Сказала вот тут пару слов
об Илье Исааковиче Риссенберге:
Памяти Ильи Риссенберга: http://kultinfo.ru/novosti/3116/
Чуть позже скажу подробнее.
А пока:
Ольга Балла-Гертман
Илья Риссенберг
Умер один из совсем особенных, одиноких в своей особенности русских поэтов, - к великому счастью, успевший стать если не вполне понятым (до этого - долгая дорога), то замеченным и оценённым при жизни.
Впрочем, ни Русская премия, полученная Ильёй Риссенбергом в 2012-м, ни шорт-лист премии Андрея Белого годом раньше, ни обсуждение в журнале «Воздух» не слишком (хотя всё-таки отчасти) приблизили нас к ясному видению его места на поэтической карте (пока кажется - сбоку, особняком) и его генеалогии (хотя Хлебникова и Мандельштама среди его предшественников уже называли, но характер его связи с ними, преломления им идущих от них импульсов ещё подлежит осмыслению).
Ясно одно: это был крупный поэт, делавший внутри русского языка работу, сопоставимую с которой делают очень немногие. Принадлежавший к нескольким традициям сразу (не только и даже не в первую очередь поэтическим, шире: к традициям мировосприятия), верующий иудей, живший в Украине и писавший главным образом по-русски, он жил в постоянном контакте с глубокими пластами языка, со всем его христианским и даже, кажется, языческим прошлым и работал с этими источниками.
Но я бы не сводила Риссенберга к его языку, действительно вполне штучному. Язык - как это всегда бывает с языком - только следствие сил существенно более глубоких. За этим поэтическим идиолектом совершенно отчётливо стоят - будучи важнее его - персональные мифология, география, история - мирская и священная, политика… что ещё? Антропология? Физика? Онтология?
Этот человек, сочетавший в себе библейскую мощь со сложной книжностью, работал с силами, образующими мир, именно к ним пробивался с помощью темноты своей речи. Он был мыслитель, смысловик, говоря мандельштамовым словом, но мыслитель практический: занимался будничной ручной, черновой работой с тоху-ва-боху, первородным хаосом, стараясь понимать и осваивать его структуры. Разрывал инерционные связи, создавал новые, в том числе вполне ситуативные, но работавшие, в конечном счёте, всё на ту же задачу. Поэзия для него, относившегося к вере предельно всерьёз, была, по всей видимости, формой религиозного мироотношения - прожитого с той интенсивностью, какую способно давать только поэтическое слово.
Памяти Ильи Риссенберга: http://kultinfo.ru/novosti/3116/
Чуть позже скажу подробнее.
А пока:
Ольга Балла-Гертман
Илья Риссенберг
Умер один из совсем особенных, одиноких в своей особенности русских поэтов, - к великому счастью, успевший стать если не вполне понятым (до этого - долгая дорога), то замеченным и оценённым при жизни.
Впрочем, ни Русская премия, полученная Ильёй Риссенбергом в 2012-м, ни шорт-лист премии Андрея Белого годом раньше, ни обсуждение в журнале «Воздух» не слишком (хотя всё-таки отчасти) приблизили нас к ясному видению его места на поэтической карте (пока кажется - сбоку, особняком) и его генеалогии (хотя Хлебникова и Мандельштама среди его предшественников уже называли, но характер его связи с ними, преломления им идущих от них импульсов ещё подлежит осмыслению).
Ясно одно: это был крупный поэт, делавший внутри русского языка работу, сопоставимую с которой делают очень немногие. Принадлежавший к нескольким традициям сразу (не только и даже не в первую очередь поэтическим, шире: к традициям мировосприятия), верующий иудей, живший в Украине и писавший главным образом по-русски, он жил в постоянном контакте с глубокими пластами языка, со всем его христианским и даже, кажется, языческим прошлым и работал с этими источниками.
Но я бы не сводила Риссенберга к его языку, действительно вполне штучному. Язык - как это всегда бывает с языком - только следствие сил существенно более глубоких. За этим поэтическим идиолектом совершенно отчётливо стоят - будучи важнее его - персональные мифология, география, история - мирская и священная, политика… что ещё? Антропология? Физика? Онтология?
Этот человек, сочетавший в себе библейскую мощь со сложной книжностью, работал с силами, образующими мир, именно к ним пробивался с помощью темноты своей речи. Он был мыслитель, смысловик, говоря мандельштамовым словом, но мыслитель практический: занимался будничной ручной, черновой работой с тоху-ва-боху, первородным хаосом, стараясь понимать и осваивать его структуры. Разрывал инерционные связи, создавал новые, в том числе вполне ситуативные, но работавшие, в конечном счёте, всё на ту же задачу. Поэзия для него, относившегося к вере предельно всерьёз, была, по всей видимости, формой религиозного мироотношения - прожитого с той интенсивностью, какую способно давать только поэтическое слово.
