Поэзия: попытка определения-2
Большое счастье, что я там, на семинаре, ничего не мявкнула, поскольку я, разумеется, не владею ни лексиконом его участников, ни, что того важнее и горше, уровнем их понимания предмета. (Я себе отдаю отчёт ещё и в том, что сознание у меня, как у человека не очень образованного, архаичное, волокущее на себе множество - вторичных, изношенных - черт предшествующей культурной эпохи - модерна, который в нашей культуре и прожит-то как следует не был, а уж мной тем более.) Тут я могу быть только слушателем; кстати, в процессе слушания некоторые вещи в современном литературном процессе стали мне понятнее, так что всё было совсем не зря. - Тем не менее, собственные ответы на поставленные вопросы, вполне себе внутренние, у меня есть, и пусть-ка они тут под лапою будут. - О поэзии можно говорить либо аналитически, либо метафорически. Вот я буду метафорически.
Вопросы к обсуждению были поставлены следующим образом:
«Вопрос о природе поэзии - во всех ее ипостасях, от эссенциалистски-философской до институциональной. На самом деле это означает необходимость переопределить поэзию не вообще, а в контексте изменившихся - экономических, политических культурных - обстоятельств времени.
Что значит "быть поэтом" в начале XXI века?
Что такое поэзия в начале XXI века?
Помогают ли нам это понять Хайдеггер, Бадью или Гадамер?
Или их оптика больше " не работает"?»
О сущности поэзии и о том, что способно нам помочь её понять - способно ли на это какое-либо из прежних её видений - я бы сказала, что в культуре происходит скорее накопление оптик, а не преодоление отживших и не вытеснение их на некоторую периферию (вернее, так: вытеснение действительно происходит, но в запас, из которого вытесненное при определённых условиях всегда может быть извлечено). Может быть, «отживших» в полной мере оптик здесь вообще не бывает: всё уходит в состав культурной памяти - в данном случае, культурной памяти поэзии - и продолжает сказываться на её самочувствии, только всё более и более преломляющимся - через новые слои - образом.
Этот принцип касается, как мне кажется, и сущности поэзии.
По мере культурного развития происходит, по моему разумению, не (столько) её трансформация (в некотором смысле сущность поэзии остаётся той же, что и при Гомере), сколько добавление к поэтическому новых измерений, наращивание новых и новых слоёв вокруг некоторого исходного ядра. Соответственно - приращивание новых и новых возможностей ради некоторой, в конечном счёте общей, цели - но, видимо, являющей себя каждому из культурных времён в разном облике, - эти облики настолько разные, что не всегда узнаются как таковые.
Поэзия одновременно исторична и внеисторична, причём первое (историчное, подвижное) в ней определяется вторым.
Простой пример: Ольга Седакова говорила о том, что «во время Данте было принято разделение на «поэтов» и «рифмачей». Поэтами - poeti - назывались те, кто писал на латыни, классическими метрами и, следовательно, без рифмы. А те, кто писал на народном языке и с рифмами, назывались rimatori, «рифмачи». Иерархия понятна: те, кто писал без рифмы, ставились выше.»*
То есть, на протяжении разных эпох, по меньшей мере, европейской культурной истории граница поэзии всё время сдвигалась, в то время как ядро (держащее на себе все эти перемены) оставалось неизменным.
А ядро - то самое, что было даже до Гомера: работа с сакральным, родство с религиозным, глубже (древнее) - магическим отношением к миру и воздействием на мир. (Оно, разумеется, никуда не девается даже при самой социальной социальности, даже при максимальной ангажированности и. более того, неявно лежит в её основе.)
Поэтому, думаю, и Хайдеггер, и Бадью, и Гадамер, и многие (в пределе, все), кто на эту тему высказывался, отчасти тоже нам помогают в понимании поэзии (ещё и тем, что каждый из них обозначает некую стадию в её понимании, а все они вместе позволяют нам представить разброс точек, на которых крепится её. достигнутое нашей культурой в целом, понимание). Но лишь помогают, а не делают это за нас, - дают нам в руки некоторые инструменты, и уже наше дело, какими из них воспользоваться и каким именно образом.
