(no subject)
Пахнет яблоками, травой, сиренью и рябинами, поют птицы, которых я не узнаю, а те, которых люблю и жду с осени до весны, - ласточки - носятcz чуть ниже облаков по небу. Может, кому-то все еще мерещатся холода, но для меня май - предвестие лета. Пора золотых одуванчиков. Время счастья... или тоски по нему.
"Я мечтаю: во всем нашем солнечном мире
О забытой поляне в пустынном саду,
Там, где греется кот на скамейке.
Там хотела бы я посидеть,
Прижимая
К сердцу белый единственный в мире конверт.
Вот и все, что мне надо", -
у меня на коленях лежит махонькая книжка, сборник стихов финской поэтессы Эдит Сёдергран. Они не особенные, не стройные, не прекрасные, но вчера я открыла в букинистическом этот томик и смутно узнала сперва другую книгу, которую читаю сейчас, а потом себя. Вот так могло бы начаться мое эссе об Атланте, который расправил плечи:
Боги идут по жизни с поднятой над болью головой.
Боги несут жизнь легко, как колонны лучистый свод.
Боги идут по жизни одиноко, стоят неузнанными и вечными слезами наблюдают нашу мрачную жизнь.
И там, куда они смотрят, леса и озера, деревья и вода становятся святыми.
Там, где они ступали, утешение приходило к тем, кто боролся с жалобами.
Там, где они ступали, весело ходить тому, кто совершает свой победный путь.
Следы богов не исчезнут из мира,
И то, что боги ходят по земле, возвеличивает её
И человека делает всепрощающим.
На обложке сборника - акварель, изображающая "Разбитое сердце" - дицентру, прекрасный цветок. Нет, это не обо мне. Есть страницы с лесной фиалкой, веткой цветущей вишни, колоском, летящей чайкой. Или иногда все-таки обо мне?
Вчера я ловила каждый луч солнца, который сделал бы мою кожу не такой белой, как накануне, и каждое мгновение, заставлявшее меня смеяться - неожиданно, удивительно для себя самой. И при всем том у меня НЕ было и часа, чтобы побыть в уединении.
Он есть у меня сейчас - редкий момент, когда дома осталась только я, и мне никуда, ни к кому не нужно спешить. Я думаю об "Атланте..." - о смехотворном противоречии, допущенном Рэнд. Она хотела выставить величайшим злом коммунистические идеи, а показала лишь, что любую поверхностную формулировку идеи, даже самой гениальной, можно довести до абсурда. Она потрясающе написала о многом, но то, против чего она писала, осталось для нее на недосягаемой высоте, потому что злобствование не может быть опровержением, не является ни при каких условиях правдой и никогда не идет от ума. Она показала пустозвонов и лицемеров, идиотов, порожденных ее новой страной, но они ни на одну секунду не являлись теми, кого она преследовала во времена "охоты на ведьм".
Может, поэтому во втором томе мне мерещился хэлприновский магический реализм с порцией клюквы в виде исповеди пассажира-безбилетника, а третий начался как утопия. "Скажи "друг" и войди", - это фраза из "Властелина колец", но только она может прийти на ум, когда читаешь клятву Джона Галта, открывающую проход к чудо-двигателю.
"Они живые, эти двигатели, думала Дэгни, но их душа управляет ими опосредованно - она существует в каждом живом человеке, который обладает равными им по величию способностями. Исчезни с лица земли душа, и моторы остановятся, потому что это и есть сила, поддерживающая их в движении".
Так зачем же, утверждая величие человеческой души, значение ума, красоту труда, стремление через него к радости как смысл жизни, Айн Рэнд пытается отказаться от "мы" единственно в пользу "я"?
Сколько бы ни утверждали обратное, в трилогии Рэнд нет философии, а только увлекательная и совсем не реалистичная история и нравственные ориентиры - истинные (и оттого прекрасные) и в корне ложные и порожденные, как мне кажется, обидой. И всей своей книгой она исподволь повторила "Интернационал": "Весь мир насилья мы разрушим // До основанья, а затем // Мы наш, мы новый мир построим, // Кто был никем - тот станет всем!" Кроме того, готовя читателя на протяжении двух томов и наконец рисуя идеальный мир деятельных людей с чистой совестью и "с чистым мужеством новой мысли", провозглашая их девиз (никогда не жить ради другого) и устанавливая, что "в долине запрещено одно-единственное слово - слово "давать", Рэнд намеренно или нет упускает одну маленькую деталь: все эти прекрасные сильные люди не имеют семей. Они говорят о любви так тонко и страстно, любят так верно и горячо, но на протяжении всей книги они конечны, ведь даже у титанов были дети.
