(no subject)
"Чудаки". Продолжение
XIX
ЗАГАДКА
Когда Дарья Яковлевна наряжала Мусю къ ея первому балу и напѣвала ей сладкія слова о будущихъ успѣхахъ, Муся ждала его, ждала съ тайной радостью. Когда, разодѣтую, Дарья Яковлевна подвела ее къ трехъстровчатому трюмо, чтобы молодая дѣвушка могла осмотрѣть себя со всѣхъ сторонъ, Муся невольно улыбалась собственному отраженію, и неясныя мечты зарождались въ ея сердцѣ. А потомъ, когда она вошла въ залитый огнями залъ объ руку съ царственной матерью, когда вокругъ нея мелькали нарядныя пары среди благоухающихъ цвѣтовъ и слухъ ея ласкали нѣжные звуки струннаго оркестра, и восхищенный шопотъ, - тогда ея сердце трепетно билось и все ея существо было охвачено тревожнымъ и сладкимъ ожиданіемъ чего-то новаго, большого и свѣтлаго.
А теперь, когда этотъ балъ пронесся, какъ волшебный сонъ, полный самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній, - теперь смутная тоска и недовольство охватывали молодую душу.
Горничная помогла Мусѣ раздѣться, спрятала ея платье и только ожерелье и жемчужный гребень лежали прямо передъ Мусей на столикѣ, напоминая и нарядѣ.
Погруженная въ глубокія думы, сидѣла она на кровати. Бѣлая ночная рубашка спускалась до пола и видны были только концы миніатюрныхъ голыхъ ножекъ въ атласныхъ розовыхъ туфляхъ. Золотисто-рыжіе волосы, завитые парикмахеромъ, пышной волной падали по плечамъ, крохотныя ручки были сложены на колѣняхъ.
- Боже мой... что это? Что это такое? - шептала молодая дѣвушка. - Я не могу разобраться въ своихъ мысляхъ... Какъ все странно... И этотъ блескъ, и эти розы... все потонуло въ чемъ-то страшномъ... въ чемъ-то новомъ. Неужели они правы оба, и этотъ изящный графъ Грегоровъ съ зелеными глазами, и грустный богатырь, бичевавшій себя?! Неужели всѣ эти блестящіе кавалеры и всѣ эти красивыя дамы въ умопомрачительныхъ туалетахъ, залитыя брилліантами, всѣ эти шикарные петербуржцы, неужели они безъ сердца, безъ чести, безъ совѣсти? И что могъ совершить такого позорнаго этотъ скромный, застѣнчивый юноша? Вѣдь онъ не могъ быть убійцей, ни воромъ... а какое же есть еще болѣе страшное преступленіе? И почему они оба въ первый же день разсказали мнѣ все это? Какъ ярко горѣли огни, какъ упоителенъ былъ воздухъ, напоенный ароматомъ цвѣтовъ, какъ сладко билось сердце подъ стрѣлами восторженныхъ взглядовъ, восторженныхъ словъ! И вдругъ... огни погасли... ароматъ смѣнился зловоніемъ... а восторженные взгляды и слова злой насмѣшкой... Вѣдь это все "петербуржцы". Они лгутъ, лукавятъ, они злословятъ за вашей спиной... Всѣ они чего-то ищутъ... всѣмъ имъ чего-то надо... Кругомъ борьба... кто кого обманетъ... Призъ за ложь... Самый удачный лжецъ получаетъ первый призъ, онъ - побѣдитель! И женщины не отстаютъ отъ мужчинъ... Что же это? Что?
Она въ отчаяніи заломила руки.
- Меня уже прозвали "чудачкой", потому что "имъ" кажется, что я слишкомъ проста, наивна и честна! И графъ Грегоровъ тоже слыветъ "чудакомъ", потому что онъ не хочетъ лгать и пресмыкаться передъ сильными... Ахъ, побольше-бы "чудаковъ". Лучше-бы весь міръ былъ полон ими!...
