Фраппирующая Азия. Блеск и нищета бирманской деревни
В рыбацкую деревню мы попали случайно. Убивая время до вечернего самолета, захотели посмотреть вблизи на реку Янгон, а там у берега обнаружился паром, на который ломилась толпа народа. Подошли поближе, чтобы сфотографировать. Какая-то проворная девочка тут же услужливо сообщила нам, что паром сегодня для всех бесплатный, а на той стороне "много храмов".
Эка невидаль, подумали мы. Дело в том, что в Бирме везде, куда ни плюнь, много храмов. Во все заходить - жизни не хватит. Видимо, девочка хотела набиться в экскурсоводы, но экскурсии - не наша тема. Решили просто прокатиться на пароме туда и обратно, а на борту я случайно разговорился с парой местных пареньков с выпачканными побелкой лицами, которые оказались велорикшами.
Тут же мы договорились, что один из них свозит нас за доллар в местную деревню, и вдвоем залезли в коляску его многострадального педального механизма. Вообще-то туристов полагалось возить по одному (именно туристов, потому что на местных это дискриминационное правило не распространялось), но у нас уже не осталось местных денег, чтобы заплатить сразу двоим рикшам. Потому после долгих раздумий один из них махнул рукой: давайте, залезайте.
Велосипед по виду был стар, очень дряхл и многократно перекрашен. Он скрипел и заедал, одна педаль была деревянная, дерматиновая обивка подушек в коляске рассохлась и растрескалась. Ехал он очень медленно, чему, конечно, способствовали наши тяжелые рюкзаки, сваленные на доску багажника.
Коляска была двусторонняя, так что я смотрел вперед, а Лена - назад. Бедный рикша еле тащил весь этот непосильный груз (килограммов 150 как минимум, не считая веса самого рикши), прыгая на кочках и ямках раздолбанного асфальта, не менявшегося здесь, кажется, никогда. Стало ясно, почему у местных рикш такие ужасающе варикозные ноги.
Наш водитель неважно говорил по-английски; мне удалось выяснить, что его зовут Мо, ему 29 и у него три дочери. У Мо был "модный" пробковый шлем на голове и синие татуировки на груди, руках и мочках ушей. Велосипед ему не принадлежал, он брал его напрокат у бизнесмена, который заправлял всем местным транспортным бизнесом. Прокат стоил доллар в день - ровно столько, сколько мы ему заплатили. Проколотое колесо рикша обязан был менять собственноручно, любые поломки чинить за свои деньги. Выкупить кормивший его велосипед он не мог: у него никогда не скапливалось столько налички.
На руле велосипеда (верней, "сайкла", как он его называл) болтался на двух ржавых болтах личный номер, криво намалеванный бирманскими цифрами на грязной табличке. "Очень дорого стоит лицензия, - вздохнул Мо, утирая заливающий глаза пот. - Только хозяину по карману". На вопрос, сколько стоило вытатуировать здоровенного дракона, высовывавшего пасть из-под отворота рубахи, сказал, что цена была высокой. 30 тысяч чат (ну или "кьят", как читают слово kyat все граждане за пределами Мьянмы). Чтоб вы понимали: 1000 чат - это примерно 1 доллар.
Жарило солнце, речная станция уползла вдаль, битый асфальт сменился бетонными плитами, и потянулась какое-то село. "Это и есть обещанный город Тала?" - подумал я, вцепившись в дребезжащий подлокотник... Нас больше не обгоняли автомобили, почти не встречались пешеходы, потом мы вовсе свернули куда-то в "частный сектор" и потарахтели по битому асфальту вдоль забора местной пагоды, золотой купол которой торчал в небо исполинской клизмой.
По бокам дороги тянулись пальмы, вставала кустами какая-то другая прибитая жгучим солнцем пыльная растительность. Проехала начальная школа, во дворе которой за высоким забором стоял многоголосый детский ор, за школой проползла убогого вида больница, потом мы протарахтели по стремному деревянными мосту над каким-то ручьем, густо заросшим бурьяном. Жутко хотелось пить.
