Между «помнить» и «вспомнить»
И только теперь, на пятьдесят первом году (психологический рубеж пятидесятилетия пройден - стало обманчиво легче; на самом деле, предстоит ещё осваивать новые неизведанные пространства, но это внутренне собирает - как перед дальней дорогой), стала я ловить себя на (псевдо)воспоминаниях о том, как было в детстве хорошо и как там всегда светило солнце. Как, например, хороша была Москва семидесятых. Как сами дожди были в ней солнечными, а воздуха было много, и сколько было вообще в том существовании спокойствия и свободы. (Всё сплошь жёлтые, золотистые, солнечные слова: спокойствие, свобода, счастье, смысл, суть, свет.) Как всё сущее защищало растущего человека, утверждало и растило его. Как осмысленна и точно в соответствующей ей форме размещена была жизнь, когда мне было, скажем, лет десять.
Это, конечно, чистые конфабуляции, поскольку я прекрасно помню, что совсем не было в этом детстве хорошо (бывать - бывало, - отдельными случаями, вспышками, и даже не такими редкими, но в целом - скорее нет). Про макросоциальное не будем, сосредоточимся для надёжности на непосредственном чувственном и эмоциональном опыте. Было - если говорить о преобладающих состояниях, о фоне - зябко и пасмурно, трудно и скудно, нервно и жёстко, неуверенно и уязвимо. При отдельных очагах освоенности - громадные зоны неуверенности. Страха перед поражением и унижением. Телесного, а вслед за ним и душевного неуюта. Какая к лешему свобода в школе, да в музыкальной школе с её жестокими публичными экзаменами, да в теле неуклюжего очкарика женского, как на грех, полу (симпатии мальчиков - не видать, как своих ушей, готовься, дорогая, к одиночеству размером во всю жизнь, учись ему заранее, обживай его), у которого вечно ничего не получается, который вечно чего-нибудь боится и постоянно не знает, как себя вести, который вечно виноват, «у всех жизнь - а у меня что?!»
Я всегда помнила, что детство - то, что необходимо перерастать, преодолевать. Я ещё в пятнадцать лет - и долго ещё позже - повторяла свежевычитанное в «Словах» Сартра (ехала из Челюхи в Москву в жёсткой пасмурной электричке, читала маленькую сиреневую книжицу, взахлёб проецировала на неё своё - и взахлёб восхищалась. Тем, что проецировала.): «Я ненавижу своё детство! Я отрекаюсь от него!»
В такой формулировке, по меньшей мере, запомнилось - и помнится по сию минуту.
Но между «помнить» и «вспомнить», други, расстояние - как от Луги до страны атласных баут.
Вспоминается - когда само - иначе. Психика так и норовит использовать детство как ресурс радости и устойчивости. Как ресурс витальности, в конце концов. Ну и что, что детство было почти на каждом шагу областью поражений или их ожидания. А вот мы его сами для себя перепридумаем.
Наверно, человеку нужны - насущно необходимы! - такие ресурсы счастья, душевного уюта, ясности независимо от того, насколько им соответствует реально пережитый опыт. Можно, наверно, даже придумать, перетолковать реальный опытный материал. В конце концов, он - не более, чем возможность весьма разных толкований. В конце же концов, чувства, которые ты будешь по поводу полученной конструкции испытывать (да вот уже и испытываешь), - всё равно настоящие.
Опыт - то, из чего выходишь преображённым (не помню, где подхваченная цитата). Только возможность преображения. Только возможность.
(Ведь почему о прошлом так хочется вспоминать и думать? - Кому как, а мне потому, что кажется оно мне вечно недообработанным сырьём, чудовищно недовостребованным ресурсом. Не(до)проявленной плёнкой, на которую много чего снято. Не беда - не такая уж большая беда, - что оно в своё время оказалось - как мне тоже постоянно кажется - по хронической невнимательности недопрожито, что не было использовано и вполне проявлено как настоящее. Его зато можно теперь - уж не до бесконечности ли? - использовать как прошлое, постоянно уточняя его смысловой рельеф, терпеливо выжимая - вытерпливая - из него все его возможные смысловые соки.)
Может быть, старость начинается тогда (всё ищу точку начала - да нет такой точки, тут не точка, не линия, - тут широкая размытая полоса), когда человек начинает идеализировать собственное начало. Когда он перестаёт видеть его реальный трудный рельеф, его проблематичность.