Столько новыхъ лицъ видѣла она сегодня, но только двое рельефно запечатлѣлись: графъ Грегоровъ и Липарскій... Эти два образа теперь стояли передъ нею, напрашиваясь на сравненіе. И Муся мысленно любовалась изящной красотой графа Грегорова, гордымъ блескомъ его зеленыхъ глазъ, всей его благородной утонченностью... И любовалась рослымъ богатыремъ Липарскимъ съ нѣжно-голубыми глазами, то робкими, то вдругъ загоравшимися тысячью огней... Но огорченное сердце ея для обоихъ билось одинаково ровно... Ни одному не отдавало предпочтенія.
Блѣдный разсвѣтъ прорывался въ окна. Продрогшая Муся сбросила туфельки и юркнула въ мягкую постель подъ шелковое розовое одѣяло... Усталость какъ-то сразу дала себя почувствовать... Тяжелыя вѣки смыкались... Муся перекрестилась слабѣющей рукой и почти мгновенно заснула.
И снился ей блестящій залъ, полный нарядныхъ гостей. Ей снились благоухающія розы... Ей слышались то веселые, то тоскливые звуки оркестра. И среди суеты и шума мелькали передъ нею двѣ пары глазъ: ярко-зеленые и блѣдно-голубые... И слышались ей чьи-то громкіе голоса и чей-то холодный смѣхъ.
- Ложь, все это ложь! Всѣ лгутъ! - звенѣлъ, выдѣдяясь изъ общаго гама, какой-то знакомый голосъ.
- Чудаки! Мы -чудаки! Жалкіе чудаки! - присоединялся къ нему другой, тоже какъ будто знакомый, голосъ.
Но вотъ надъ шумной толпою поднялся кто-то высокій и свѣтлый, какъ солнечный лучъ.
- Отецъ! - крикнула Муся, потрясенная до глубины души, простирая къ видѣнію руки.
И дорогой голосъ такъ ясно прозвучалъ у самаго ея уха:
- Ты будешь счастлива, Муся, дорогое мое дитя, дитя моего сердца... Справедливый Богъ не можетъ быть жестокимъ... Ты будешь счастлива... Но оставайся такою же, всегда оставайся такой: честной, доброй, всепрощающей, трудолюбивой.
Слезы радости брызнули изъ глазъ Муси и она проснулась... У самой ея кровати стояла Долли Евграфовна... Блѣдные лучи солнца освѣщали ея лицо... Какой она казалась старой и больной!
- Мама, - прошептала молодая дѣвушка, все еще вслухъ.
- Я заглянула въ твою комнату, я любовалась твоимъ сномъ. Ты спала такъ крѣпко, Муся... А потомъ ты вдругъ расплакалась. И я поспѣшила тебя разбудить... Ты видѣла дурной сонъ?
- Странный сонъ, мама, сумбурный, - но я плакала отъ счастья.
- Отъ счастья? - болѣзненно нахмурилась Долли Евграфовна и дрогнувшимъ голосомъ добавила:
- Разскажи мнѣ твой сонъ, Муся.
- Такъ трудно его разсказать... Сумбуръ... Вчерашній балъ... огни... розы... музыка... наряды, гости... И всѣ кричали, заглушая другъ друга... но два голоса... раздавались громче остальныхъ... Одинъ кричалъ, что все ложь, что всѣ лгутъ, а другой, что мы всѣ - "чудаки"... Видишь, какая чушь, мама? А потомъ надъ толпой выросъ папа, большой и свѣтлый, дорогой призракъ! И я уже не слышала изступленныхъ криковъ, только "его" родной голосъ звучалъ въ моихъ ушахъ и въ моемъ скрдцѣ... Онъ обѣщалъ мнѣ счастье и молилъ оставаться такою, какою онъ зналъ меня.
- Ты развѣ успѣла измѣниться за эти дни? - подозрительно спросила Долли Евграфовна.
- Да, мама... Вчера я измѣнилась... меня очаровали красивый нарядъ, веселье, огни, розы, твои шикарные гости, ихъ похвалы, комплименты, ихъ восторженные взгляды. И мнѣ казалось, что шумный водоворотъ петербургской жизни затягиваетъ меня.
- А теперь?
