Щупая свежеотпечатанную книжечку
И до сих пор мне, рукописному существу, странно и несколько чуждо видеть себя в печатном, отчуждённом виде, - к журнальному и газетному формату печатного существования, не говоря уже об интернет-версиях, я давно привыкла просто в силу обилия и постоянства существования понаписанного, понаписываемого мною в этих форматах, - но с книгами всё ещё странно: слишком устойчиво чувство - идущее с детских лет и мало изменившееся с тех пор, - что книжное слово - это слово по определению, во-первых, чужое, во-вторых, гораздо более зрелое и «взрослое», чем всё, на что способна я в своей черновиковой рукописности. Что это слово, перед которым приличествует смиряться и у которого приличествует учиться. Это слово-вытягиватель-вверх, слово-ориентир. (Не говоря уж о том, что печатное слово ощутимо дальше от родимого молчания, с которым почти совпадает рукописание, ощутимо ближе к устному-публичному - и от одного этого уже неуютно.) По сей день мнится, будто сам факт печатности (и это на Ридеро-то, где какой только графоман своих книжек не печатал) поднимает слово на высоту, недосягаемую мною.