У ворот храма Мо остановился и знаками показал нам, что мы можем зайти и посмотреть на внутреннее устройство. Я зыркнул на молодых парубков в шортах и юбках, сидящих гурьбой у забора с сигарами в зубах, потом на наши рюкзаки, которые совершенно не хотелось тащить с собой в пагоду, и предпочел отказаться. А Лена пошла.
Парубки тут же шумно обступили меня. Они оказалось коллегами нашего рикши, скучавшими в ожидании своих пассажиров, для которых внутри пагоды в этот момент проводилась экскурсия. Были хлопцы смуглы от загара и одеты беднейше, голову каждого венчала похожая на сомбреро соломенная шляпа, а редкие зубы их, как и у моего рикши, были красными от постоянного жевания бетеля. На бетон то и дело летели плевки, кляксы от которых выглядели так, словно местную колонию голубей поразил кровавый понос.
Сигары-черути они курили, потому что в этой стране сигары дешевле сигарет. Спрашивали обычное: откуда я, давно ли приехал и куда поеду дальше, еще какую-то ерунду. Услышав про Украину, самый заморенный из них, с выкрашенными побелкой щеками и чутка дегенеративным личиком, в целом производивший впечатление туповатого малого, вдруг с напряжением выдал: "Штевтен-ко!". Надо же, умилился я, всюду знают нашего кроваво-алкогольного классика Шевченко, даже здесь.
На моих глазах знаток классики вынул откуда-то спелый кокос и принялся сдирать с него волосатую шкуру... зубами. Зацепил край зубами, рванул, полоска волокнистой шкуры отслоилась. Когда зубы не помогали - в ход шли пальцы, невероятно сильные, судя по тому, как споро отделялась ими толстая кокосовая оболочка. А это ничуть не легче, чем зацепить и оторвать пальцами толстую полосу коры с дерева.
Далее парни стали подносить мне половинки кокоса с молоком, приговаривая, что это вкусно. А самые смелые стали просто пихать мне мякоть кокоса в рот. Учитывая, насколько грязны были их руки, я совсем этому не обрадовался.
Гостеприимные туземцы поинтересовались, понравился ли мне кокос, и получив вежливо-утвердительный ответ, пояснили, что могут очистить еще - если я поделюсь с ними "вот этим". "Вот этим" была купленная еще в Таиланде пачка быстро растворимой лапши, просвечивавшая сквозь один из наших пакетов. Незаменимая порой штука в дороге, но при этом занимающая драгоценное место в багаже, - в общем, я с радостью с ней расстался.
Следовало, конечно, распечатать упаковку и раздать по пачке каждому пацану (внутри их было пять), потому что тот, которому я вручил упаковку, оказался жадиной и отказался делиться с другими. Завязалось что-то вроде потасовки, парни в сомбреро окружили своего негодного товарища с требованием дать лапши и им, но жлоб только злобно ухмылялся и отмахивался, в глазах его сквозило явное намерение перегрызть всем глотки, если понадобится, но лапшу оставить себе.
Тогда они снова бросились ко мне. Тормошили пакет, просили дать еще, просительно протягивали открытые ладони, приговаривая "ланч, ланч!" но у меня больше ничего не было. Я чувствовал себя дедом Морозом, который явился к детям с пустым мешком. Убаюканный видами вполне цивилизованного центра Янгона, я на самом деле и понятия не имел о том, какая бедность процветает сразу за рекой, в десяти минутах плытья паромом.
Я попросил нового владельца лапши, щеголявшего в бейсболке, преломить хлеб с его друзьями, но тот по-собачьи отвел глаза, отступил назад и быстро спрятался за их спины. На нашего рикшу было жалко смотреть - ведь я мог отдать лапшу ему, но мысль о доплате "борзыми щенками" мне даже в голову не пришла - у нас так не принято, знаете ли... А теперь уже было поздно.