- А теперь я думаю, что папа предостерегаетъ меня... Мой дорогой папа, онъ и "оттуда" заботится обо мнѣ... Онъ проситъ меня, чтобы я оставалась честной, доброй, всепрощающей и трудолюбивой. Съ дѣтскихъ лѣтъ я привыкла трудиться, все хозяйство было на моихъ рукахъ, и у меня было такъ много заботъ. А теперь я ничего не дѣлаю, совсѣмъ ничего... И мнѣ стыдно, мама... Позволь мнѣ заботиться о твоемъ хозяйствѣ, я хочу быть тебѣ полезна.
Долли Евграфовна опустилась въ кресло у кровати дочери. Бѣлый пеньюаръ и небрежная прическа подчеркивали ея "помятый" видъ...Безъ притираній, косметики и массажа лицо баронессы выглядѣло старѣе, по крайней мѣрѣ, на пятнадцать лѣтъ... Съ усмѣшкой выслушала она горячую просьбу дочери.
- Какимъ хозяйствомъ ты можешь у меня заниматься, Муся? Такая масса прислуги въ моемъ домѣ и средства мои позволяютъ мнѣ не думать о мѣщанской экономіи... Домъ мой поставленъ хорошо и твое вмѣшательство можетъ принести только вредъ... Если ты скучаешь, займись тѣмъ, чѣмъ занимаются молодыя дѣвушки въ твоемъ положеніи... Вышивай, рисуй, играй на роялѣ, пой наконецъ... Начни брать уроки пѣнія или танцевъ, и то и другое модно и всегда помогаетъ составить хорошую партію... А хозяйство - это глупость... И твоя мать и твой будущій мужъ сумѣютъ тебѣ дать возможность не заниматься хозяйствомъ.
Бархатные глаза молодой дѣвушки расширились въ безконечномъ удивленіи.
- Какой будущій мужъ, мама? Что ты говоришь?
- Ну, да, конечно... Вѣдь не останешься же ты старой дѣвой?!.. Ты молода, красива... и надо думать о будущемъ. Вчера ты видѣла такую массу блестящихъ кавалеровъ... Есть изъ чего выбрать... Напримѣръ, баронъ Тизенъ... Блестящій офицеръ, богатъ, красивъ. Или Молотовъ... Онъ грубоватъ немного, но зато у него милліоны... И эти оба, насколько я могла замѣтить, вчера были къ тебѣ благосклонны... Даже ухаживали за тобой.
- Ты шутьшь, мама? - все еще недоумѣвая, спросила молодая дѣвушка.
- Нисколько. Или другіе тебѣ понравились больше, чѣмъ эти? Можетъ быть, графъ Грегоровъ, этотъ интересный "чудак"?.. Он богатъ и знатенъ, но женить его довольно трудно. Первая жена его обманула и, ожегшись на молокѣ, онъ теперь и на воду дуетъ. И притом онъ увлекается красивой артисткой, Сюзанной Мельвиль, и, кажется, серьезно. Этого, душа моя, трудно скрутить.
Муся съ ужасомъ вслушивалась въ слова матери, но баронесса увлеклась и не замѣтила впечатлѣнія, которое производили ея рѣчи на ея юную дочь. Вдругъ злая усмѣшка пробѣжала по лицу баронессы и она колко спросила:
- Или, можетъ быть, тебѣ понравился Липарскій своимъ громаднымъ ростомъ и телячьими глазами?.. Вотъ ужъ этого я тебѣ не могу рекомендовать. Глупъ, пошлъ, себѣ на умѣ и голъ, какъ соколъ.
Послѣднія слова Долли Евграфовны были пропитаны жестокимъ ядомъ.
Муся покраснѣла.
- Никто мнѣ не нравится и я не думаю о женихахъ, мама.
И, опуская глаза, она робко спросила:
- А Липарскій... Что такое ужасное онъ совершилъ?
- Я тебѣ, кажется, сдѣлала достаточную характеристику этого господина.
- Не то... Онъ мнѣ вчера признался...
- Въ любви?
- О, что ты, мама! Я едва его знаю!
Эта искренняя фраза немного успокоила баронессу.
- Такъ въ чемъ же онъ тебѣ признался, Муся?
- Онъ сказал мнѣ, что онъ очень плохой человѣкъ, что онъ совершилъ что-то ужасное, спасаясь отъ нищеты... Что это ужасное наложило на него вѣчное клеймо... И онъ уже не можетъ думать о честной жизни... Можетъ быть, ты знаешь, мама?