Но в этом случае - как опять же сказала я сама себе много-много лет назад, - старость начинается прямо от молодости, как небо начинается прямо от земли. Первые приступы внятной идеализирующей тоски по началу стали случаться, помню, на двадцать четвёртом году. С желанием туда вернуться и начать себя ещё раз - заново. Как, впрочем, и сейчас. Даже понимая всю проблематичность и трудность, помня все возможности поражений, а то и катастроф, таившихся в поворотных точках и минованных лишь чудом либо неизъяснимым милосердием Устроителя судеб, - я бы хотела.
Это, конечно, чистые конфабуляции, поскольку я прекрасно помню, что совсем не было в этом детстве хорошо (бывать - бывало, - отдельными случаями, вспышками, и даже не такими редкими, но в целом - скорее нет). Про макросоциальное не будем, сосредоточимся для надёжности на непосредственном чувственном и эмоциональном опыте. Было - если говорить о преобладающих состояниях, о фоне - зябко и пасмурно, трудно и скудно, нервно и жёстко, неуверенно и уязвимо. При отдельных очагах освоенности - громадные зоны неуверенности. Страха перед поражением и унижением. Телесного, а вслед за ним и душевного неуюта. Какая к лешему свобода в школе, да в музыкальной школе с её жестокими публичными экзаменами, да в теле неуклюжего очкарика женского, как на грех, полу (симпатии мальчиков - не видать, как своих ушей, готовься, дорогая, к одиночеству размером во всю жизнь, учись ему заранее, обживай его), у которого вечно ничего не получается, который вечно чего-нибудь боится и постоянно не знает, как себя вести, который вечно виноват, «у всех жизнь - а у меня что?!»
Я всегда помнила, что детство - то, что необходимо перерастать, преодолевать. Я ещё в пятнадцать лет - и долго ещё позже - повторяла свежевычитанное в «Словах» Сартра (ехала из Челюхи в Москву в жёсткой пасмурной электричке, читала маленькую сиреневую книжицу, взахлёб проецировала на неё своё - и взахлёб восхищалась. Тем, что проецировала.): «Я ненавижу своё детство! Я отрекаюсь от него!»
В такой формулировке, по меньшей мере, запомнилось - и помнится по сию минуту.
Но между «помнить» и «вспомнить», други, расстояние - как от Луги до страны атласных баут.
Вспоминается - когда само - иначе. Психика так и норовит использовать детство как ресурс радости и устойчивости. Как ресурс витальности, в конце концов. Ну и что, что детство было почти на каждом шагу областью поражений или их ожидания. А вот мы его сами для себя перепридумаем.
Наверно, человеку нужны - насущно необходимы! - такие ресурсы счастья, душевного уюта, ясности независимо от того, насколько им соответствует реально пережитый опыт. Можно, наверно, даже придумать, перетолковать реальный опытный материал. В конце концов, он - не более, чем возможность весьма разных толкований. В конце же концов, чувства, которые ты будешь по поводу полученной конструкции испытывать (да вот уже и испытываешь), - всё равно настоящие.
Опыт - то, из чего выходишь преображённым (не помню, где подхваченная цитата). Только возможность преображения. Только возможность.
(Ведь почему о прошлом так хочется вспоминать и думать? - Кому как, а мне потому, что кажется оно мне вечно недообработанным сырьём, чудовищно недовостребованным ресурсом. Не(до)проявленной плёнкой, на которую много чего снято. Не беда - не такая уж большая беда, - что оно в своё время оказалось - как мне тоже постоянно кажется - по хронической невнимательности недопрожито, что не было использовано и вполне проявлено как настоящее. Его зато можно теперь - уж не до бесконечности ли? - использовать как прошлое, постоянно уточняя его смысловой рельеф, терпеливо выжимая - вытерпливая - из него все его возможные смысловые соки.)
Может быть, старость начинается тогда (всё ищу точку начала - да нет такой точки, тут не точка, не линия, - тут широкая размытая полоса), когда человек начинает идеализировать собственное начало. Когда он перестаёт видеть его реальный трудный рельеф, его проблематичность.
Но в этом случае - как опять же сказала я сама себе много-много лет назад, - старость начинается прямо от молодости, как небо начинается прямо от земли. Первые приступы внятной идеализирующей тоски по началу стали случаться, помню, на двадцать четвёртом году. С желанием туда вернуться и начать себя ещё раз - заново. Как, впрочем, и сейчас. Даже понимая всю проблематичность и трудность, помня все возможности поражений, а то и катастроф, таившихся в поворотных точках и минованных лишь чудом либо неизъяснимым милосердием Устроителя судеб, - я бы хотела.