(no subject)
Очень многое зависит от прожитого опыта и того объема информации, которым ты владеешь. Поэтому вчера те, кто решил, что бомбят нас, начали исход и ажиотаж в продуктовых и на заправках, а мы поехали на работу. Было много фейков в местных соцсетях. Было всего три публикации в моих лентах, авторам которых хотелось пожать руки (две из них - мужские). И даже перед сном мне писала подруга "Может, нам всем уехать в Башкирию?", на что я ответила, что никуда не собираюсь. Разве что в свой дом, стоящий в полутора десятках километров от границы, если меня туда сейчас пропустят. (Звонила в администрацию сельского поселения, они ехали на работу через КПП. В окрестных селах все дома целы.)
Поэтому большие благополучные города дружно вещают, что им за что-то стыдно и больно (где они были все эти восемь лет, что им не было больно за Донецк и Луганск, а до этого - за Сирию, Ливию, Ирак, Афганистан и Югославию, которые, ах да, далеко и их не касались, впрочем их и сейчас ничто не касается на самом деле - расстояние большое, только соцсети дотягиваются), а из Абхазии вчера звонили и говорили, что они впервые горды тем, что тоже являются российскими гражданами. Потому что они пережили войну, оккупацию и 15 лет экономической блокады как следствия российского бессилия, а потом наконец как спасителей встречали российскую армию, гнавшую грузин с их американским оружием к Тбилиси. Нет, небо в алмазах после этого не воссияло, но чувство защищенности появилось.
Те, кому было больно в 1992-м, когда Россия не помогла вообще, приехали в Абхазию добровольцами. Одному из них, Дмитрию Чепенцу, погибшему, прикрывая отход товарищей, в Белгороде установлен памятник - единственный в мире памятник герою одной страны в другой стране. И в то же время те, кого сейчас гонят наши войска (не мирных жителей), воевали на стороне Грузии. Если кто-то хочет защищать таких, пусть не из своих уютных норок подают голоса.
Сидящие где-то там перед мониторами не очень понимают, что такое жить где-то тут, на границе, когда тебе под бок подтягивают под американскую дудку пронатовскую кодлу. Где-то тут у каждого первого с той стороны границы - родственники и друзья. Где-то тут, когда идет колонна российской военной техники, не боишься и не стыдишься, а веришь в них и крестишь их вослед.
В очередной (за последние лет десять) раз я убедилась, что большой удачей было когда-то не учиться на филфаке с литературным отрывом от реальности, а закончить экономический и юридический и более-менее (хотя и недостаточно) трезво смотреть на вещи. Проживать вот эту данную кем-то жизнь со всеми ее сложными повторами. Не холиварить в сети, не подписываться-отписываться за схожесть/несхожесть взглядов или за принадлежность к другой стране, не посыпать голову устным пеплом, не источать гаввах и не путать национальности с националистами.
В моей семье почти все мужчины - профессиональные военные: прадед, деды, папа, дядя, брат. Я - это они, кровь от крови. Моему отцу в 1991-м, когда он предупреждал о необходимости формировать в А. армию, президент говорил "Ты - ястреб войны, тебе бы только повоевать". Война началась утром 14 августа 1992 года, ястреб оказался прав, предупреждая. И воевал, и добывал вооружение, обмундирование, медикаменты. Победа стоила очень дорого и многое вернуть и исправить уже не могла. У меня хранится зеркальце медсестры, которая погибла в вертолете, вывозившем из блокадного Ткуарчала детей и подло подбитом над горным селом Лата грузинскими войсками. Я сейчас в два раза старше нее и знаю: если бы Россия тогда, на шестнадцать лет раньше, могла помочь, та девушка и все те дети были бы живы. И мы все не потеряли бы свой многонациональный дом.
