(no subject)
Вчера некий психологический тест сообщил, что мой внутренний возраст колеблется между шестнадцатью и восемнадцатью годами. Когда мне было девятнадцать, тесты выдавали внутренние двадцать семь.
На меня снова накатывает паническое "Хочу в отпуск, хочу куда угодно, но не работу", соединяется с неутолимым желанием спать и укорами самой себе за то, что я не лечу по жизни, а, уставшая, падаю, не раскрывая крыльев.
А утро солнечное, и небо синее, и бесконечный третий том "Атланта" прочитан на две трети. Я дала себе время до воскресенья, чтобы его дочитать, но не могла представить, что буду разочарована последней частью, восторженно проглотив первые две.
О, эта бесконечная речь Джона Галта, адресованная людям, которых много сотен страниц подряд называли не умеющими мыслить, безвольными существами! Рэнд все время противопоставляла их мыслящим творцам, ушедшим в добровольное изгнание. Все время рисовала некую уродливую серую массу, на фоне которой непогрешимые промышленники сияли, как боги: сильные, честные, волевые.
"Так вам и надо!" - восклицала она, когда с исчезновением очередного магната спокойно перечисляла беспорядки и самоубийства. "Так вам и надо!" - выплевывала Рэнд, обрекая всех оставшихся на голодную смерть. И тут же, оля-ля, рисовала рабочих, вставших на защиту завода Реардэна, сотрудников "Таггарт Трансконтинентал", бившихся за разваливающуюся дорогу, и несчастную маленькую Шеррил, и Тони, и других. И всем ходом своего романа обещала им ту же участь, что и прочим - гибель. Как быть с этим противоречием? Как быть с тем, что вместо сопротивления истинным разрушителям сторонники Галта, успокоенные, просто отправились в отпуск? Как быть с тем, что они выжидали, играя в Атлантиду и наблюдая за агонией шайки Орена Бойла, а вместе с ней - всей страны? Они заочно обвиняли людей в безволии, но, занятые своей выгодой, даже не попытались объявить открытый протест.
Черт возьми, революционеры должны быть пламенными, и первая их шеренга должна состоять из романтиков - только они в силах поднять революцию, а следом за ними, сметёнными ею же, дело подхватят здравомыслящие, волевые, жесткие, те, кого Рэнд так сухо называет дельцами.
Но как смеет она все сводить к категориям бизнеса? Как смеет смешивать разумное с пошлым, индивидуальное с обезличенным? Как смеет обращаться с пространными заумными речами к тем, кого считает аморфным ничто, ожидая, что их преобразуют общие фразы, а не действие? Как смеет презирать людей за непротивление, лишив их потенциальных лидеров и объявив их при этом неспособными к созиданию?
И как это глупо - все это многословие, переливание смыслов, выведение А из А. Для призывной речи, открывающей глаза и взывающей к разуму, она слишком абстрактна. Для речи, обращенной к простым людям, разучившимся самостоятельно мыслить, слишком сложна. Для обличения ситуации в стране - слишком невнятна. У любого слушателя, даже самого внимательного, не хватило бы терпения на болтовню Галта, на это обсасывание одной мысли, пусть и здравой, но ложно оформленной. И что это за смешной выпад против Гегеля и одного из законов диалектики? И неужели истеричный, смехотворно сляпанный "протест" против ложно поданной идеи "с каждого по способностям, каждому по потребностям" можно назвать философией и обличением коммунистических идей?
Рэнд ни разу не формулирует просто и ясно: будьте разумны, живите своей жизнью, несите за нее ответственность и сообразуйте ее с жизнями других. Она путает свободу личности, индивидуальность с индивидуализмом. Она отрицает иррациональное, даже если то, что иррациональность заключается в неспособности с имеющимся объемом знаний объяснить фактическое. Она прикрывается эгоизмом и только им. Провозглашает личную выгоду высшей ценностью и только в конце, дав слово Галту, вдруг вспоминает о счастье, о том, что есть разница между самоуничижением и милосердием, пустой жертвой и долгом. И как же трусливо она умалчивает высокое право самоотречения, также приносящего счастье, имеющего и причину, и цель и неразрывно связанного со справедливо превозносимыми Рэнд волей, гордостью и свободой.
