К этике существования
Я всё-таки страшно рада, что снимала вчера вечер Седаковой, - смотрю и сегодня во все глаза, какая О.А. прекрасная, - она как-то из тех людей, которые самим своим существованием, самой его интонацией - уверенное свидетельство смысла и глубины жизни (для меня, по крайней мере). Но это предприятие оказалось (и) катастрофичным. Умудрилась задеть своим навязчивым фотографированием (да, оно мне свойственно; да, знаю, почему) хорошего человека, потом выяснилось, что и не раз, и что вообще-то и не одного. Сижу и думаю по сию минуту о несчастной нескладности своего устройства, о вечной медвежести в посудной лавке, о постоянном и практически неизбежном задевании живого. Ничего дельного на эту тему не придумала. Мне страшно жаль уходящую жизнь, всю вообще, поэтому я её снимаю (записать словами - совсем другое, в словах всегда больше от меня, чем от жизни; в случайно пойманных кадрах - жизнь сама). И до сих пор не научилась - на пятидесятом году уже могла бы, - что к людям надо относиться бережно, что им, самим для себя, важнее быть скрытыми (важнее, чем мне - оставить их у себя в фотографической памяти. Я, в конце концов, и так могу запомнить). Жизненно важно, может быть. Впервые, наверно, задумалась о том, что фотографирование, особенно моё навязчивое, избыточное, может быть сдиранием с людей защитной плёнки невидимости, не-вполне-видимости, которая и так исчезающе-хрупка. В навязчивом фотографировании есть что-то жестокое. Это «сохранение» жизни, останавливание её - форма насилия над ней.