Работа и я
Сижу над текстом, в очередной бессчётный раз поражаюсь собственной бездарности и думаю о том, что самое лучшее, что я вообще могла бы делать - это именно читать, но не писать. Спасает (удерживает около писания как занятия, претендующего на статус основного) только то, что на самом деле ведь писание - разновидность чтения, его усиленная, интенсифицированная, в степень возведённая форма - и всякая книга тогда только оказывается по-настоящему прочитанной, когда о ней ещё и написано: только это даёт и действительное понимание (хотя бы внятное, артикулированное домысливание - и то хорошо!), и сколько-нибудь полное усвоение. (Ну, собственно, к внетекстовой реальности это относится совершенно в той же степени.) Тут-то наконец прочитанное / воспринятое в тебя и врастает: когда ты хотя бы сама перед собой проговоришь это письменно. = Но всякое писание - любой акт написания обязательного, под соцзаказ, даже под тот, с которым ты всей душой согласна - неизменно как сдача экзамена, о котором каждую секунду уверенно знаешь, что ты его не сдашь.
В этом смысле совершенно благословенная вещь* - механическая, «нетворческая» работа типа хоть мытья посуды: она оставляет человека свободным, она не затрагивает и не претендует затрагивать глубинных пластов личности - на что претендует всякая без исключения работа «творческая» (ну да, на слово «творчество» и его производные применительно к себе у меня, к счастию, стойкая аллергия), смысловая, даже если это в ней вроде бы никак не сказывается. Поэтому, как ничуть не странно, внутри механической работы прекрасно думается и ясно чувствуется (Марина Ивановна Ц. вспоминается: когда-де обваливаю рыбу в муке, думать могу, а чувствовать нет - рыба мешает. - Моей непоэтической натуре как раз помогает - «весь килограмм и каждая рыба в отдельности»), а «творческая» - о, она взрывает дно, взбаламучивает внутренние воды, насыщает их илом и песком и водными хаотически кишащими обитателями.
(* Вещь, да. paslen, прости, не знаю, как перевести люблю я очень это слово, недаром оно мне на язык наворачивается с таким постоянством: оно хорошо именно своей - никакой тавтологии - вещностью, фактурой, шипящей влажностью и тяжестью, оттягивающей книзу взявшую его руку - это как раз из тех слов, которые можно взять в руку, тактильных - и которые [округло, ненасильственно] фокусируют на осмысляемом предмете не умственную только, но общечувственную оптику; оно заземляет и уплотняет мысль и воображение, даёт им плодотворную замедленность. [Например, слово «предмет» - техничнее, - и явно неживое. А это - живое, дышащее.] Поэтому, да, с его помощью хочется говорить именно об отвлечённых и «невещественных» материях - улавливая их, укрощая. Собственно, венгерское словцо dolog с тем же значением люблю за то же - за конкретную фокусирующую округлость, за латунный блеск и уж конечно за то, что двуязыко думающей голове тут верно отзывается русское «долгий». Вещь долга, да - она продолжается внутрь себя. «Большая вещь - сама себе приют».)
This entry was originally posted at http://yettergjart.dreamwidth.org/194938.html. Please comment there using OpenID.
В этом смысле совершенно благословенная вещь* - механическая, «нетворческая» работа типа хоть мытья посуды: она оставляет человека свободным, она не затрагивает и не претендует затрагивать глубинных пластов личности - на что претендует всякая без исключения работа «творческая» (ну да, на слово «творчество» и его производные применительно к себе у меня, к счастию, стойкая аллергия), смысловая, даже если это в ней вроде бы никак не сказывается. Поэтому, как ничуть не странно, внутри механической работы прекрасно думается и ясно чувствуется (Марина Ивановна Ц. вспоминается: когда-де обваливаю рыбу в муке, думать могу, а чувствовать нет - рыба мешает. - Моей непоэтической натуре как раз помогает - «весь килограмм и каждая рыба в отдельности»), а «творческая» - о, она взрывает дно, взбаламучивает внутренние воды, насыщает их илом и песком и водными хаотически кишащими обитателями.
(* Вещь, да. paslen, прости, не знаю, как перевести люблю я очень это слово, недаром оно мне на язык наворачивается с таким постоянством: оно хорошо именно своей - никакой тавтологии - вещностью, фактурой, шипящей влажностью и тяжестью, оттягивающей книзу взявшую его руку - это как раз из тех слов, которые можно взять в руку, тактильных - и которые [округло, ненасильственно] фокусируют на осмысляемом предмете не умственную только, но общечувственную оптику; оно заземляет и уплотняет мысль и воображение, даёт им плодотворную замедленность. [Например, слово «предмет» - техничнее, - и явно неживое. А это - живое, дышащее.] Поэтому, да, с его помощью хочется говорить именно об отвлечённых и «невещественных» материях - улавливая их, укрощая. Собственно, венгерское словцо dolog с тем же значением люблю за то же - за конкретную фокусирующую округлость, за латунный блеск и уж конечно за то, что двуязыко думающей голове тут верно отзывается русское «долгий». Вещь долга, да - она продолжается внутрь себя. «Большая вещь - сама себе приют».)
This entry was originally posted at http://yettergjart.dreamwidth.org/194938.html. Please comment there using OpenID.