Is my country right or not
(Нет, это не про политическое вообще, - хотя не думать об этой белой обезьяне сил никаких нет. Это я смотрела - сочиняя текст про отношения с прошлым, стимулов ища - набранные в интернете, чтоб были под лапою, фотографии Праги, живого, сырого, дышащего по сей день отпечатка ранней юности. Мучительно-ранней, как бывает мучительно-раннее утро, когда ещё сумерки. Есть вещи, которые время не берёт почему-то. Ожог Прагой - из таких, сколько лет прошло, а всё ожог. Не разодрать теперь: как была она телом для начала жизни, в котором это начало обитало, как душа, телом-травмой - так и по сию минуту. Это всё из области болевого зрения.)
Вполне вероятно, - думаю теперь, - я бы не чувствовала себя настолько принадлежащей России и русской культуре, если бы на заре дней моих у меня не случился опыт инициации в эту принадлежность, - как водится, травматический и трудный, иначе какая же это инициация. Будучи вывезена на шестнадцатом году в Прагу и проживши там (всего-то, - а для меня тогдашней - огромный) год с небольшим, до окончания школы, - и то был мой первый, во многом очень решающий опыт серьёзно чужого, - я, к своему громадному изумлению, испытала такую тоску по России, такую потребность её понимать, такую благодарность ей за то, что она вообще существует, - что никогда уже этого не забуду. Россию - и её ценность для себя - я открыла тогда через свою лишённость её как естественной среды и уж никогда теперь не закрою.
(Националист и почвенник из меня при этом примерно как из медведя балерина, так что это совсем не о том).
Ага, я всегда, начиная с хоть сколько-нибудь рефлектирующего возраста - со школьных лет уж точно - чем-то или многим или весьма многим была в ней недовольна и немало истратила часов своей юной жизни в сладостном обсуждении того, что здесь не так, а что и вовсе недостойно существования. Сейчас я всего лишь больше об этом молчу или обсуждаю лишь с немногими (зная всю непоправимую тщету таких разговоров и всю не менее непоправимую неполноту моего понимания), но думаю-то изрядно. Впрочем, неважно. Важно - и всегда, с момента возвращения из Праги, осознавалось, что это важно, - что я это делаю на (внутренних, самой собою признаваемых) правах своего. В любой другой культуре моё чувство и понимание происходящего - и моё существование вообще - неизбежно будет гораздо - в решающей степени - более неполным. Я много весьма разных чувств испытываю к отечеству до глубины души моей, но мне не менее, чем некогда классику, досадно, если все эти чувства со мною разделит иностранец.
(Насчёт «переменить Отечество или иметь другую историю» из того же автора - пожалуй, не отказалась бы, - особенно, думаю, от другой истории; мне вообще интересны неиспользованные возможности, хотя бы чисто теоретические; но уже не получится. - Выбор у меня в начале жизни был, но то был выбор между Россией и Чехией. Россия была выбрана - и безоговорочно, по одному простому критерию: здесь я чувствую глубину. Там - при посредстве чешской культуры - я её не чувствую. Без глубины задыхаюсь, без интенсивности пропадаю. Была молода, пластична, - могла бы, думаю, при известном количестве и качестве усилий стать там хоть сколько-то своей, - но быть там своей мне совсем не хотелось. Будь это выбор между Россией и Венгрией - у меня был бы сильный соблазн выбрать Венгрию, притом именно по критерию глубины и интенсивности - и совершенно точно, что всегда жалела бы об оставленной России, я себя знаю. Но такого выбора не было.
Впрочем, я прожила здесь прекрасную, осмысленную и счастливую жизнь, о которой ни минуты не жалею, а то, о чём жалею - не географично.)