(Или, если угодно идти в поисках сущности поэтического по линии преодоления / избегания уже сказанного / сделанного - а эта линия тоже есть, и не менее прочих составляет законную часть культурной памяти, - все, кто уже на этот счёт высказался, особенно - те, кто высказался глубоко, содержательно и точно, помогают нам отрицательно: обозначают уже хоженные пути, которых не надо повторять, ища сущности поэтического в её очередном, ещё не бывшем облике, - надо искать в других направлениях.)
Говоря о том, как определить поэзию в контексте изменившихся обстоятельств времени (определить = провести границы? Понять, что - она, а что - не она?), мы как раз занимаемся самым свежим, именно сейчас и на наших глазах нарастающим слоем - то есть, со слоем наиболее подвижным, пластичным и хрупким. В некотором смысле мы ещё не знаем, каким он будет, потому что он ещё не нарос - скорее всего, это будет видно, когда наше культурное состояние сложится как целое и уйдёт в прошлое: только тогда мы сможем судить о нём = о том, чем была поэзия именно для него.
Поэтому не исключаю, что любое «понимание» поэзии, любая фиксация её сущности, по существу, устаревает уже в момент своего возникновения.
(Поэзия - не устаревает: Гомер не устарел. А вот понимание, как вещь вторичная - да, устаревает, тем более, что всегда опаздывает. Но, видимо, его существование в культуре именно в этом качестве и нормативно. Оно маркирует уже пройденные рубежи.)
«Текущая» сущность поэзии, видимо, всегда связана с более всеобъемлющими, общекультурными задачами, ими определяется.
Поэтому, кстати, не исключена и такая ситуация: что для одной эпохи не считается поэзией / не воспринимается как поэтическое - для другой эпохи поэтическим будет, и наоборот.
Опять же сошлюсь на Седакову, чьё понимание вещей для меня важно вообще: «она, - говорит Седакова о поэзии, - пробивает замкнутость. Открывает вид на Другое.»* Вот это очень связано, на мой взгляд, с принципиальной переменчивостью обликов поэтического.
Можно сказать даже так: к сущности поэтического всегда принадлежит некоторое нарушение инерций и автоматизмов, обман ожиданий, - чтобы оно могло состояться как событие. Оно, как событие, всегда происходит на границе «поэтического» в уже устоявшемся смысле и того, что общекультурным сознанием данной эпохи как поэтическое ещё не опознаётся. Оно всегда, в некотором смысле, скандал и травма.
В этом смысле ответ на вопрос «Что такое поэзия в XXI веке» может быть и таким: она - то, что ею до сих пор не было, - что не было ею, скажем, ещё в 90-х годах ХХ века.
Кроме этого апофатического ответа, что катафатического я могла бы сказать? (Памятуя, разумеется, о том, что и это - одна из неисчислимого множества возможных точек зрения, преходящая, устаревающая на лету, уже устаревшая, - пока я эти слова произношу, поэзия их уже сбросила, как изношенную чешуйку со своих крыльев.)
Прежде всего - то, что поэзия - это онтологическая работа: действие с самим бытием и по отношению к нему; самоценное онтологическое высказывание, не нуждающееся в переводе на другие языки и не способное быть переведённым на них без искажения.
Поэт - переустроитель слова (в конечном счёте, разумеется, переустроитель бытия). Он - именно тот, кто в словесной области нарушает автоматизмы, заставляя восприятие быть таким, как «в первый раз». Его деятельность - посредством слова - человекоустроительная и, тем самым, культуроустроительная: он разминает те точки, те смысловые узлы, из которых растёт культура как сеть смыслов. (В своём интервью Александру Маркову поэт Евгения Суслова сказала: «Создавая текстовые устройства, поэт - в случае удачи - выделяет новые типы культурных практик, не кристаллизованных дотоле в социальном пространстве.»** Я бы сказала, что он делает эти новые типы культурных и смысловых практик возможными, - впервые испробует их возможность.