Вернулась Лена, наткнулась на лес протянутых в ожидании угощения рук, рассмеялась, мы быстро взгромоздились на сайкл и погребли дальше. Возможно, это выглядело как бегство. Но иначе беднота бы просто раздербанила наш багаж на сувениры. Через несколько минут наш экипаж свернул направо, где от Янгон-реки отходил рукав, и в устье этого рукава на берегу стояли какие-то хижины. "Деревня рыбаков", - объявил Мо на страшно ломаном английском.
Что такое была эта деревня: ряд плетеных коробов по бокам бетонной дорожной полосы, с соломенными крышами, кое-где украшенными выгоревшими рекламными баннерами. Коробам было неуютно на береговом откосе, задняя их сторона, подпертая сваями, нависала над мутной речной водой, а чтобы попасть с дороги не крыльцо своего домика, жильцам зачастую требовалось пройти по подобию мостков.
Местами встречались совсем карикатурные халупы, собранные из невозможного хлама: битого шифера, дощечек, каких-то тряпок. Затянутые сеткой окна, пьяно покосившиеся заборы, гирлянды сушащегося белья...
Пространство между хижинами было плотно забито мусором промышленного происхождения: бумажками, пластиком, всевозможными обертками и упаковками. Мусором был завален и весь берег, к которому деревенька прилепилась. Местами это выглядело как натуральная свалка. При этом у некоторых хижин стояли мотоциклы, то есть, иные рыбаки были побогаче нашего рикши.
Я обратил внимание, что почти у всех встречных мужчин лица изукрашены "побелкой" - в городе такое уже почти не практиковалось, там раскрашивали себя в основном женщины и дети, но здесь, похоже, традиции были еще вполне живы. По поверхности реки сновали деревянные лодочки с фишермэнами в поисках улова для продажи на местном рынке, противоположный берег Янгон-реки щерился разнокалиберными зубами колониальной архитектуры, по бокам исторического центра вставали белые скелеты новых строек.
Мо увидел неподалеку коллегу, бесцеремонно взгромоздился на багажник его сайкла (по-турецки, с ногами), стащил с себя шлем - на макушке его блестящие черные волосы были собраны в хвостик - и нацепил темные очки. Лена пыталась выковырять ножом мякоть кокоса из половинки скорлупы: ей это было явно интересней, чем изучать местную фауну. Мо стал рассказывать ей, как деревню смыло отголосками цунами пять лет назад, но вся его семья выплыла и осталась жива.
Я прошелся по деревне, посмотрел на мужчин, сидящих под навесами за починкой спутанных сетей, на женщин, стирающих в пластиковых тазах, на ползающих подле них голозадых младенцев, на стариков, спящих на подстилках в сумрачной глубине "комнат", на тощих собак, ковыляющих за мальчиком со свежепойманной рыбой размером с блюдо. Делать тут было совершенно нехер. "Поехали обратно, - попросил я, вернувшись. - Только другой дорогой, если получится".
Мы расстались с Мо у речной станции. Он был в подавленном настроении: серьезно забарахлила педаль, требовался ремонт. Последние метров 50 рикша просто вел сайкл рядом с собой, дотаскивая нас до речной станции. Я вспомнил, что в кармане рюкзака у меня еще осталась банка томатного супа "Кэмпбелл" (того самого, что фигурирует на поп-артовых картинах Энди Уорхола - когда-то я трогал эти картины на выставке в одном из музеев, рассматривал недостертые автором карандашные линии под слоем краски, всячески культурно этим супом просвещался, короче, он был дорог мне как память). При прощании банка перешла в руки нашего рикши, - тот принял подарок, не выказав по этому поводу никаких особых эмоций, возможно, потому что был еле жив от усталости. И мы пошли грузиться на обратный паром, а потом поехали в аэропорт на общественном транспорте, что оказалось, разумеется, сущим кошмаром, но это уже другая история.