Я не думаю, что это о «патриотизме» (по крайней мере, слово не из моего лексикона, даже / тем более внутреннего), это (глубже?) - о принадлежности, о связи. Принадлежность, кстати, совершенно не обязана быть комфортной или соответствовать, скажем, ожиданиям. Это всего лишь «медицинский факт», априорная форма. Она и катастрофической быть умеет. Правду сказать, ничего действительно, в полной мере катастрофического, губительного моя страна лично мне (пока) тоже не устраивала. Но если устроит, что же делать, придётся принять. (Ну, или сопротивляться, - что, впрочем, тоже разновидность принятия: в качестве условия собственных «сопротивленческих» действий.)
Вполне вероятно, - думаю теперь, - я бы не чувствовала себя настолько принадлежащей России и русской культуре, если бы на заре дней моих у меня не случился опыт инициации в эту принадлежность, - как водится, травматический и трудный, иначе какая же это инициация. Будучи вывезена на шестнадцатом году в Прагу и проживши там (всего-то, - а для меня тогдашней - огромный) год с небольшим, до окончания школы, - и то был мой первый, во многом очень решающий опыт серьёзно чужого, - я, к своему громадному изумлению, испытала такую тоску по России, такую потребность её понимать, такую благодарность ей за то, что она вообще существует, - что никогда уже этого не забуду. Россию - и её ценность для себя - я открыла тогда через свою лишённость её как естественной среды и уж никогда теперь не закрою.
(Националист и почвенник из меня при этом примерно как из медведя балерина, так что это совсем не о том).
Ага, я всегда, начиная с хоть сколько-нибудь рефлектирующего возраста - со школьных лет уж точно - чем-то или многим или весьма многим была в ней недовольна и немало истратила часов своей юной жизни в сладостном обсуждении того, что здесь не так, а что и вовсе недостойно существования. Сейчас я всего лишь больше об этом молчу или обсуждаю лишь с немногими (зная всю непоправимую тщету таких разговоров и всю не менее непоправимую неполноту моего понимания), но думаю-то изрядно. Впрочем, неважно. Важно - и всегда, с момента возвращения из Праги, осознавалось, что это важно, - что я это делаю на (внутренних, самой собою признаваемых) правах своего. В любой другой культуре моё чувство и понимание происходящего - и моё существование вообще - неизбежно будет гораздо - в решающей степени - более неполным. Я много весьма разных чувств испытываю к отечеству до глубины души моей, но мне не менее, чем некогда классику, досадно, если все эти чувства со мною разделит иностранец.
(Насчёт «переменить Отечество или иметь другую историю» из того же автора - пожалуй, не отказалась бы, - особенно, думаю, от другой истории; мне вообще интересны неиспользованные возможности, хотя бы чисто теоретические; но уже не получится. - Выбор у меня в начале жизни был, но то был выбор между Россией и Чехией. Россия была выбрана - и безоговорочно, по одному простому критерию: здесь я чувствую глубину. Там - при посредстве чешской культуры - я её не чувствую. Без глубины задыхаюсь, без интенсивности пропадаю. Была молода, пластична, - могла бы, думаю, при известном количестве и качестве усилий стать там хоть сколько-то своей, - но быть там своей мне совсем не хотелось. Будь это выбор между Россией и Венгрией - у меня был бы сильный соблазн выбрать Венгрию, притом именно по критерию глубины и интенсивности - и совершенно точно, что всегда жалела бы об оставленной России, я себя знаю. Но такого выбора не было.
Впрочем, я прожила здесь прекрасную, осмысленную и счастливую жизнь, о которой ни минуты не жалею, а то, о чём жалею - не географично.)
Я не думаю, что это о «патриотизме» (по крайней мере, слово не из моего лексикона, даже / тем более внутреннего), это (глубже?) - о принадлежности, о связи. Принадлежность, кстати, совершенно не обязана быть комфортной или соответствовать, скажем, ожиданиям. Это всего лишь «медицинский факт», априорная форма. Она и катастрофической быть умеет. Правду сказать, ничего действительно, в полной мере катастрофического, губительного моя страна лично мне (пока) тоже не устраивала. Но если устроит, что же делать, придётся принять. (Ну, или сопротивляться, - что, впрочем, тоже разновидность принятия: в качестве условия собственных «сопротивленческих» действий.)