О поэзии в контексте времени опять-таки не скажешь лучше Седаковой: «Она не «отражение» времени, как часто думают, а ответ ему.»* На все эти названные и не названные обстоятельства: экономические, политические, культурные, - она всей собою, всей совокупностью своих средств отвечает. Она сама - обстоятельство времени.
* http://www.colta.ru/articles/specials/1090
** http://russ.ru/pole/YArost-metodologii
Вопросы к обсуждению были поставлены следующим образом:
«Вопрос о природе поэзии - во всех ее ипостасях, от эссенциалистски-философской до институциональной. На самом деле это означает необходимость переопределить поэзию не вообще, а в контексте изменившихся - экономических, политических культурных - обстоятельств времени.
Что значит "быть поэтом" в начале XXI века?
Что такое поэзия в начале XXI века?
Помогают ли нам это понять Хайдеггер, Бадью или Гадамер?
Или их оптика больше " не работает"?»
О сущности поэзии и о том, что способно нам помочь её понять - способно ли на это какое-либо из прежних её видений - я бы сказала, что в культуре происходит скорее накопление оптик, а не преодоление отживших и не вытеснение их на некоторую периферию (вернее, так: вытеснение действительно происходит, но в запас, из которого вытесненное при определённых условиях всегда может быть извлечено). Может быть, «отживших» в полной мере оптик здесь вообще не бывает: всё уходит в состав культурной памяти - в данном случае, культурной памяти поэзии - и продолжает сказываться на её самочувствии, только всё более и более преломляющимся - через новые слои - образом.
Этот принцип касается, как мне кажется, и сущности поэзии.
По мере культурного развития происходит, по моему разумению, не (столько) её трансформация (в некотором смысле сущность поэзии остаётся той же, что и при Гомере), сколько добавление к поэтическому новых измерений, наращивание новых и новых слоёв вокруг некоторого исходного ядра. Соответственно - приращивание новых и новых возможностей ради некоторой, в конечном счёте общей, цели - но, видимо, являющей себя каждому из культурных времён в разном облике, - эти облики настолько разные, что не всегда узнаются как таковые.
Поэзия одновременно исторична и внеисторична, причём первое (историчное, подвижное) в ней определяется вторым.
Простой пример: Ольга Седакова говорила о том, что «во время Данте было принято разделение на «поэтов» и «рифмачей». Поэтами - poeti - назывались те, кто писал на латыни, классическими метрами и, следовательно, без рифмы. А те, кто писал на народном языке и с рифмами, назывались rimatori, «рифмачи». Иерархия понятна: те, кто писал без рифмы, ставились выше.»*
То есть, на протяжении разных эпох, по меньшей мере, европейской культурной истории граница поэзии всё время сдвигалась, в то время как ядро (держащее на себе все эти перемены) оставалось неизменным.
А ядро - то самое, что было даже до Гомера: работа с сакральным, родство с религиозным, глубже (древнее) - магическим отношением к миру и воздействием на мир. (Оно, разумеется, никуда не девается даже при самой социальной социальности, даже при максимальной ангажированности и. более того, неявно лежит в её основе.)
Поэтому, думаю, и Хайдеггер, и Бадью, и Гадамер, и многие (в пределе, все), кто на эту тему высказывался, отчасти тоже нам помогают в понимании поэзии (ещё и тем, что каждый из них обозначает некую стадию в её понимании, а все они вместе позволяют нам представить разброс точек, на которых крепится её. достигнутое нашей культурой в целом, понимание). Но лишь помогают, а не делают это за нас, - дают нам в руки некоторые инструменты, и уже наше дело, какими из них воспользоваться и каким именно образом.
(Или, если угодно идти в поисках сущности поэтического по линии преодоления / избегания уже сказанного / сделанного - а эта линия тоже есть, и не менее прочих составляет законную часть культурной памяти, - все, кто уже на этот счёт высказался, особенно - те, кто высказался глубоко, содержательно и точно, помогают нам отрицательно: обозначают уже хоженные пути, которых не надо повторять, ища сущности поэтического в её очередном, ещё не бывшем облике, - надо искать в других направлениях.)
