И что же сказал библиофаг,
будучи спрошен составителями сборника эссе о культуре путешествий в Серебряном веке
(вот такого: Культура путешествий в Серебряном веке: исследования и рецепции: коллективная монография / Cост. Ю.С. Подлубнова, Е.В. Симонова; предисл. Л.В. Маштаковой. - Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2020*.
*да, это книга из будущего.)
о, собственно, культуре путешествий в Серебряном веке и о нашем сегодняшнем восприятии - и культуры, и века? - Вопросы были вот такие:
1. Насколько актуален нынче разговор о Серебряном веке? Плодотворно ли проводить параллели между эпохой начала ХХ века и днем сегодняшним?
2. Какой язык описания более подходит для заявленной темы «Культура путешествий в Серебряном веке»:академический, публицистический, художественный?
3. Какие путешествия были, по Вашему мнению, знаковыми для Серебряного века? О каком из них хотелось бы написать?
4. Что привносили в культуру Серебряного века путешествия литераторов помимо образов пространства? Оказывали ли влияние на поэтику авторов?
И сказал библиофагушка вот что:
Ольга Балла
1. Разумеется, актуален - уже хотя бы потому, что смысловое, символическое наследие этой исключительно плодотворной эпохи совсем еще не исчерпано нами.
Думаю, параллели проводить можно, - притом не столько из-за сходства этих культурных эпох (которого я, скорее, не вижу), сколько из-за различий между ними - и тем интереснее вопрос, в чем они все-таки могут быть сопоставлены.
2. Я бы выбрала академический и художественный - как обладающие очень разными, но очень высокими потенциалами точности. Не очень представляю, что тут могла бы делать публицистика с ее привязанностью к злобе текущего дня.
3. Знаковыми - то есть выражающими символические тяготения времени - надо, видимо, признать путешествия в южном и юго-восточном направлении, к тому, что остро переживалось как глубокие корни европейской, христианской культуры и цивилизации: Италия, Греция, Ближний Восток, Африка: поездка, скажем, Владимира
Соловьева в Египет (скорее уж паломничество); Андрея Белого - в Египет и на Святую землю; африканские экспедиции Гумилева, в том числе в тот же Египет… Все это были путешествия не столько даже в пространстве, сколько во времени и вечности, не столько вдаль, сколько вглубь. В Италию вообще кто только не ездил, одна из самых наезженных дорог была трудна именно своей наезженностью, переполненностью чужими взглядами. Поездка туда - всякий раз знаковый жест: знак принадлежности путешествующего к европейской культуре и памяти, укрепление и углубление этой принадлежности.
Я же хотела бы - если бы у меня было больше медленного свободного времени для неспешного собирания материала и мыслей - написать об отношениях Пастернака и Урала, о поэтическом освоении им уральского пространства, - и просто по внутреннему ритмическому родству с Борисом Леонидовичем, и, что куда весомее, потому, что в этом случае мы имеем дело с интенсивным наращиванием символического потенциала пространствами, у которых такого потенциала прежде не было; с перемещением этих пространств с культурной периферии - в культурную сердцевину. То была работа не с обильным символическим, смысловым, образным наследием, как в случае, скажем, Египта, Палестины, Италии, Греции, но со свежим сырьем, которое еще ждало переработки. Это страшно интересно. Тут как раз никакой переполненности чужими взглядами - все заново, почти сотворение мира (в уральских стихах Пастернака прямо физически чувствуется эта демиургическая мощь). (В этом смысле, как не очень-то парадоксально, с пребыванием Пастернака на Урале видятся сопоставимой поездка Гумилева по Абиссинии, тоже не слишком освоенной русским сознанием - чистое сырье. Но поэтическое открытие, поэтическое создание Урала все-таки парадоксальнее открытия экзотической Абиссинии, потому что Урал, в отличие от нее, был рядом более- менее всегда - и мы имеем тут дело не столько с обретением нового объекта, сколько с рождением нового зрения.)
4. Помимо образов пространства они давали - и самим путешествующим, и - через их тексты - всей культуре новое чувство пространства, резкое расширение горизонтов; объем присутствия другого в культурном материале; освежение общекультурного восприятия. В самом общем виде скажу, что вне всяких сомнений на поэтику этот новый чувственный опыт авторов влиял, не мог не влиять - Пастернак точно стал в некоторой мере другим после Всеволодо-Вильвы, - но вот для качественного разговора о том, как именно было это влияние устроено, какова мера этой обретенной инаковости - надо сидеть и долго собирать материал, чтобы на нем это показывать.
