2015. Первое утро
Кому не спится в новогоднее утро, когда всё уже съедено, выпито, спето под гитару и без оной, а посуда вся вымыта и на кухне из невротических соображений наведён порядок, близкий к нечеловеческому, и даже запускатели петард, неистовствовавшие за окнами, уже слились с тишиной, а вот не спится всё равно - тот легко догадаться, кто.
И чтобы перегнать избыток внутреннего движения во что-нибудь хоть близкое к конструктивному, решила я заняться чтением всего, что в неразумном обилии назапасала себе читать на каникулы. В первом же тексте из запаса - в рецензии Марии Степановой на «Щегла» Тартт - обнаружилось волнующее.
«<…> литературный проект Тартт, - пишет Степанова, - кажется особенно отчетливым. Она написала антимодернистский (или вернее домодернистский, в тексте нету и тени реваншистского задора) роман - как если бы связность мира не была нарушена, как если бы от Стивенсона до Боланьо вела одна прямая, как будто не было ни "Улисса", ни всего, что за ним последовало, на бумаге и не на бумаге. Если бы речь шла о литературе массового образца - о жанровой литературе, к которой я отношусь с глубокой нежностью, или о индустриальной беллетристике, которая словно и не подозревает о том, что случилось в последние сто лет с романом и человеком, можно было бы предположить, что автор не ведает, что творит. Случай Тартт обратный, она слишком хорошо знает, что делает, и ее попытка отменить двадцатый век и написать великий роман девятнадцатого на материале двадцать первого (так, словно между нею и Диккенсом не больше, чем чайный стол, а историю литературы можно сменить, как скатерть) - не что иное, как протестная акция.
Тут надо оговориться: никакого викторианства, никакого стилизаторства (ни сорокинского, ни "реконструкторского", ни языкового, ни метафизического) в этом романе нет - нет и никакой архаики; вся наличная современность подставлена книге, как зеркало. То, что делает "Щегла" таким вопиюще, упоительно другим - ощущение непрерывности, исходящее от каждой страницы с ее смертями, обидами, страхами, с ее цветными картинками. Эта не оглядывающаяся, как Орфей, связность повествования имеет в виду связность другого рода: имеющую отношение к жизни даже в большей степени, чем к искусству. Книга Тартт написана так, словно все длится и ничего не кончается; словно все живы и будут живы; словно нет дистанции между позавчера и сегодня.»
Вообще бывают рецензии, более интересные, чем те книги, о которых они написаны. Очень возможно, что перед нами как раз тот самый случай; что надо иметь особенные глаза, чтобы так видеть (в том, что у Степановой они вообще особенные, я никогда не сомневалась. Это и само по себе хорошо написано и подумано,- можно и «Щегла» никакого не читать, а примыслить его к этому отзыву, вообразить, - так, в некотором роде, было бы ещё интереснее). Но, как бы там ни было, идея меня заинтриговала. Пришлось немедленно скачать «Щегла» в электронной книжной лавке, по счастию работающей независимо ни от каких новых годов. Основным чтением он у меня, конечно, не будет; это - из тех чтений, которым сам рок судил быть фоновыми (есть чтения «фокусирующие», есть «фоновые», и, скорее всего, это далеко не полная типология), - но читать потихоньку начнём. Очень любопытно, какой может быть книга, в которой всё длится и ничего не кончается (по существу, это могла бы быть книга о райском состоянии; но о нём ли это?).