Молодая дѣвушка умолкла, случайно взглянувъ на мать. Богровыя пятна то вспыхивали, то гасли на лицѣ баронессы, въ темныхъ глазахъ ея отражалась, тѣсно сплетаясь, и злоба, и мука.
- Что же ты? Продолжай, - сдавленнымъ тономъ проговорила она.
- Я вижу, что онъ дѣйствительно совершилъ что-то ужасное, - пролепетала Муся. - Я лучше не буду спрашивать... Не все-ли мнѣ равно?
Баронесса поднялась.
- Можетъ быть, мнѣ когда-нибудь придется сказать тебѣ правду о господинѣ Липарскомъ, но эта правда будетъ для тебя еще болѣе ужасна, чѣмъ для него! - зловѣщимъ голосомъ отчеканила Долли Евграфовна. - И потому... остерегайся этого человѣка... въ немъ твоя гибель, гибель нашей только что возродившейся любви. Бѣги отъ него, какъ отъ самаго страшнаго несчастія.
И, смѣривъ свою дочь страннымъ взглядомъ, въ которомъ не было границы между любовью и ненавистью, она быстрыми шагами покинула комнату.
Муся медленно поднялась, сжимая обѣими руками горѣвшую голову. Какъ все странно вокругъ. Всѣ говорятъ загадками, не договариваютъ. И мама сегодня какая-то странная... Какъ будто сразу постарѣла...
И почему она съ такой злобой говорила объ этомъ несчастномъ Липарском? Муся начинала жалѣть робкаго, красиваго человѣка, котораго всѣ бичевали, и который самъ себя бичевалъ. Развѣ спросить его? Вырвать у него эту ужасную правду?
Но вѣдь мать ей сказала, что она должна избѣгать его, какъ несчастія. Мать сказала, что тайна его преступленія ужаснѣе для нея, Муси, чѣмъ для самого Липарскаго, что эта тайна можетъ убить любовь къ ней ея матери.
- Ужасно! Какъ разобраться во всемъ этомъ? Если-бъ папа былъ живъ, онъ помогъ-бы... Но его нѣтъ и никогда уже не будетъ.
Отецъ называлъ ее умницей, золотой головкой... Но теперь она видитъ, что она очень, очень глупа... Первая жизненная загадка, - и она становится втупикъ.
Что дѣлать? Или спросить Липарскаго, чтобы знать, наконецъ, правду, или... или не думать, вовсе не думать обо всемъ этом? Но какъ же не думать, когда теперь все существо ея полно этой загадкой?
А Долли Евграфовна быстрыми шагами прошла въ свои комнаты... Тамъ ее уже подстерегала вѣрная Марфа Ивановна.
- Что случилось, баронесса? На васъ лица нѣтъ.
Долли Евграфовна бросилась на свою царственную постель.
- Проклятье надо мной, старуха! - глухо простонала она. - Вчера я выгнала своего любовника, потому что онъ дерзнулъ поднять глаза на мою дочь. Я выгнала его, но каждую минуту я готова позвать его обратно. Шесть лѣтъ, старуха. Я привыкла къ нему, какъ нищій привыкаетъ къ своей сумѣ... Я не могу обойтись безъ него... Вмѣстѣ съ нимъ уйдетъ красота, молодость, а для меня это все равно, что жизнь.
- Онъ вамъ чужой, онъ доказалъ вамъ и свою неблагодарность... Ваша дочь вамъ ближе, - сурово и твердо проговорила Марфа Ивановна.
- Я борюсь съ собой, старуха, и ты видишь, я уже теряю силы... Я сознаю, г д ѣ правда... Но я боюсь, что мое сердце и моя кровь будутъ сильнѣе моей головы.
- Господь сохранитъ васъ отъ этого.
- Господь давно уже отвернулся отъ меня, съ тѣхъ поръ, какъ я Его забыла... Неужели насталъ часъ расплаты? Человѣкъ, которому я разбила жизнь, вскормилъ дитя нашей любви, и это дитя явилось посланницей его загробной мести.
