К смыслам повторений: Об опережающем эстезисе
Думаю ещё о том, что поездки в Петербург у московского человека (под этим последним разумею исключительно себя, а также собратьев по душевному устройству) должны бы быть если и не частыми, то уж во всяком случае хоть сколько-нибудь регулярными и выполнять роль собирающего ритуала. Без «петербургского» полюса существования, натягивающего между собою и полюсом «московским» аккуратную сетку меридианов и параллелей, московский человек размагнитится, его внутренняя география сползёт в неупорядоченность.
Верите ли: в Петербурге (где сейчас нет никаких причин оказаться) имею я сию минуту куда большую и насущную потребность, чем в Афинах, куда придётся мне отправиться через неделю (в этом есть нечто вроде отработки данного себе задания: надо мир смотреть, и пока хоть как-то возможно это делать - надо делать. А то-де будешь узкой и косной. Программа, обязанность. Отработать надо. Отбыть и усвоить урок.). Моим собственным ушам ещё года два, да, наверное, даже год назад это прозвучало бы дико, но: в предстоящих Афинах не имею я сейчас потребности ни малейшей. (Два года назад мне ещё чувствовалось, что вмещать в себя иноземное, инокультурное чужое безусловно и категорически важно; не будешь-де этого делать - не будешь вполне человеком; а я и так-то не очень. Сейчас я начинаю всё менее осторожно сомневаться в этой важности, в её безусловности. Очень не хочется свёртываться в старческое занудство, но если чувство / внутреннее движение есть, надо же его признать и осмыслить). Не то что даже не радуюсь навстречу Афинам (увы, почему-то совсем нет) - я о них даже почти не думаю. Хлеще того: эта (вменённая мною себе в обязанность) Греция почему-то совсем не ложится в моё внутреннее восприятие, не возникает в воображении как живая - и тем более притягивающая, волнующая - цельность. Воображение с восприятием всё в какие-то другие стороны поворачивают, другим занимаются.
Есть такая вещь, которую я про себя обзываю «опережающим эстезисом»: прежде чем произойдёт событие или случится впечатление, внутри у будущего его реципиента возникает образ этого события - устойчивый, цельный, эстетически значимый и вполне чувственный. Не обо всяком, конечно, событии и впечатлении такое возникает, но о таких, которые чувствуются значительными, желательными, волнующими, нужное подчеркнуть. Вот ни Греция вообще, ни Афины в частности у меня в такой образ не лепятся. Рим - два года назад - (хотя внутреннее сопротивление ему тоже было; немного другого свойства) лепился; правда, ожидался совсем не таким, каким оказался (ожидался - суровым и требовательным, оказался - открытым, понимающим и принимающим), но, во всяком случае, опережающий эстезис там вовсю был. А Греция рассыпается - на мелкие, сухие, дробные части. Афины рисуются воображением как пыльный, жаркий, грязновато-белый, какой-то неистребимо-летний город, одновременно и суетный и сонный. (Ненавидите ли вы юг, лето и жару так, как ненавижу их я?..) Рим знался заранее как значимая, насыщенная густая и плотная среда, связная, опережающая в воздействии каждую из своих деталей и все их в совокупности (таковою и оказался). Афин я подобной средой не чувствую. (Поехала в четверг в «Москву» на Воздвиженке за путеводителем - ан ни единого путеводителя ни по Афинам, ни по Греции вообще там не нашла. Может ли такое быть? - Продолжу ещё поиски и пороюсь в интернете. Нужно хоть какой-то чувственный образ себе составить заранее - чтобы было на чём держаться будущему восприятию, даже если он в результате этого восприятия поменяется на вовсе противоположный.) Думаю: «И что там делать?» (а делать-то предстоит почти две недели. Впрочем, это моя постоянная фобия: «нечего будет делать», «нечего будет читать». В результате всякий раз набиваю себя до отказа делами и назначенными к прочтению книгами и стараюсь с этим справляться, изумляясь, как это мне на всё намеченное не хватает времени, плохо стараюсь, должно быть.)
