удобного», совсем не о том, - а, со всеми трудностями, темнотами и вязкостями, сразу-своего, из глубины-понятного) и того самого априорного телесного узнавания, которое по отношению к Венеции теперь только в памяти-воображении и которым при первой, единственной, короткой встрече меня почему-то сразу и резко накрыло в пасмурной сентябрьской Варшаве, и это тоже было совсем не про «нравиться» и «красиво», это было про (неожиданно и нетипично) точное попадание в пазы (с тех пор мечтаю повторить, проверить).
Венеция вполне чужая, даже экзотичная, у неё и в мыслях нет привязываться к личным смыслам или что-то мне втолковывать своими смыслами. Но вот же: возвращается, и возвращается, и возвращается, навязывает себя в качестве внутренней формы, матрицы для не могу догадаться чего.
Когда-нибудь человечество придумает - а может быть, уже придумало - антропологию взаимоотношения и городами и внутренних диалогов с ними.