© О.Бебутова, 1930 г.
XIX
ЗАГАДКА
Когда Дарья Яковлевна наряжала Мусю къ ея первому балу и напѣвала ей сладкія слова о будущихъ успѣхахъ, Муся ждала его, ждала съ тайной радостью. Когда, разодѣтую, Дарья Яковлевна подвела ее къ трехъстровчатому трюмо, чтобы молодая дѣвушка могла осмотрѣть себя со всѣхъ сторонъ, Муся невольно улыбалась собственному отраженію, и неясныя мечты зарождались въ ея сердцѣ. А потомъ, когда она вошла въ залитый огнями залъ объ руку съ царственной матерью, когда вокругъ нея мелькали нарядныя пары среди благоухающихъ цвѣтовъ и слухъ ея ласкали нѣжные звуки струннаго оркестра, и восхищенный шопотъ, - тогда ея сердце трепетно билось и все ея существо было охвачено тревожнымъ и сладкимъ ожиданіемъ чего-то новаго, большого и свѣтлаго.
А теперь, когда этотъ балъ пронесся, какъ волшебный сонъ, полный самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній, - теперь смутная тоска и недовольство охватывали молодую душу.
Горничная помогла Мусѣ раздѣться, спрятала ея платье и только ожерелье и жемчужный гребень лежали прямо передъ Мусей на столикѣ, напоминая и нарядѣ.
Погруженная въ глубокія думы, сидѣла она на кровати. Бѣлая ночная рубашка спускалась до пола и видны были только концы миніатюрныхъ голыхъ ножекъ въ атласныхъ розовыхъ туфляхъ. Золотисто-рыжіе волосы, завитые парикмахеромъ, пышной волной падали по плечамъ, крохотныя ручки были сложены на колѣняхъ.
- Боже мой... что это? Что это такое? - шептала молодая дѣвушка. - Я не могу разобраться въ своихъ мысляхъ... Какъ все странно... И этотъ блескъ, и эти розы... все потонуло въ чемъ-то страшномъ... въ чемъ-то новомъ. Неужели они правы оба, и этотъ изящный графъ Грегоровъ съ зелеными глазами, и грустный богатырь, бичевавшій себя?! Неужели всѣ эти блестящіе кавалеры и всѣ эти красивыя дамы въ умопомрачительныхъ туалетахъ, залитыя брилліантами, всѣ эти шикарные петербуржцы, неужели они безъ сердца, безъ чести, безъ совѣсти? И что могъ совершить такого позорнаго этотъ скромный, застѣнчивый юноша? Вѣдь онъ не могъ быть убійцей, ни воромъ... а какое же есть еще болѣе страшное преступленіе? И почему они оба въ первый же день разсказали мнѣ все это? Какъ ярко горѣли огни, какъ упоителенъ былъ воздухъ, напоенный ароматомъ цвѣтовъ, какъ сладко билось сердце подъ стрѣлами восторженныхъ взглядовъ, восторженныхъ словъ! И вдругъ... огни погасли... ароматъ смѣнился зловоніемъ... а восторженные взгляды и слова злой насмѣшкой... Вѣдь это все "петербуржцы". Они лгутъ, лукавятъ, они злословятъ за вашей спиной... Всѣ они чего-то ищутъ... всѣмъ имъ чего-то надо... Кругомъ борьба... кто кого обманетъ... Призъ за ложь... Самый удачный лжецъ получаетъ первый призъ, онъ - побѣдитель! И женщины не отстаютъ отъ мужчинъ... Что же это? Что?
Она въ отчаяніи заломила руки.
- Меня уже прозвали "чудачкой", потому что "имъ" кажется, что я слишкомъ проста, наивна и честна! И графъ Грегоровъ тоже слыветъ "чудакомъ", потому что онъ не хочетъ лгать и пресмыкаться передъ сильными... Ахъ, побольше-бы "чудаковъ". Лучше-бы весь міръ былъ полон ими!...
