- Вправду? Целых сто двадцать? - воскликнул Чичиков и даже разинул
несколько рот от изумления.
- Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой десяток живу! - сказал Плюшкин.
Cей эпизод из "Мертвых Душ", помнится, удивлял меня и моих одноклассников. Нашим родителям и учителям годы совершенно не мешали предаваться такому занятию. Ежедневно по телевизору старцы, чей возраст давно перевалил за Плюшкинский, упоенно, закатывая глаза и с трудом ворочая языком, лгали напропалую. Ложь висела не только на вороту́, но и в самом воздухе нашей родины, так что топор можно было вешать.
Подозреваю, что и сегодня многим непонятно. Телевизор никуда не делся, разве что каналов больше...
В первой половине XIX века, когда происходило действие поэмы, истины веры были настолько привычны всему русскому обществу, что даже скряга и "этот съежившийся старичишка", как характеризует его Гоголь, ни секунды не мог усомниться в бессмертии своей души. Отсюда и забота о посмертной участи, отсюда и нежелание явно принимать лишний грех на душу.
Неизвестно, каково было Плюшкинское благочестие, но сам факт его веры немалого стоит на Суде. И как знать, если Господь дозволит хоть краем глаза заглянуть в Его Царствие, не встречу ли я там Плюшкина!