This entry was originally posted at https://yettergjart.dreamwidth.org/468578.html. Please comment there using OpenID.
(вот такого: Культура путешествий в Серебряном веке: исследования и рецепции: коллективная монография / Cост. Ю.С. Подлубнова, Е.В. Симонова; предисл. Л.В. Маштаковой. - Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2020*.
*да, это книга из будущего.)
о, собственно, культуре путешествий в Серебряном веке и о нашем сегодняшнем восприятии - и культуры, и века? - Вопросы были вот такие:
1. Насколько актуален нынче разговор о Серебряном веке? Плодотворно ли проводить параллели между эпохой начала ХХ века и днем сегодняшним?
2. Какой язык описания более подходит для заявленной темы «Культура путешествий в Серебряном веке»:академический, публицистический, художественный?
3. Какие путешествия были, по Вашему мнению, знаковыми для Серебряного века? О каком из них хотелось бы написать?
4. Что привносили в культуру Серебряного века путешествия литераторов помимо образов пространства? Оказывали ли влияние на поэтику авторов?
И сказал библиофагушка вот что:
Ольга Балла
1. Разумеется, актуален - уже хотя бы потому, что смысловое, символическое наследие этой исключительно плодотворной эпохи совсем еще не исчерпано нами.
Думаю, параллели проводить можно, - притом не столько из-за сходства этих культурных эпох (которого я, скорее, не вижу), сколько из-за различий между ними - и тем интереснее вопрос, в чем они все-таки могут быть сопоставлены.
2. Я бы выбрала академический и художественный - как обладающие очень разными, но очень высокими потенциалами точности. Не очень представляю, что тут могла бы делать публицистика с ее привязанностью к злобе текущего дня.
3. Знаковыми - то есть выражающими символические тяготения времени - надо, видимо, признать путешествия в южном и юго-восточном направлении, к тому, что остро переживалось как глубокие корни европейской, христианской культуры и цивилизации: Италия, Греция, Ближний Восток, Африка: поездка, скажем, Владимира
Соловьева в Египет (скорее уж паломничество); Андрея Белого - в Египет и на Святую землю; африканские экспедиции Гумилева, в том числе в тот же Египет… Все это были путешествия не столько даже в пространстве, сколько во времени и вечности, не столько вдаль, сколько вглубь. В Италию вообще кто только не ездил, одна из самых наезженных дорог была трудна именно своей наезженностью, переполненностью чужими взглядами. Поездка туда - всякий раз знаковый жест: знак принадлежности путешествующего к европейской культуре и памяти, укрепление и углубление этой принадлежности.
Я же хотела бы - если бы у меня было больше медленного свободного времени для неспешного собирания материала и мыслей - написать об отношениях Пастернака и Урала, о поэтическом освоении им уральского пространства, - и просто по внутреннему ритмическому родству с Борисом Леонидовичем, и, что куда весомее, потому, что в этом случае мы имеем дело с интенсивным наращиванием символического потенциала пространствами, у которых такого потенциала прежде не было; с перемещением этих пространств с культурной периферии - в культурную сердцевину. То была работа не с обильным символическим, смысловым, образным наследием, как в случае, скажем, Египта, Палестины, Италии, Греции, но со свежим сырьем, которое еще ждало переработки. Это страшно интересно. Тут как раз никакой переполненности чужими взглядами - все заново, почти сотворение мира (в уральских стихах Пастернака прямо физически чувствуется эта демиургическая мощь). (В этом смысле, как не очень-то парадоксально, с пребыванием Пастернака на Урале видятся сопоставимой поездка Гумилева по Абиссинии, тоже не слишком освоенной русским сознанием - чистое сырье. Но поэтическое открытие, поэтическое создание Урала все-таки парадоксальнее открытия экзотической Абиссинии, потому что Урал, в отличие от нее, был рядом более- менее всегда - и мы имеем тут дело не столько с обретением нового объекта, сколько с рождением нового зрения.)
4. Помимо образов пространства они давали - и самим путешествующим, и - через их тексты - всей культуре новое чувство пространства, резкое расширение горизонтов; объем присутствия другого в культурном материале; освежение общекультурного восприятия. В самом общем виде скажу, что вне всяких сомнений на поэтику этот новый чувственный опыт авторов влиял, не мог не влиять - Пастернак точно стал в некоторой мере другим после Всеволодо-Вильвы, - но вот для качественного разговора о том, как именно было это влияние устроено, какова мера этой обретенной инаковости - надо сидеть и долго собирать материал, чтобы на нем это показывать.
This entry was originally posted at https://yettergjart.dreamwidth.org/468578.html. Please comment there using OpenID.