Столько новыхъ лицъ видѣла она сегодня, но только двое рельефно запечатлѣлись: графъ Грегоровъ и Липарскій... Эти два образа теперь стояли передъ нею, напрашиваясь на сравненіе. И Муся мысленно любовалась изящной красотой графа Грегорова, гордымъ блескомъ его зеленыхъ глазъ, всей его благородной утонченностью... И любовалась рослымъ богатыремъ Липарскимъ съ нѣжно-голубыми глазами, то робкими, то вдругъ загоравшимися тысячью огней... Но огорченное сердце ея для обоихъ билось одинаково ровно... Ни одному не отдавало предпочтенія.
Блѣдный разсвѣтъ прорывался въ окна. Продрогшая Муся сбросила туфельки и юркнула въ мягкую постель подъ шелковое розовое одѣяло... Усталость какъ-то сразу дала себя почувствовать... Тяжелыя вѣки смыкались... Муся перекрестилась слабѣющей рукой и почти мгновенно заснула.
И снился ей блестящій залъ, полный нарядныхъ гостей. Ей снились благоухающія розы... Ей слышались то веселые, то тоскливые звуки оркестра. И среди суеты и шума мелькали передъ нею двѣ пары глазъ: ярко-зеленые и блѣдно-голубые... И слышались ей чьи-то громкіе голоса и чей-то холодный смѣхъ.
- Ложь, все это ложь! Всѣ лгутъ! - звенѣлъ, выдѣдяясь изъ общаго гама, какой-то знакомый голосъ.
- Чудаки! Мы -чудаки! Жалкіе чудаки! - присоединялся къ нему другой, тоже какъ будто знакомый, голосъ.
Но вотъ надъ шумной толпою поднялся кто-то высокій и свѣтлый, какъ солнечный лучъ.
- Отецъ! - крикнула Муся, потрясенная до глубины души, простирая къ видѣнію руки.
И дорогой голосъ такъ ясно прозвучалъ у самаго ея уха:
- Ты будешь счастлива, Муся, дорогое мое дитя, дитя моего сердца... Справедливый Богъ не можетъ быть жестокимъ... Ты будешь счастлива... Но оставайся такою же, всегда оставайся такой: честной, доброй, всепрощающей, трудолюбивой.
Слезы радости брызнули изъ глазъ Муси и она проснулась... У самой ея кровати стояла Долли Евграфовна... Блѣдные лучи солнца освѣщали ея лицо... Какой она казалась старой и больной!
- Мама, - прошептала молодая дѣвушка, все еще вслухъ.
- Я заглянула въ твою комнату, я любовалась твоимъ сномъ. Ты спала такъ крѣпко, Муся... А потомъ ты вдругъ расплакалась. И я поспѣшила тебя разбудить... Ты видѣла дурной сонъ?
- Странный сонъ, мама, сумбурный, - но я плакала отъ счастья.
- Отъ счастья? - болѣзненно нахмурилась Долли Евграфовна и дрогнувшимъ голосомъ добавила:
- Разскажи мнѣ твой сонъ, Муся.
- Такъ трудно его разсказать... Сумбуръ... Вчерашній балъ... огни... розы... музыка... наряды, гости... И всѣ кричали, заглушая другъ друга... но два голоса... раздавались громче остальныхъ... Одинъ кричалъ, что все ложь, что всѣ лгутъ, а другой, что мы всѣ - "чудаки"... Видишь, какая чушь, мама? А потомъ надъ толпой выросъ папа, большой и свѣтлый, дорогой призракъ! И я уже не слышала изступленныхъ криковъ, только "его" родной голосъ звучалъ въ моихъ ушахъ и въ моемъ скрдцѣ... Онъ обѣщалъ мнѣ счастье и молилъ оставаться такою, какою онъ зналъ меня.
- Ты развѣ успѣла измѣниться за эти дни? - подозрительно спросила Долли Евграфовна.
- Да, мама... Вчера я измѣнилась... меня очаровали красивый нарядъ, веселье, огни, розы, твои шикарные гости, ихъ похвалы, комплименты, ихъ восторженные взгляды. И мнѣ казалось, что шумный водоворотъ петербургской жизни затягиваетъ меня.
- А теперь?