Будь здоров, Мо. Я так и не пробовал "Кэмпбелл", сделай это за меня.
Видеорепортаж:
Зеркало на YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=FnqVSEquor8
Эка невидаль, подумали мы. Дело в том, что в Бирме везде, куда ни плюнь, много храмов. Во все заходить - жизни не хватит. Видимо, девочка хотела набиться в экскурсоводы, но экскурсии - не наша тема. Решили просто прокатиться на пароме туда и обратно, а на борту я случайно разговорился с парой местных пареньков с выпачканными побелкой лицами, которые оказались велорикшами.
Тут же мы договорились, что один из них свозит нас за доллар в местную деревню, и вдвоем залезли в коляску его многострадального педального механизма. Вообще-то туристов полагалось возить по одному (именно туристов, потому что на местных это дискриминационное правило не распространялось), но у нас уже не осталось местных денег, чтобы заплатить сразу двоим рикшам. Потому после долгих раздумий один из них махнул рукой: давайте, залезайте.
Велосипед по виду был стар, очень дряхл и многократно перекрашен. Он скрипел и заедал, одна педаль была деревянная, дерматиновая обивка подушек в коляске рассохлась и растрескалась. Ехал он очень медленно, чему, конечно, способствовали наши тяжелые рюкзаки, сваленные на доску багажника.
Коляска была двусторонняя, так что я смотрел вперед, а Лена - назад. Бедный рикша еле тащил весь этот непосильный груз (килограммов 150 как минимум, не считая веса самого рикши), прыгая на кочках и ямках раздолбанного асфальта, не менявшегося здесь, кажется, никогда. Стало ясно, почему у местных рикш такие ужасающе варикозные ноги.
Наш водитель неважно говорил по-английски; мне удалось выяснить, что его зовут Мо, ему 29 и у него три дочери. У Мо был "модный" пробковый шлем на голове и синие татуировки на груди, руках и мочках ушей. Велосипед ему не принадлежал, он брал его напрокат у бизнесмена, который заправлял всем местным транспортным бизнесом. Прокат стоил доллар в день - ровно столько, сколько мы ему заплатили. Проколотое колесо рикша обязан был менять собственноручно, любые поломки чинить за свои деньги. Выкупить кормивший его велосипед он не мог: у него никогда не скапливалось столько налички.
На руле велосипеда (верней, "сайкла", как он его называл) болтался на двух ржавых болтах личный номер, криво намалеванный бирманскими цифрами на грязной табличке. "Очень дорого стоит лицензия, - вздохнул Мо, утирая заливающий глаза пот. - Только хозяину по карману". На вопрос, сколько стоило вытатуировать здоровенного дракона, высовывавшего пасть из-под отворота рубахи, сказал, что цена была высокой. 30 тысяч чат (ну или "кьят", как читают слово kyat все граждане за пределами Мьянмы). Чтоб вы понимали: 1000 чат - это примерно 1 доллар.
Жарило солнце, речная станция уползла вдаль, битый асфальт сменился бетонными плитами, и потянулась какое-то село. "Это и есть обещанный город Тала?" - подумал я, вцепившись в дребезжащий подлокотник... Нас больше не обгоняли автомобили, почти не встречались пешеходы, потом мы вовсе свернули куда-то в "частный сектор" и потарахтели по битому асфальту вдоль забора местной пагоды, золотой купол которой торчал в небо исполинской клизмой.
По бокам дороги тянулись пальмы, вставала кустами какая-то другая прибитая жгучим солнцем пыльная растительность. Проехала начальная школа, во дворе которой за высоким забором стоял многоголосый детский ор, за школой проползла убогого вида больница, потом мы протарахтели по стремному деревянными мосту над каким-то ручьем, густо заросшим бурьяном. Жутко хотелось пить.
