Текст написала, а всё равно не спится - нет бы вырубиться тут же, да напряжение не пускает. Не умею выбираться из напряжения, никак, оно, как железная клетка, снаружи, внутри, везде. А ключ от замка, как водится, потерян, а отодрать - не отдирается. Металл качественный.
Лишь ненаправленный, неявно направленный поток речи нас спасёт.
Я начинаю любить июль в его последние дни, начиная с двадцать восьмого (это первый драгоценный, красивый и грустный день в нём - двадцать восьмое июля, всё остальное мучительно, зло и назначено к претерпеванию) - когда его становится совсем мало, он густеет, как смола, а в ней отражается, собирается и медлит солнце. Июль, вообще-то нелюбимый, чужой, слепой (и надо же было в нём ещё и родиться - чистый случай воспитывающей, дисциплинирующей случайности: не иначе как для внимания к чуждому и нелюбимому, надо было бы хоть в августе, а лучше в сентябре или октябре, да кто же спросил. Это типа как родина, которую не выбирают :-) - но с родиной географической и культурной у меня отношения куда лучше, - случись выбирать ещё раз - это был бы один из тех немногих вариантов, которые я бы всерьёз рассматривала.) - июль, который надо перетерпеть, переболеть им, как болезнью с высокой отупляющей температурой, перебредить, дождаться выздоровления (июль - аскеза, да), - вот этот июль, вплотную приблизившись к своему концу, становится драгоценным. Он уже прозрачный, совсем тоненький, сквозь него просвечивает лёгкий летучий август, когда в мире больше неба, чем земли - и к осени, через сентябрь, к октябрю и ноябрю - всё больше и больше. Расстаёмся мы с июлем всякий раз в грустной дружбе, грустной любви и грустной благодарности.
Поздний, примиряющий с собой (в смысле, с ним) июль - время ежегодных упражнений в принятии нового возраста. Зябко и странно от его новизны - всякий раз.
Вот ходишь и думаешь: возраст - это модус существования, угол наклона души к бытию, - а количество прожитых лет - только способ этого модуса достичь; количество лет здесь инструментально.
Другой вопрос, что без этого, именно вот этого инструмента в его количественном объёме ничего настоящего не будет.
Ещё думаешь: возраст - это (подобно всякому инструменту) возможность, совокупность возможностей (которая, понятно, иначе как в комплекте с невозможностями не выдаётся), всякий раз - во всяком возрасте - более-менее уникальная: вполне возможно, каждый возраст - ну не каждый год, конечно, а каждый жизненный этап - позволяет нам видеть нечто такое, чего другие не показывают. - Количество прожитых, «просуществованных» лет - это всего лишь цена, которую приходится платить за соответствующую совокупность возможностей. Зато, раз ставши нашей, она теперь никуда уже от нас не денется: всегда, в любой момент, может быть извлечена (из запасов моделей мироотношения) и использована, прожита сколько угодно раз. Можно, конечно, растерять умение пользоваться моделями, давно бывшими в употреблении - но можно ведь его и не терять, сохранять контакт с ними со всеми, только доставать почаще надо из запасников, проживать, чтобы живые были. Это как с языками: чтобы они оставались действенными формами мировосприятия и не забывались, на них надо говорить, думать и жить.
Возраст - один из языков бытия.