это было давно
Ровно в два часа на городском кладбище каждый день играет похоронная музыка. Звуки глупые, с претензией на величественность, пугающие, объемные, гулко разносятся по коридорам рядом расположенной психиатрической лечебницы, отдавая эхом в воспаленном подсознании пациентов, врачей, посетителей, студентов. Зло смеется судьба, обнажая свои желтые зубы. У больных - обед. Они знаю что музыка - это обед. Значит надо брать чашки и идти в столовую, где накормят.
Но мальчик сидел на кровати, полузавернутый в плед и смотрел восковыми глазами в одну точку, не шевелясь, и кажется даже, не дыша. Нас было около десяти человек в палате, способной раздавить каждого, больше похожей на камеру одиночного заключения, десять белых пятен на темном фоне гнетущего дня. Но мальчик нас не видел. Он не слышал музыки, призывающей, манящей сторожил к обеду. Власть прорвавшегося подсознания сковала его движения, залила здравый смысл. Теперь все подавленное торчало напоказ, как перья из продранной кем-то подушки.
«Прекрасное утро, не правда ли? Зачем спрашивать если оно прекрасно. Опять тот же вопрос - прекрасное утро, не правда ли. Мама каждое утро спрашивает об этом. Она знает, что утро прекрасно, раз говорит. Но спрашивает. И снова этот лес, заяц бежал на встречу Колобку, Колобок круглый - он голова. Заяц бежал без головы. Он не мог съесть Колобка. Колобок - голова. Волк бежал без головы, лиса бежала без головы. А Колобок был сильнее всех, потому что он голова. У него есть рот, он может съесть всех - и лису, и волка, и зайца. Утро было прекрасное в лесу, не правда ли? Прекрасное утро. Мама знает, что Колобок - голова. Одна без ножек. А заяц уже бежит, и Колобок ему навстречу. Колобок - сила, Колобок - он голова…»
Мальчик прятал голову под одеяло, скрюченный от страха, яро пытаясь поместится под свое последнее убежище целиком, чтоб не торчало ни одного сантиметра тела, связывающего его с пугающей реальностью, погружаясь в свой не менее страшный мир, где он пытался найти логическое объяснение всем происходящим событиям.
Мед сестра сделала укол. Издерганный, затравленный, в мыслях, вязких как патока, заполняющих пространство, укутывающих мир в полупрозрачную пелену, он заснул.
Я очнулась.
Но мальчик сидел на кровати, полузавернутый в плед и смотрел восковыми глазами в одну точку, не шевелясь, и кажется даже, не дыша. Нас было около десяти человек в палате, способной раздавить каждого, больше похожей на камеру одиночного заключения, десять белых пятен на темном фоне гнетущего дня. Но мальчик нас не видел. Он не слышал музыки, призывающей, манящей сторожил к обеду. Власть прорвавшегося подсознания сковала его движения, залила здравый смысл. Теперь все подавленное торчало напоказ, как перья из продранной кем-то подушки.
«Прекрасное утро, не правда ли? Зачем спрашивать если оно прекрасно. Опять тот же вопрос - прекрасное утро, не правда ли. Мама каждое утро спрашивает об этом. Она знает, что утро прекрасно, раз говорит. Но спрашивает. И снова этот лес, заяц бежал на встречу Колобку, Колобок круглый - он голова. Заяц бежал без головы. Он не мог съесть Колобка. Колобок - голова. Волк бежал без головы, лиса бежала без головы. А Колобок был сильнее всех, потому что он голова. У него есть рот, он может съесть всех - и лису, и волка, и зайца. Утро было прекрасное в лесу, не правда ли? Прекрасное утро. Мама знает, что Колобок - голова. Одна без ножек. А заяц уже бежит, и Колобок ему навстречу. Колобок - сила, Колобок - он голова…»
Мальчик прятал голову под одеяло, скрюченный от страха, яро пытаясь поместится под свое последнее убежище целиком, чтоб не торчало ни одного сантиметра тела, связывающего его с пугающей реальностью, погружаясь в свой не менее страшный мир, где он пытался найти логическое объяснение всем происходящим событиям.
Мед сестра сделала укол. Издерганный, затравленный, в мыслях, вязких как патока, заполняющих пространство, укутывающих мир в полупрозрачную пелену, он заснул.
Я очнулась.