- А теперь я думаю, что папа предостерегаетъ меня... Мой дорогой папа, онъ и "оттуда" заботится обо мнѣ... Онъ проситъ меня, чтобы я оставалась честной, доброй, всепрощающей и трудолюбивой. Съ дѣтскихъ лѣтъ я привыкла трудиться, все хозяйство было на моихъ рукахъ, и у меня было такъ много заботъ. А теперь я ничего не дѣлаю, совсѣмъ ничего... И мнѣ стыдно, мама... Позволь мнѣ заботиться о твоемъ хозяйствѣ, я хочу быть тебѣ полезна.
Долли Евграфовна опустилась въ кресло у кровати дочери. Бѣлый пеньюаръ и небрежная прическа подчеркивали ея "помятый" видъ...Безъ притираній, косметики и массажа лицо баронессы выглядѣло старѣе, по крайней мѣрѣ, на пятнадцать лѣтъ... Съ усмѣшкой выслушала она горячую просьбу дочери.
- Какимъ хозяйствомъ ты можешь у меня заниматься, Муся? Такая масса прислуги въ моемъ домѣ и средства мои позволяютъ мнѣ не думать о мѣщанской экономіи... Домъ мой поставленъ хорошо и твое вмѣшательство можетъ принести только вредъ... Если ты скучаешь, займись тѣмъ, чѣмъ занимаются молодыя дѣвушки въ твоемъ положеніи... Вышивай, рисуй, играй на роялѣ, пой наконецъ... Начни брать уроки пѣнія или танцевъ, и то и другое модно и всегда помогаетъ составить хорошую партію... А хозяйство - это глупость... И твоя мать и твой будущій мужъ сумѣютъ тебѣ дать возможность не заниматься хозяйствомъ.
Бархатные глаза молодой дѣвушки расширились въ безконечномъ удивленіи.
- Какой будущій мужъ, мама? Что ты говоришь?
- Ну, да, конечно... Вѣдь не останешься же ты старой дѣвой?!.. Ты молода, красива... и надо думать о будущемъ. Вчера ты видѣла такую массу блестящихъ кавалеровъ... Есть изъ чего выбрать... Напримѣръ, баронъ Тизенъ... Блестящій офицеръ, богатъ, красивъ. Или Молотовъ... Онъ грубоватъ немного, но зато у него милліоны... И эти оба, насколько я могла замѣтить, вчера были къ тебѣ благосклонны... Даже ухаживали за тобой.
- Ты шутьшь, мама? - все еще недоумѣвая, спросила молодая дѣвушка.
- Нисколько. Или другіе тебѣ понравились больше, чѣмъ эти? Можетъ быть, графъ Грегоровъ, этотъ интересный "чудак"?.. Он богатъ и знатенъ, но женить его довольно трудно. Первая жена его обманула и, ожегшись на молокѣ, онъ теперь и на воду дуетъ. И притом онъ увлекается красивой артисткой, Сюзанной Мельвиль, и, кажется, серьезно. Этого, душа моя, трудно скрутить.
Муся съ ужасомъ вслушивалась въ слова матери, но баронесса увлеклась и не замѣтила впечатлѣнія, которое производили ея рѣчи на ея юную дочь. Вдругъ злая усмѣшка пробѣжала по лицу баронессы и она колко спросила:
- Или, можетъ быть, тебѣ понравился Липарскій своимъ громаднымъ ростомъ и телячьими глазами?.. Вотъ ужъ этого я тебѣ не могу рекомендовать. Глупъ, пошлъ, себѣ на умѣ и голъ, какъ соколъ.
Послѣднія слова Долли Евграфовны были пропитаны жестокимъ ядомъ.
Муся покраснѣла.
- Никто мнѣ не нравится и я не думаю о женихахъ, мама.
И, опуская глаза, она робко спросила:
- А Липарскій... Что такое ужасное онъ совершилъ?
- Я тебѣ, кажется, сдѣлала достаточную характеристику этого господина.
- Не то... Онъ мнѣ вчера признался...
- Въ любви?
- О, что ты, мама! Я едва его знаю!
Эта искренняя фраза немного успокоила баронессу.
- Такъ въ чемъ же онъ тебѣ признался, Муся?
- Онъ сказал мнѣ, что онъ очень плохой человѣкъ, что онъ совершилъ что-то ужасное, спасаясь отъ нищеты... Что это ужасное наложило на него вѣчное клеймо... И онъ уже не можетъ думать о честной жизни... Можетъ быть, ты знаешь, мама?