Говоря о том, как определить поэзию в контексте изменившихся обстоятельств времени (определить = провести границы? Понять, что - она, а что - не она?), мы как раз занимаемся самым свежим, именно сейчас и на наших глазах нарастающим слоем - то есть, со слоем наиболее подвижным, пластичным и хрупким. В некотором смысле мы ещё не знаем, каким он будет, потому что он ещё не нарос - скорее всего, это будет видно, когда наше культурное состояние сложится как целое и уйдёт в прошлое: только тогда мы сможем судить о нём = о том, чем была поэзия именно для него.
Поэтому не исключаю, что любое «понимание» поэзии, любая фиксация её сущности, по существу, устаревает уже в момент своего возникновения.
(Поэзия - не устаревает: Гомер не устарел. А вот понимание, как вещь вторичная - да, устаревает, тем более, что всегда опаздывает. Но, видимо, его существование в культуре именно в этом качестве и нормативно. Оно маркирует уже пройденные рубежи.)
«Текущая» сущность поэзии, видимо, всегда связана с более всеобъемлющими, общекультурными задачами, ими определяется.
Поэтому, кстати, не исключена и такая ситуация: что для одной эпохи не считается поэзией / не воспринимается как поэтическое - для другой эпохи поэтическим будет, и наоборот.
Опять же сошлюсь на Седакову, чьё понимание вещей для меня важно вообще: «она, - говорит Седакова о поэзии, - пробивает замкнутость. Открывает вид на Другое.»* Вот это очень связано, на мой взгляд, с принципиальной переменчивостью обликов поэтического.
Можно сказать даже так: к сущности поэтического всегда принадлежит некоторое нарушение инерций и автоматизмов, обман ожиданий, - чтобы оно могло состояться как событие. Оно, как событие, всегда происходит на границе «поэтического» в уже устоявшемся смысле и того, что общекультурным сознанием данной эпохи как поэтическое ещё не опознаётся. Оно всегда, в некотором смысле, скандал и травма.
В этом смысле ответ на вопрос «Что такое поэзия в XXI веке» может быть и таким: она - то, что ею до сих пор не было, - что не было ею, скажем, ещё в 90-х годах ХХ века.
Кроме этого апофатического ответа, что катафатического я могла бы сказать? (Памятуя, разумеется, о том, что и это - одна из неисчислимого множества возможных точек зрения, преходящая, устаревающая на лету, уже устаревшая, - пока я эти слова произношу, поэзия их уже сбросила, как изношенную чешуйку со своих крыльев.)
Прежде всего - то, что поэзия - это онтологическая работа: действие с самим бытием и по отношению к нему; самоценное онтологическое высказывание, не нуждающееся в переводе на другие языки и не способное быть переведённым на них без искажения.
Поэт - переустроитель слова (в конечном счёте, разумеется, переустроитель бытия). Он - именно тот, кто в словесной области нарушает автоматизмы, заставляя восприятие быть таким, как «в первый раз». Его деятельность - посредством слова - человекоустроительная и, тем самым, культуроустроительная: он разминает те точки, те смысловые узлы, из которых растёт культура как сеть смыслов. (В своём интервью Александру Маркову поэт Евгения Суслова сказала: «Создавая текстовые устройства, поэт - в случае удачи - выделяет новые типы культурных практик, не кристаллизованных дотоле в социальном пространстве.»** Я бы сказала, что он делает эти новые типы культурных и смысловых практик возможными, - впервые испробует их возможность.
О поэзии в контексте времени опять-таки не скажешь лучше Седаковой: «Она не «отражение» времени, как часто думают, а ответ ему.»* На все эти названные и не названные обстоятельства: экономические, политические, культурные, - она всей собою, всей совокупностью своих средств отвечает. Она сама - обстоятельство времени.
* http://www.colta.ru/articles/specials/1090
** http://russ.ru/pole/YArost-metodologii