У ворот храма Мо остановился и знаками показал нам, что мы можем зайти и посмотреть на внутреннее устройство. Я зыркнул на молодых парубков в шортах и юбках, сидящих гурьбой у забора с сигарами в зубах, потом на наши рюкзаки, которые совершенно не хотелось тащить с собой в пагоду, и предпочел отказаться. А Лена пошла.
Парубки тут же шумно обступили меня. Они оказалось коллегами нашего рикши, скучавшими в ожидании своих пассажиров, для которых внутри пагоды в этот момент проводилась экскурсия. Были хлопцы смуглы от загара и одеты беднейше, голову каждого венчала похожая на сомбреро соломенная шляпа, а редкие зубы их, как и у моего рикши, были красными от постоянного жевания бетеля. На бетон то и дело летели плевки, кляксы от которых выглядели так, словно местную колонию голубей поразил кровавый понос.
Сигары-черути они курили, потому что в этой стране сигары дешевле сигарет. Спрашивали обычное: откуда я, давно ли приехал и куда поеду дальше, еще какую-то ерунду. Услышав про Украину, самый заморенный из них, с выкрашенными побелкой щеками и чутка дегенеративным личиком, в целом производивший впечатление туповатого малого, вдруг с напряжением выдал: "Штевтен-ко!". Надо же, умилился я, всюду знают нашего кроваво-алкогольного классика Шевченко, даже здесь.
На моих глазах знаток классики вынул откуда-то спелый кокос и принялся сдирать с него волосатую шкуру... зубами. Зацепил край зубами, рванул, полоска волокнистой шкуры отслоилась. Когда зубы не помогали - в ход шли пальцы, невероятно сильные, судя по тому, как споро отделялась ими толстая кокосовая оболочка. А это ничуть не легче, чем зацепить и оторвать пальцами толстую полосу коры с дерева.
Далее парни стали подносить мне половинки кокоса с молоком, приговаривая, что это вкусно. А самые смелые стали просто пихать мне мякоть кокоса в рот. Учитывая, насколько грязны были их руки, я совсем этому не обрадовался.
Гостеприимные туземцы поинтересовались, понравился ли мне кокос, и получив вежливо-утвердительный ответ, пояснили, что могут очистить еще - если я поделюсь с ними "вот этим". "Вот этим" была купленная еще в Таиланде пачка быстро растворимой лапши, просвечивавшая сквозь один из наших пакетов. Незаменимая порой штука в дороге, но при этом занимающая драгоценное место в багаже, - в общем, я с радостью с ней расстался.
Следовало, конечно, распечатать упаковку и раздать по пачке каждому пацану (внутри их было пять), потому что тот, которому я вручил упаковку, оказался жадиной и отказался делиться с другими. Завязалось что-то вроде потасовки, парни в сомбреро окружили своего негодного товарища с требованием дать лапши и им, но жлоб только злобно ухмылялся и отмахивался, в глазах его сквозило явное намерение перегрызть всем глотки, если понадобится, но лапшу оставить себе.
Тогда они снова бросились ко мне. Тормошили пакет, просили дать еще, просительно протягивали открытые ладони, приговаривая "ланч, ланч!" но у меня больше ничего не было. Я чувствовал себя дедом Морозом, который явился к детям с пустым мешком. Убаюканный видами вполне цивилизованного центра Янгона, я на самом деле и понятия не имел о том, какая бедность процветает сразу за рекой, в десяти минутах плытья паромом.
Я попросил нового владельца лапши, щеголявшего в бейсболке, преломить хлеб с его друзьями, но тот по-собачьи отвел глаза, отступил назад и быстро спрятался за их спины. На нашего рикшу было жалко смотреть - ведь я мог отдать лапшу ему, но мысль о доплате "борзыми щенками" мне даже в голову не пришла - у нас так не принято, знаете ли... А теперь уже было поздно.