На меня снова накатывает паническое "Хочу в отпуск, хочу куда угодно, но не работу", соединяется с неутолимым желанием спать и укорами самой себе за то, что я не лечу по жизни, а, уставшая, падаю, не раскрывая крыльев.
А утро солнечное, и небо синее, и бесконечный третий том "Атланта" прочитан на две трети. Я дала себе время до воскресенья, чтобы его дочитать, но не могла представить, что буду разочарована последней частью, восторженно проглотив первые две.
О, эта бесконечная речь Джона Галта, адресованная людям, которых много сотен страниц подряд называли не умеющими мыслить, безвольными существами! Рэнд все время противопоставляла их мыслящим творцам, ушедшим в добровольное изгнание. Все время рисовала некую уродливую серую массу, на фоне которой непогрешимые промышленники сияли, как боги: сильные, честные, волевые.
"Так вам и надо!" - восклицала она, когда с исчезновением очередного магната спокойно перечисляла беспорядки и самоубийства. "Так вам и надо!" - выплевывала Рэнд, обрекая всех оставшихся на голодную смерть. И тут же, оля-ля, рисовала рабочих, вставших на защиту завода Реардэна, сотрудников "Таггарт Трансконтинентал", бившихся за разваливающуюся дорогу, и несчастную маленькую Шеррил, и Тони, и других. И всем ходом своего романа обещала им ту же участь, что и прочим - гибель. Как быть с этим противоречием? Как быть с тем, что вместо сопротивления истинным разрушителям сторонники Галта, успокоенные, просто отправились в отпуск? Как быть с тем, что они выжидали, играя в Атлантиду и наблюдая за агонией шайки Орена Бойла, а вместе с ней - всей страны? Они заочно обвиняли людей в безволии, но, занятые своей выгодой, даже не попытались объявить открытый протест.
Черт возьми, революционеры должны быть пламенными, и первая их шеренга должна состоять из романтиков - только они в силах поднять революцию, а следом за ними, сметёнными ею же, дело подхватят здравомыслящие, волевые, жесткие, те, кого Рэнд так сухо называет дельцами.
Но как смеет она все сводить к категориям бизнеса? Как смеет смешивать разумное с пошлым, индивидуальное с обезличенным? Как смеет обращаться с пространными заумными речами к тем, кого считает аморфным ничто, ожидая, что их преобразуют общие фразы, а не действие? Как смеет презирать людей за непротивление, лишив их потенциальных лидеров и объявив их при этом неспособными к созиданию?
И как это глупо - все это многословие, переливание смыслов, выведение А из А. Для призывной речи, открывающей глаза и взывающей к разуму, она слишком абстрактна. Для речи, обращенной к простым людям, разучившимся самостоятельно мыслить, слишком сложна. Для обличения ситуации в стране - слишком невнятна. У любого слушателя, даже самого внимательного, не хватило бы терпения на болтовню Галта, на это обсасывание одной мысли, пусть и здравой, но ложно оформленной. И что это за смешной выпад против Гегеля и одного из законов диалектики? И неужели истеричный, смехотворно сляпанный "протест" против ложно поданной идеи "с каждого по способностям, каждому по потребностям" можно назвать философией и обличением коммунистических идей?
Рэнд ни разу не формулирует просто и ясно: будьте разумны, живите своей жизнью, несите за нее ответственность и сообразуйте ее с жизнями других. Она путает свободу личности, индивидуальность с индивидуализмом. Она отрицает иррациональное, даже если то, что иррациональность заключается в неспособности с имеющимся объемом знаний объяснить фактическое. Она прикрывается эгоизмом и только им. Провозглашает личную выгоду высшей ценностью и только в конце, дав слово Галту, вдруг вспоминает о счастье, о том, что есть разница между самоуничижением и милосердием, пустой жертвой и долгом. И как же трусливо она умалчивает высокое право самоотречения, также приносящего счастье, имеющего и причину, и цель и неразрывно связанного со справедливо превозносимыми Рэнд волей, гордостью и свободой.