Понятно, что дело ни фига не в Афинах, - которые, может быть, ещё какая среда, - дело во мне.
Верите ли: в Петербурге (где сейчас нет никаких причин оказаться) имею я сию минуту куда большую и насущную потребность, чем в Афинах, куда придётся мне отправиться через неделю (в этом есть нечто вроде отработки данного себе задания: надо мир смотреть, и пока хоть как-то возможно это делать - надо делать. А то-де будешь узкой и косной. Программа, обязанность. Отработать надо. Отбыть и усвоить урок.). Моим собственным ушам ещё года два, да, наверное, даже год назад это прозвучало бы дико, но: в предстоящих Афинах не имею я сейчас потребности ни малейшей. (Два года назад мне ещё чувствовалось, что вмещать в себя иноземное, инокультурное чужое безусловно и категорически важно; не будешь-де этого делать - не будешь вполне человеком; а я и так-то не очень. Сейчас я начинаю всё менее осторожно сомневаться в этой важности, в её безусловности. Очень не хочется свёртываться в старческое занудство, но если чувство / внутреннее движение есть, надо же его признать и осмыслить). Не то что даже не радуюсь навстречу Афинам (увы, почему-то совсем нет) - я о них даже почти не думаю. Хлеще того: эта (вменённая мною себе в обязанность) Греция почему-то совсем не ложится в моё внутреннее восприятие, не возникает в воображении как живая - и тем более притягивающая, волнующая - цельность. Воображение с восприятием всё в какие-то другие стороны поворачивают, другим занимаются.
Есть такая вещь, которую я про себя обзываю «опережающим эстезисом»: прежде чем произойдёт событие или случится впечатление, внутри у будущего его реципиента возникает образ этого события - устойчивый, цельный, эстетически значимый и вполне чувственный. Не обо всяком, конечно, событии и впечатлении такое возникает, но о таких, которые чувствуются значительными, желательными, волнующими, нужное подчеркнуть. Вот ни Греция вообще, ни Афины в частности у меня в такой образ не лепятся. Рим - два года назад - (хотя внутреннее сопротивление ему тоже было; немного другого свойства) лепился; правда, ожидался совсем не таким, каким оказался (ожидался - суровым и требовательным, оказался - открытым, понимающим и принимающим), но, во всяком случае, опережающий эстезис там вовсю был. А Греция рассыпается - на мелкие, сухие, дробные части. Афины рисуются воображением как пыльный, жаркий, грязновато-белый, какой-то неистребимо-летний город, одновременно и суетный и сонный. (Ненавидите ли вы юг, лето и жару так, как ненавижу их я?..) Рим знался заранее как значимая, насыщенная густая и плотная среда, связная, опережающая в воздействии каждую из своих деталей и все их в совокупности (таковою и оказался). Афин я подобной средой не чувствую. (Поехала в четверг в «Москву» на Воздвиженке за путеводителем - ан ни единого путеводителя ни по Афинам, ни по Греции вообще там не нашла. Может ли такое быть? - Продолжу ещё поиски и пороюсь в интернете. Нужно хоть какой-то чувственный образ себе составить заранее - чтобы было на чём держаться будущему восприятию, даже если он в результате этого восприятия поменяется на вовсе противоположный.) Думаю: «И что там делать?» (а делать-то предстоит почти две недели. Впрочем, это моя постоянная фобия: «нечего будет делать», «нечего будет читать». В результате всякий раз набиваю себя до отказа делами и назначенными к прочтению книгами и стараюсь с этим справляться, изумляясь, как это мне на всё намеченное не хватает времени, плохо стараюсь, должно быть.)
Понятно, что дело ни фига не в Афинах, - которые, может быть, ещё какая среда, - дело во мне.