"Я мечтаю: во всем нашем солнечном мире
О забытой поляне в пустынном саду,
Там, где греется кот на скамейке.
Там хотела бы я посидеть,
Прижимая
К сердцу белый единственный в мире конверт.
Вот и все, что мне надо", -
у меня на коленях лежит махонькая книжка, сборник стихов финской поэтессы Эдит Сёдергран. Они не особенные, не стройные, не прекрасные, но вчера я открыла в букинистическом этот томик и смутно узнала сперва другую книгу, которую читаю сейчас, а потом себя. Вот так могло бы начаться мое эссе об Атланте, который расправил плечи:
Боги идут по жизни с поднятой над болью головой.
Боги несут жизнь легко, как колонны лучистый свод.
Боги идут по жизни одиноко, стоят неузнанными и вечными слезами наблюдают нашу мрачную жизнь.
И там, куда они смотрят, леса и озера, деревья и вода становятся святыми.
Там, где они ступали, утешение приходило к тем, кто боролся с жалобами.
Там, где они ступали, весело ходить тому, кто совершает свой победный путь.
Следы богов не исчезнут из мира,
И то, что боги ходят по земле, возвеличивает её
И человека делает всепрощающим.
На обложке сборника - акварель, изображающая "Разбитое сердце" - дицентру, прекрасный цветок. Нет, это не обо мне. Есть страницы с лесной фиалкой, веткой цветущей вишни, колоском, летящей чайкой. Или иногда все-таки обо мне?
Вчера я ловила каждый луч солнца, который сделал бы мою кожу не такой белой, как накануне, и каждое мгновение, заставлявшее меня смеяться - неожиданно, удивительно для себя самой. И при всем том у меня НЕ было и часа, чтобы побыть в уединении.
Он есть у меня сейчас - редкий момент, когда дома осталась только я, и мне никуда, ни к кому не нужно спешить. Я думаю об "Атланте..." - о смехотворном противоречии, допущенном Рэнд. Она хотела выставить величайшим злом коммунистические идеи, а показала лишь, что любую поверхностную формулировку идеи, даже самой гениальной, можно довести до абсурда. Она потрясающе написала о многом, но то, против чего она писала, осталось для нее на недосягаемой высоте, потому что злобствование не может быть опровержением, не является ни при каких условиях правдой и никогда не идет от ума. Она показала пустозвонов и лицемеров, идиотов, порожденных ее новой страной, но они ни на одну секунду не являлись теми, кого она преследовала во времена "охоты на ведьм".
Может, поэтому во втором томе мне мерещился хэлприновский магический реализм с порцией клюквы в виде исповеди пассажира-безбилетника, а третий начался как утопия. "Скажи "друг" и войди", - это фраза из "Властелина колец", но только она может прийти на ум, когда читаешь клятву Джона Галта, открывающую проход к чудо-двигателю.
"Они живые, эти двигатели, думала Дэгни, но их душа управляет ими опосредованно - она существует в каждом живом человеке, который обладает равными им по величию способностями. Исчезни с лица земли душа, и моторы остановятся, потому что это и есть сила, поддерживающая их в движении".
Так зачем же, утверждая величие человеческой души, значение ума, красоту труда, стремление через него к радости как смысл жизни, Айн Рэнд пытается отказаться от "мы" единственно в пользу "я"?
Сколько бы ни утверждали обратное, в трилогии Рэнд нет философии, а только увлекательная и совсем не реалистичная история и нравственные ориентиры - истинные (и оттого прекрасные) и в корне ложные и порожденные, как мне кажется, обидой. И всей своей книгой она исподволь повторила "Интернационал": "Весь мир насилья мы разрушим // До основанья, а затем // Мы наш, мы новый мир построим, // Кто был никем - тот станет всем!" Кроме того, готовя читателя на протяжении двух томов и наконец рисуя идеальный мир деятельных людей с чистой совестью и "с чистым мужеством новой мысли", провозглашая их девиз (никогда не жить ради другого) и устанавливая, что "в долине запрещено одно-единственное слово - слово "давать", Рэнд намеренно или нет упускает одну маленькую деталь: все эти прекрасные сильные люди не имеют семей. Они говорят о любви так тонко и страстно, любят так верно и горячо, но на протяжении всей книги они конечны, ведь даже у титанов были дети.