В поисках человека, который в меня стрелял (перевод EN-RU)
Hunting down the man who shot me by Nate Storey. These days Russia marks 19 years since the rebellion of October 1993. Here is my translation of the first part of the text.
В тот день я увидел первый труп примерно в три часа. Глянцевая кровь окаймляла отверстие в оказавшемся недостаточно надежным бронежилете солдата, и толстая красная буква S вымазала плитку за ним, куда его вытащили товарищи. Я выбежал на улицу, проталкиваясь сквозь протестующих, которые только что с боем пробились в здание правительства. В то время как пули отскакивали от тротуара, я присел за низкой стеной с моей камерой. После двух недель в целом мирных демонстраций противостояние между президентом России Борисом Ельциным и парламентом теперь вокруг меня перерастало в мятеж. Мне было отчего испугаться - 24-летний фотограф, всего год отработавший в московском бюро New York Times, впервые в жизни попал в зону военных действий, но адреналин пересилил. Поэтому, когда защитники парламента набились в автобусы, направляющиеся в Останкино, к центральной телевизионной башне Москвы, чтобы проинформировать нацию о своем восстании, я тоже запрыгнул в автобус. Это было 3 октября 1993 года - день, когда надеждам на демократическую Россию суждено было умереть. Этот день почти убил и меня.
В Останкино толпа собралась вокруг человека, который через мегафон приветствовал людей в «новом свободном СССР». Я бродил вокруг, с тщательно скрытым значком прессы, и делал снимки удивительно пестрой группы. Там были казаки в парадной форме, пенсионеры в изношенных кепках, молодые идеалисты в футболках «Битлз» - все они объединились в гневе на Ельцина за его, как они считали, неконституционный роспуск парламента двумя неделями ранее. Казалось, что правительство Ельцина может быть свергнуто без дальнейших выстрелов. Но потом в одном из зданий телецентра я увидел солдат министерства внутренних дел. Это были не те рядовые солдаты, которые ранее позволили протестующим штурмовать правительственный офис. Это были элитные войска Ельцина, оснащенные бронежилетами, с накачанными бицепсами и в масках.
Через улицу послышался грохот. Я прищурился на заходящее солнце и побежал. Один из протестующих протаранил на грузовике стеклянный вход в другое здание, и самозваный лидер, схватив мегафон, вломился через разбитое стекло в темную внутренность здания. Его требование о капитуляции к находящимся внутри военным было встречено гробовым молчанием. Снаружи вооруженные демонстранты начали занимать позиции, с автоматами Калашникова и коктейлями Молотова наперевес. Я протиснулся сквозь толпу, пока не пробрался к грузовику, и сфотографировал молодого человека, откручивающего защитный колпачок с реактивной гранаты.
Последовала вспышка света, а затем - мощный взрыв внутри здания, который отбросил меня назад. Когда я упал на землю, я был уже окружен очередями пулеметного огня. Я перевернулся на живот и ударился о бетонную кадку примерно в 15 футах от фасада. Пули рикошетили вокруг меня. Каждый раз, когда ельцинские войска стреляли из окон, на меня сыпались обломки стекла. Красные трассирующие пули чертили линии в небе в нескольких дюймах над моей головой.
Самая ужасная вещь, когда попадаешь в перестрелку, - это то, что у ты не можешь ни на что повлиять. Нельзя никого урезонить, убедить, что твое присутствие здесь случайно и что положение лучше всего исправить поспешным бегством. Я забился за своей фотосумкой и затих.
Через несколько минут выстрелы стихли. Я слышал стоны и крики раненых. Рядом с моим лицом я заметил подергивающийся ботинок. Проведя взглядом по ноге, я увидел, что это был мужчина в камуфляже, лежащий лицом вниз. Я слышал, как он стонал, но я никак не мог помочь ему, не рискуя своей жизнью. Новые очереди стрельбы прочертили площадь, и вскоре ботинок замер.
Примерно через час спорадических выстрелов я посмотрел вверх и увидел движение среди груды убитых и раненых: мужчина в синих джинсах, белых кроссовках и кепке «Храбрецы Атланты» (Atlanta Braves) шел, выпрямившись, через поле огня. Он вытаскивал раненых. Вскоре он пополз вдоль ряда кадок, пока его лицо - свежее, кареглазое, с квадратной челюстью - не оказалось всего в нескольких футах от меня.
- Ты в порядке? - спросил он с совершенным американским акцентом.
- Да, в порядке.
- Ты тоже американец?! - воскликнул он с энтузиазмом, более уместным на какой-нибудь коктейль-вечеринке. Там мы и лежали, попавшие в приключение, которое дало метастазы за пределами наших самых страшных кошмаров, но он казался равнодушным: «я думаю, это то, зачем мы приехали в Москву, не так ли?»
