В общем, тоже о счастии
На каждом шагу, каждым движением вспоминаю, даже - заново переживаю детство как обещание смысла и счастья. Обещание, по самому своему замыслу и устройству большее того, что сбылось, что могло сбыться. Состояние, в котором будущим, возможным смыслом-и-счастьем (это было как-то неразделимо; смысл, при котором можно быть несчастной, тогда и в голову не приходил, стал приходить гораздо позже) набухал каждый запах, каждое движение света. Просто саму эту внутреннюю огромность.
(И молодость, да; но она, при всех её расширениях, разлетаниях горизонтов, - в некоторых отношениях меньше, поверхностнее, легковеснее. Детство было огромнее. Основной запас огромности и неисчерпаемой тайны - оттуда.)
Конечно, это очень связано с повседневным обитанием в собственном изначальном пространстве, во дворе собственного младенчества. Здесь всё так переполнено - даже не памятью об исходной смысловой и предсмысловой густоте всего, а просто ею самою, - что, мнится, вытащи меня отсюда, из этой пучины, помести куда-нибудь ещё, - иссохну на берегу, как глубоководная рыба, истаю под солнцем, как медуза.
Время - влага, и у него бывают глубокие затоны. Есть предметы, сырые от времени. Непроходящей сыростью.
Впитывая время, насыщаясь им, предметы тяжелеют. Наливаются соком и (горькой) сладостью, как спелые плоды. То же относится к пространствам.
Здесь - тяжёлое, сладкое пространство. Оно не снашивается от многолетнего употребления, не притупляется, но, наоборот, - нарастает. Наполняется глубиной.
Оказывается, можно добывать глубину простым многолетним обитанием на одном и том же месте, даже без специальных усилий - глубина оказывается естественной производной существования.
Его надо всего лишь накопить и сгустить.
(И молодость, да; но она, при всех её расширениях, разлетаниях горизонтов, - в некоторых отношениях меньше, поверхностнее, легковеснее. Детство было огромнее. Основной запас огромности и неисчерпаемой тайны - оттуда.)
Конечно, это очень связано с повседневным обитанием в собственном изначальном пространстве, во дворе собственного младенчества. Здесь всё так переполнено - даже не памятью об исходной смысловой и предсмысловой густоте всего, а просто ею самою, - что, мнится, вытащи меня отсюда, из этой пучины, помести куда-нибудь ещё, - иссохну на берегу, как глубоководная рыба, истаю под солнцем, как медуза.
Время - влага, и у него бывают глубокие затоны. Есть предметы, сырые от времени. Непроходящей сыростью.
Впитывая время, насыщаясь им, предметы тяжелеют. Наливаются соком и (горькой) сладостью, как спелые плоды. То же относится к пространствам.
Здесь - тяжёлое, сладкое пространство. Оно не снашивается от многолетнего употребления, не притупляется, но, наоборот, - нарастает. Наполняется глубиной.
Оказывается, можно добывать глубину простым многолетним обитанием на одном и том же месте, даже без специальных усилий - глубина оказывается естественной производной существования.
Его надо всего лишь накопить и сгустить.