Я - дочь ястреба войны. Не очень смелая и не все в этом мире понимающая дочь, у которой сейчас, как и у всех вокруг, тяжело на сердце. Никто в здравом уме никогда не желает войны. Никто. Но я понимаю, что такое принуждение к миру: оно не бывает словесным, как в юности нельзя решить некоторые вопросы, не дав другому в морду, дабы тот не влез на твою территорию. Прямо сейчас над нами летят вертолеты, и мы знаем, что они летят туда, где нужна их работа. Да, это - защита Родины, и защита иногда вынуждена раздвигать свои границы.
Поэтому большие благополучные города дружно вещают, что им за что-то стыдно и больно (где они были все эти восемь лет, что им не было больно за Донецк и Луганск, а до этого - за Сирию, Ливию, Ирак, Афганистан и Югославию, которые, ах да, далеко и их не касались, впрочем их и сейчас ничто не касается на самом деле - расстояние большое, только соцсети дотягиваются), а из Абхазии вчера звонили и говорили, что они впервые горды тем, что тоже являются российскими гражданами. Потому что они пережили войну, оккупацию и 15 лет экономической блокады как следствия российского бессилия, а потом наконец как спасителей встречали российскую армию, гнавшую грузин с их американским оружием к Тбилиси. Нет, небо в алмазах после этого не воссияло, но чувство защищенности появилось.
Те, кому было больно в 1992-м, когда Россия не помогла вообще, приехали в Абхазию добровольцами. Одному из них, Дмитрию Чепенцу, погибшему, прикрывая отход товарищей, в Белгороде установлен памятник - единственный в мире памятник герою одной страны в другой стране. И в то же время те, кого сейчас гонят наши войска (не мирных жителей), воевали на стороне Грузии. Если кто-то хочет защищать таких, пусть не из своих уютных норок подают голоса.
Сидящие где-то там перед мониторами не очень понимают, что такое жить где-то тут, на границе, когда тебе под бок подтягивают под американскую дудку пронатовскую кодлу. Где-то тут у каждого первого с той стороны границы - родственники и друзья. Где-то тут, когда идет колонна российской военной техники, не боишься и не стыдишься, а веришь в них и крестишь их вослед.
В очередной (за последние лет десять) раз я убедилась, что большой удачей было когда-то не учиться на филфаке с литературным отрывом от реальности, а закончить экономический и юридический и более-менее (хотя и недостаточно) трезво смотреть на вещи. Проживать вот эту данную кем-то жизнь со всеми ее сложными повторами. Не холиварить в сети, не подписываться-отписываться за схожесть/несхожесть взглядов или за принадлежность к другой стране, не посыпать голову устным пеплом, не источать гаввах и не путать национальности с националистами.
В моей семье почти все мужчины - профессиональные военные: прадед, деды, папа, дядя, брат. Я - это они, кровь от крови. Моему отцу в 1991-м, когда он предупреждал о необходимости формировать в А. армию, президент говорил "Ты - ястреб войны, тебе бы только повоевать". Война началась утром 14 августа 1992 года, ястреб оказался прав, предупреждая. И воевал, и добывал вооружение, обмундирование, медикаменты. Победа стоила очень дорого и многое вернуть и исправить уже не могла. У меня хранится зеркальце медсестры, которая погибла в вертолете, вывозившем из блокадного Ткуарчала детей и подло подбитом над горным селом Лата грузинскими войсками. Я сейчас в два раза старше нее и знаю: если бы Россия тогда, на шестнадцать лет раньше, могла помочь, та девушка и все те дети были бы живы. И мы все не потеряли бы свой многонациональный дом.
Я - дочь ястреба войны. Не очень смелая и не все в этом мире понимающая дочь, у которой сейчас, как и у всех вокруг, тяжело на сердце. Никто в здравом уме никогда не желает войны. Никто. Но я понимаю, что такое принуждение к миру: оно не бывает словесным, как в юности нельзя решить некоторые вопросы, не дав другому в морду, дабы тот не влез на твою территорию. Прямо сейчас над нами летят вертолеты, и мы знаем, что они летят туда, где нужна их работа. Да, это - защита Родины, и защита иногда вынуждена раздвигать свои границы.