Работа, молодость и я
Представление о том, что работа и связанные с нею тонизирующие усилия - источник молодости, видится мне продуктом сильной идеализации; по крайней мере, это явно не для всех так. Для меня точно не так. Не говоря уж о том, что в молодости - в настоящей, химически-чистой молодости - не было работы (как фона и основного содержания жизни, тем паче как её оправдания): было освоение и проживание себя и мира (работа, конечно, - тоже их освоение и проживание [в этом модусе и оказывается всего более приемлемой], - но чересчур узкоспециализированное, что-ли) - учёба, чтение, попытки завязывания человеческих отношений, в основном неудачные. Когда началась работа как таковая - с библиотеки Института языкознания - это было, во-первых и прежде всего, вынужденно (надо было хоть что-то зарабатывать и занимать хоть какую-то социальную нишу), во-вторых, то было уже начало зрелости. Это внятно пережилось как переход в иную биографическую, экзистенциальную стадию, в которой я заставала себя с изумлением и недоверием - и связано было с чувством некоторого захлопывания неба над головой, до той поры распахнутого. Где было бескрайнее небо, там обнаружился низкий потолок библиотеки Института языкознания.
Это теперь я понимаю, что то была точка роста, и из интенсивнейших, - тогда, на 22-м году, ещё всякое лыко было в строку. В молодости сама бескорыстность - типа, например, бесцельного хождения по улицам, которому отдала я в ту пору немало, даже избыточно много дани - «унять ненужную тревогу» - оборачивалась своего рода корыстью и целесообразностью: всё летело в топку роста и стремительно и жарко там сгорало.
Не то же ли делает теперь убывание? - всё втягивает в свою топку, - только горит оно там медленнее и прозрачным, почти не видным пламенем. Но горит - в точности, как тогда - всё. Всё работает на Большую Цель.
Но, во всяком случае, работа молодости ни тогда не была синонимична, ни теперь таковою не стала. - Работа - именно зрелость: тягота, лямка, отработка чуда непрошенным даром доставшегося бытия, тревога и вина, пот и мозоли. Эти заданные и нерушимые стены дома уже на втором шаге обживают свобода и своеволие, делают себе из них укрытие и защиту: «не могу / не буду делать то-то и то-то - мне работать надо». Из этой (первичной) нужды прекрасно делается множество (вторичных) добродетелей. Работа - прирученный невроз и хорошо освоенная горечь, родимая клетка, без которой уже не получается жить, ибо больше ничто не держит и не оправдывает, последняя соломинка, за которую хватаюсь, прекрасно осознавая её хрупкость. - Какая к лешему молодость, которая в своём высшем замысле - радость, свобода, щедрый самоцельный избыток существования (и - если уж не о высшем замысле, но о низшем его осуществлении - жестокое проматывание этого мучительного избытка).
Да и Бог с нею, с этою молодостью. В убывании столько радостей и смыслов, что упрямо предпочитать ему начало и возрастание - и ИХ радости и смыслы, не разглядев нынешних - было бы большой слепотой, косностью и узостью.
Это теперь я понимаю, что то была точка роста, и из интенсивнейших, - тогда, на 22-м году, ещё всякое лыко было в строку. В молодости сама бескорыстность - типа, например, бесцельного хождения по улицам, которому отдала я в ту пору немало, даже избыточно много дани - «унять ненужную тревогу» - оборачивалась своего рода корыстью и целесообразностью: всё летело в топку роста и стремительно и жарко там сгорало.
Не то же ли делает теперь убывание? - всё втягивает в свою топку, - только горит оно там медленнее и прозрачным, почти не видным пламенем. Но горит - в точности, как тогда - всё. Всё работает на Большую Цель.
Но, во всяком случае, работа молодости ни тогда не была синонимична, ни теперь таковою не стала. - Работа - именно зрелость: тягота, лямка, отработка чуда непрошенным даром доставшегося бытия, тревога и вина, пот и мозоли. Эти заданные и нерушимые стены дома уже на втором шаге обживают свобода и своеволие, делают себе из них укрытие и защиту: «не могу / не буду делать то-то и то-то - мне работать надо». Из этой (первичной) нужды прекрасно делается множество (вторичных) добродетелей. Работа - прирученный невроз и хорошо освоенная горечь, родимая клетка, без которой уже не получается жить, ибо больше ничто не держит и не оправдывает, последняя соломинка, за которую хватаюсь, прекрасно осознавая её хрупкость. - Какая к лешему молодость, которая в своём высшем замысле - радость, свобода, щедрый самоцельный избыток существования (и - если уж не о высшем замысле, но о низшем его осуществлении - жестокое проматывание этого мучительного избытка).
Да и Бог с нею, с этою молодостью. В убывании столько радостей и смыслов, что упрямо предпочитать ему начало и возрастание - и ИХ радости и смыслы, не разглядев нынешних - было бы большой слепотой, косностью и узостью.