Вернулась Лена, наткнулась на лес протянутых в ожидании угощения рук, рассмеялась, мы быстро взгромоздились на сайкл и погребли дальше. Возможно, это выглядело как бегство. Но иначе беднота бы просто раздербанила наш багаж на сувениры. Через несколько минут наш экипаж свернул направо, где от Янгон-реки отходил рукав, и в устье этого рукава на берегу стояли какие-то хижины. "Деревня рыбаков", - объявил Мо на страшно ломаном английском.
Что такое была эта деревня: ряд плетеных коробов по бокам бетонной дорожной полосы, с соломенными крышами, кое-где украшенными выгоревшими рекламными баннерами. Коробам было неуютно на береговом откосе, задняя их сторона, подпертая сваями, нависала над мутной речной водой, а чтобы попасть с дороги не крыльцо своего домика, жильцам зачастую требовалось пройти по подобию мостков.
Местами встречались совсем карикатурные халупы, собранные из невозможного хлама: битого шифера, дощечек, каких-то тряпок. Затянутые сеткой окна, пьяно покосившиеся заборы, гирлянды сушащегося белья...
Пространство между хижинами было плотно забито мусором промышленного происхождения: бумажками, пластиком, всевозможными обертками и упаковками. Мусором был завален и весь берег, к которому деревенька прилепилась. Местами это выглядело как натуральная свалка. При этом у некоторых хижин стояли мотоциклы, то есть, иные рыбаки были побогаче нашего рикши.
Я обратил внимание, что почти у всех встречных мужчин лица изукрашены "побелкой" - в городе такое уже почти не практиковалось, там раскрашивали себя в основном женщины и дети, но здесь, похоже, традиции были еще вполне живы. По поверхности реки сновали деревянные лодочки с фишермэнами в поисках улова для продажи на местном рынке, противоположный берег Янгон-реки щерился разнокалиберными зубами колониальной архитектуры, по бокам исторического центра вставали белые скелеты новых строек.
Мо увидел неподалеку коллегу, бесцеремонно взгромоздился на багажник его сайкла (по-турецки, с ногами), стащил с себя шлем - на макушке его блестящие черные волосы были собраны в хвостик - и нацепил темные очки. Лена пыталась выковырять ножом мякоть кокоса из половинки скорлупы: ей это было явно интересней, чем изучать местную фауну. Мо стал рассказывать ей, как деревню смыло отголосками цунами пять лет назад, но вся его семья выплыла и осталась жива.
Я прошелся по деревне, посмотрел на мужчин, сидящих под навесами за починкой спутанных сетей, на женщин, стирающих в пластиковых тазах, на ползающих подле них голозадых младенцев, на стариков, спящих на подстилках в сумрачной глубине "комнат", на тощих собак, ковыляющих за мальчиком со свежепойманной рыбой размером с блюдо. Делать тут было совершенно нехер. "Поехали обратно, - попросил я, вернувшись. - Только другой дорогой, если получится".
Мы расстались с Мо у речной станции. Он был в подавленном настроении: серьезно забарахлила педаль, требовался ремонт. Последние метров 50 рикша просто вел сайкл рядом с собой, дотаскивая нас до речной станции. Я вспомнил, что в кармане рюкзака у меня еще осталась банка томатного супа "Кэмпбелл" (того самого, что фигурирует на поп-артовых картинах Энди Уорхола - когда-то я трогал эти картины на выставке в одном из музеев, рассматривал недостертые автором карандашные линии под слоем краски, всячески культурно этим супом просвещался, короче, он был дорог мне как память). При прощании банка перешла в руки нашего рикши, - тот принял подарок, не выказав по этому поводу никаких особых эмоций, возможно, потому что был еле жив от усталости. И мы пошли грузиться на обратный паром, а потом поехали в аэропорт на общественном транспорте, что оказалось, разумеется, сущим кошмаром, но это уже другая история.
Будь здоров, Мо. Я так и не пробовал "Кэмпбелл", сделай это за меня.
Видеорепортаж:
Зеркало на YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=FnqVSEquor8