Примерно в этот момент пуля задела заднюю сторону моего черепа, прямо над позвоночником. Я закричал, и, когда протянул руку, чтобы пощупать рану, другая пуля пронзила мой бок. Я почти задохнулся, кровь зажурчала из отверстия в груди. Невозможно сказать в настоящем времени, что в тебя стреляют. В один момент я был цел и невредим, а в следующий - чувствовал, в мою грудную клетку как будто воткнули раскаленную кочергу.
Парень в кепке с «Храбрецами» - позже я узнал, что это Майк Данкан, 26-летний американский адвокат - посмотрел на меня с ужасом.
- Не теряй сознания, - сказал он. - Я тебя вытащу.
- Пропустите! - крикнул он солдатам внутри здания Останкино, размахивая шляпой над кадками. - Мы американцы!
Кто-то из них выругался по-русски, в то время как пули рикошетили вокруг нас.
Я чувствовал отстраненность, как будто наблюдал за происходящим через противоположный конец телескопа. Боль была далеко. Почти с беспристрастным интересом я заметил ощущение, что мои органы как будто двигались друг против друга, как куча котлет, скользящая на столе мясника. Наверно, это были просто воздух и кровавая пена в груди. Позже я узнал, что первая пуля процарапала мой череп достаточно глубоко, чтобы потребовалось восемь швов, и что вторая раздробила три ребра и пробила мое правое легкое, отбросив осколки костей диафрагму. Я даже не почувствовала шрапнели, оставившей двухдюймовую рану в плече. Я пыталась двигаться, но моя рука скользила в луже моей собственной крови.
Чтобы я не потерял сознание, Майк заставил мне считать. Он начал с «один». Я сказал «два». Моя голова отяжелела, поэтому я положил ее на землю и считал медленно.
- Четыре.
- Пять, - сказал Майк.
- Шесть.
Мне пришлось собрать все свои силы, чтобы сосредоточить внимание на цифрах. На счет «двадцать» еще один залп выстрелов заставил нас замолчать.
Когда снова наступили тишина, я поднял голову и посмотрел на Майка. Как и у человека в камуфляже, его ноги дергались, но в остальном он был неподвижен. Нимб темной красной крови сочился из его головы и кепки «Храбрецы», закрывавшей лицо.
Оказалось, что текст уже переведен, поэтому дальше читайте здесь.
В тот день я увидел первый труп примерно в три часа. Глянцевая кровь окаймляла отверстие в оказавшемся недостаточно надежным бронежилете солдата, и толстая красная буква S вымазала плитку за ним, куда его вытащили товарищи. Я выбежал на улицу, проталкиваясь сквозь протестующих, которые только что с боем пробились в здание правительства. В то время как пули отскакивали от тротуара, я присел за низкой стеной с моей камерой. После двух недель в целом мирных демонстраций противостояние между президентом России Борисом Ельциным и парламентом теперь вокруг меня перерастало в мятеж. Мне было отчего испугаться - 24-летний фотограф, всего год отработавший в московском бюро New York Times, впервые в жизни попал в зону военных действий, но адреналин пересилил. Поэтому, когда защитники парламента набились в автобусы, направляющиеся в Останкино, к центральной телевизионной башне Москвы, чтобы проинформировать нацию о своем восстании, я тоже запрыгнул в автобус. Это было 3 октября 1993 года - день, когда надеждам на демократическую Россию суждено было умереть. Этот день почти убил и меня.
В Останкино толпа собралась вокруг человека, который через мегафон приветствовал людей в «новом свободном СССР». Я бродил вокруг, с тщательно скрытым значком прессы, и делал снимки удивительно пестрой группы. Там были казаки в парадной форме, пенсионеры в изношенных кепках, молодые идеалисты в футболках «Битлз» - все они объединились в гневе на Ельцина за его, как они считали, неконституционный роспуск парламента двумя неделями ранее. Казалось, что правительство Ельцина может быть свергнуто без дальнейших выстрелов. Но потом в одном из зданий телецентра я увидел солдат министерства внутренних дел. Это были не те рядовые солдаты, которые ранее позволили протестующим штурмовать правительственный офис. Это были элитные войска Ельцина, оснащенные бронежилетами, с накачанными бицепсами и в масках.
Через улицу послышался грохот. Я прищурился на заходящее солнце и побежал. Один из протестующих протаранил на грузовике стеклянный вход в другое здание, и самозваный лидер, схватив мегафон, вломился через разбитое стекло в темную внутренность здания. Его требование о капитуляции к находящимся внутри военным было встречено гробовым молчанием. Снаружи вооруженные демонстранты начали занимать позиции, с автоматами Калашникова и коктейлями Молотова наперевес. Я протиснулся сквозь толпу, пока не пробрался к грузовику, и сфотографировал молодого человека, откручивающего защитный колпачок с реактивной гранаты.