Молодая дѣвушка умолкла, случайно взглянувъ на мать. Богровыя пятна то вспыхивали, то гасли на лицѣ баронессы, въ темныхъ глазахъ ея отражалась, тѣсно сплетаясь, и злоба, и мука.
- Что же ты? Продолжай, - сдавленнымъ тономъ проговорила она.
- Я вижу, что онъ дѣйствительно совершилъ что-то ужасное, - пролепетала Муся. - Я лучше не буду спрашивать... Не все-ли мнѣ равно?
Баронесса поднялась.
- Можетъ быть, мнѣ когда-нибудь придется сказать тебѣ правду о господинѣ Липарскомъ, но эта правда будетъ для тебя еще болѣе ужасна, чѣмъ для него! - зловѣщимъ голосомъ отчеканила Долли Евграфовна. - И потому... остерегайся этого человѣка... въ немъ твоя гибель, гибель нашей только что возродившейся любви. Бѣги отъ него, какъ отъ самаго страшнаго несчастія.
И, смѣривъ свою дочь страннымъ взглядомъ, въ которомъ не было границы между любовью и ненавистью, она быстрыми шагами покинула комнату.
Муся медленно поднялась, сжимая обѣими руками горѣвшую голову. Какъ все странно вокругъ. Всѣ говорятъ загадками, не договариваютъ. И мама сегодня какая-то странная... Какъ будто сразу постарѣла...
И почему она съ такой злобой говорила объ этомъ несчастномъ Липарском? Муся начинала жалѣть робкаго, красиваго человѣка, котораго всѣ бичевали, и который самъ себя бичевалъ. Развѣ спросить его? Вырвать у него эту ужасную правду?
Но вѣдь мать ей сказала, что она должна избѣгать его, какъ несчастія. Мать сказала, что тайна его преступленія ужаснѣе для нея, Муси, чѣмъ для самого Липарскаго, что эта тайна можетъ убить любовь къ ней ея матери.
- Ужасно! Какъ разобраться во всемъ этомъ? Если-бъ папа былъ живъ, онъ помогъ-бы... Но его нѣтъ и никогда уже не будетъ.
Отецъ называлъ ее умницей, золотой головкой... Но теперь она видитъ, что она очень, очень глупа... Первая жизненная загадка, - и она становится втупикъ.
Что дѣлать? Или спросить Липарскаго, чтобы знать, наконецъ, правду, или... или не думать, вовсе не думать обо всемъ этом? Но какъ же не думать, когда теперь все существо ея полно этой загадкой?
А Долли Евграфовна быстрыми шагами прошла въ свои комнаты... Тамъ ее уже подстерегала вѣрная Марфа Ивановна.
- Что случилось, баронесса? На васъ лица нѣтъ.
Долли Евграфовна бросилась на свою царственную постель.
- Проклятье надо мной, старуха! - глухо простонала она. - Вчера я выгнала своего любовника, потому что онъ дерзнулъ поднять глаза на мою дочь. Я выгнала его, но каждую минуту я готова позвать его обратно. Шесть лѣтъ, старуха. Я привыкла къ нему, какъ нищій привыкаетъ къ своей сумѣ... Я не могу обойтись безъ него... Вмѣстѣ съ нимъ уйдетъ красота, молодость, а для меня это все равно, что жизнь.
- Онъ вамъ чужой, онъ доказалъ вамъ и свою неблагодарность... Ваша дочь вамъ ближе, - сурово и твердо проговорила Марфа Ивановна.
- Я борюсь съ собой, старуха, и ты видишь, я уже теряю силы... Я сознаю, г д ѣ правда... Но я боюсь, что мое сердце и моя кровь будутъ сильнѣе моей головы.
- Господь сохранитъ васъ отъ этого.
- Господь давно уже отвернулся отъ меня, съ тѣхъ поръ, какъ я Его забыла... Неужели насталъ часъ расплаты? Человѣкъ, которому я разбила жизнь, вскормилъ дитя нашей любви, и это дитя явилось посланницей его загробной мести.
© О.Бебутова, 1930 г.