Последовала вспышка света, а затем - мощный взрыв внутри здания, который отбросил меня назад. Когда я упал на землю, я был уже окружен очередями пулеметного огня. Я перевернулся на живот и ударился о бетонную кадку примерно в 15 футах от фасада. Пули рикошетили вокруг меня. Каждый раз, когда ельцинские войска стреляли из окон, на меня сыпались обломки стекла. Красные трассирующие пули чертили линии в небе в нескольких дюймах над моей головой.
Самая ужасная вещь, когда попадаешь в перестрелку, - это то, что у ты не можешь ни на что повлиять. Нельзя никого урезонить, убедить, что твое присутствие здесь случайно и что положение лучше всего исправить поспешным бегством. Я забился за своей фотосумкой и затих.
Через несколько минут выстрелы стихли. Я слышал стоны и крики раненых. Рядом с моим лицом я заметил подергивающийся ботинок. Проведя взглядом по ноге, я увидел, что это был мужчина в камуфляже, лежащий лицом вниз. Я слышал, как он стонал, но я никак не мог помочь ему, не рискуя своей жизнью. Новые очереди стрельбы прочертили площадь, и вскоре ботинок замер.
Примерно через час спорадических выстрелов я посмотрел вверх и увидел движение среди груды убитых и раненых: мужчина в синих джинсах, белых кроссовках и кепке «Храбрецы Атланты» (Atlanta Braves) шел, выпрямившись, через поле огня. Он вытаскивал раненых. Вскоре он пополз вдоль ряда кадок, пока его лицо - свежее, кареглазое, с квадратной челюстью - не оказалось всего в нескольких футах от меня.
- Ты в порядке? - спросил он с совершенным американским акцентом.
- Да, в порядке.
- Ты тоже американец?! - воскликнул он с энтузиазмом, более уместным на какой-нибудь коктейль-вечеринке. Там мы и лежали, попавшие в приключение, которое дало метастазы за пределами наших самых страшных кошмаров, но он казался равнодушным: «я думаю, это то, зачем мы приехали в Москву, не так ли?»
Примерно в этот момент пуля задела заднюю сторону моего черепа, прямо над позвоночником. Я закричал, и, когда протянул руку, чтобы пощупать рану, другая пуля пронзила мой бок. Я почти задохнулся, кровь зажурчала из отверстия в груди. Невозможно сказать в настоящем времени, что в тебя стреляют. В один момент я был цел и невредим, а в следующий - чувствовал, в мою грудную клетку как будто воткнули раскаленную кочергу.
Парень в кепке с «Храбрецами» - позже я узнал, что это Майк Данкан, 26-летний американский адвокат - посмотрел на меня с ужасом.
- Не теряй сознания, - сказал он. - Я тебя вытащу.
- Пропустите! - крикнул он солдатам внутри здания Останкино, размахивая шляпой над кадками. - Мы американцы!
Кто-то из них выругался по-русски, в то время как пули рикошетили вокруг нас.
Я чувствовал отстраненность, как будто наблюдал за происходящим через противоположный конец телескопа. Боль была далеко. Почти с беспристрастным интересом я заметил ощущение, что мои органы как будто двигались друг против друга, как куча котлет, скользящая на столе мясника. Наверно, это были просто воздух и кровавая пена в груди. Позже я узнал, что первая пуля процарапала мой череп достаточно глубоко, чтобы потребовалось восемь швов, и что вторая раздробила три ребра и пробила мое правое легкое, отбросив осколки костей диафрагму. Я даже не почувствовала шрапнели, оставившей двухдюймовую рану в плече. Я пыталась двигаться, но моя рука скользила в луже моей собственной крови.
Чтобы я не потерял сознание, Майк заставил мне считать. Он начал с «один». Я сказал «два». Моя голова отяжелела, поэтому я положил ее на землю и считал медленно.
- Четыре.
- Пять, - сказал Майк.
- Шесть.
Мне пришлось собрать все свои силы, чтобы сосредоточить внимание на цифрах. На счет «двадцать» еще один залп выстрелов заставил нас замолчать.
Когда снова наступили тишина, я поднял голову и посмотрел на Майка. Как и у человека в камуфляже, его ноги дергались, но в остальном он был неподвижен. Нимб темной красной крови сочился из его головы и кепки «Храбрецы», закрывавшей лицо.
Оказалось, что текст уже переведен, поэтому дальше читайте здесь.