"Сильвия" // "Sylvia" (ВБ, 2003)
Сильвия
Но если у меня есть собственные слова -
грач, колокол, весна, грань, прах, -
я не сумею молчать. Куда уж лучше кричать во всю глотку,
Выдавливая из себя неуверенность и страхи
страстным желанием взять больше,
чем предложено - пресным, пошлым - чужим прошлым.
Но, пока оно длится (доколе?) в сегодня,
писать легче, чем говорить. Писать - значит, спасаться.
Писать - значит, умирать, не пытаясь жить вновь.
«Она была прекрасной окольцованной птицей», - скажут обо мне.
Птицей-неразлучником, птицей не-могу-быть-вместе.
Изгрызенным пером, в котором застряли поэмы.
А перо застряло в метле, застрявшей в углу
сарая где-то на краю всего, что может натужно длиться.
Если его не оборвать.
Фильм о Сильвии Плат красив, как она сама, мучителен, как ее существование, скроен из любви (но не о любви), которая была в ней, и из боли, которая ее питала и убивала. Она боялась жизни и потому так отчаянно бросала ей в лицо свои стихи - это требует смелости. Но когда того и другого накапливается слишком много, распоряжаться своим рассудком становится невозможным. Для этого нужна воля жить, а Сильвия Плат всю жизнь только и делала, что отдавала больше, чем брала, стихами и прозой подавляла желание "заползти обратно в утробу матери". Не она единственная в этом виновна, да и в полной ли мере виновен тот, кто не распоряжается рассудком.
Фильм начинается дерзко, выпукло - как концентрат зрелости, как плод, который ты готов испробовать, как награда счастья, которую считаешь заслуженной, хотя это всегда только аванс. Это потом он становится камерным, и в его тишине сконцентрировано такое отчаяние, что недалеко до бунта - из-за и против тоски. В его тишине есть надежда, она отсвечивает в обручальном кольце Сильвии, которое так часто видно в кадре, но в нем же и заключена. Эта Сильвия не могла жить искусственно: она сияет, когда влюблена, она изящна с собственной книгой в руке, она пленительна, когда пытается кожа к коже притянуть ушедшего мужа, но как только пытается играть, становится искусственной - как когда говорит о том, что собирается завести любовника. Любовник ей не нужен, ей нужен только Хьюз. И она не умеет ни молчать, ни терпеть, поэтому отступает в "самый прекрасный сон", в отвратительно непоправимое забытье.
Гвинет Пэлтроу - великолепная Плат. Ее образ - цельный и меняющийся. Красота ее героини, появляющаяся и исчезающая, как солнце в Англии, настолько особенна, что ее, уходящую, хочется удержать - не ради любования, а ради самой Плат.
Дэниэл Крэйг - это Хьюз, вывернутый наизнанку. На фото Тэд Хьюз, привлекательный, огромный, с квадратным подбородком - это сама воля, притягательная стихия, разламывающая, возможно, не желая, то, что притянула. Он-подлинный скрыт где-то за глазами, за написанными строками, яростно, гулко, но этого не рассмотришь - отвлекает вечно падающая на глаза прядь. Хьюз Крейга скудно выдает собственную боль, не старается даже скрыть отпечатанное на нем его же предательство. Хьюз, может, и ястреб под дождем, но Крэйг - мокрая побитая собака, изнанка несокрушимой птицы.
В фильме нет подробностей, он не отвечает на вопросы о природе поэзии. Наконец, это не история подлинных персонажей, а вычлененная из реальности картина невозможности совместного существования двух любящих людей, по-разному реализующих свой талант. Для Плат он был в отчании разрушающим ее самое, но Сильвия могла и спасаться им, и им же поступаться - ради детей и мужа. Она была человеком рассвета, даже писала в самые ранние часы до пробуждения дочери и сына. Хьюз был полднем, он направлял свой талант вовне и настолько дорожил своим "я", допускал формулу "мне можно", что даже в его "я виноват" не верится. Он, вероятно, любил, но не считал нужным поддерживать, множить свою уверенность на ее хрупоксть, беречь. И при всем том Плат и Хьюз порознь находились на одной чаше весов и вряд ли могли уравновесить тот обычный мир, в котором первостепенна не поэзия, а бытие вместе.
Но если у меня есть собственные слова -
грач, колокол, весна, грань, прах, -
я не сумею молчать. Куда уж лучше кричать во всю глотку,
Выдавливая из себя неуверенность и страхи
страстным желанием взять больше,
чем предложено - пресным, пошлым - чужим прошлым.
Но, пока оно длится (доколе?) в сегодня,
писать легче, чем говорить. Писать - значит, спасаться.
Писать - значит, умирать, не пытаясь жить вновь.
«Она была прекрасной окольцованной птицей», - скажут обо мне.
Птицей-неразлучником, птицей не-могу-быть-вместе.
Изгрызенным пером, в котором застряли поэмы.
А перо застряло в метле, застрявшей в углу
сарая где-то на краю всего, что может натужно длиться.
Если его не оборвать.
Фильм о Сильвии Плат красив, как она сама, мучителен, как ее существование, скроен из любви (но не о любви), которая была в ней, и из боли, которая ее питала и убивала. Она боялась жизни и потому так отчаянно бросала ей в лицо свои стихи - это требует смелости. Но когда того и другого накапливается слишком много, распоряжаться своим рассудком становится невозможным. Для этого нужна воля жить, а Сильвия Плат всю жизнь только и делала, что отдавала больше, чем брала, стихами и прозой подавляла желание "заползти обратно в утробу матери". Не она единственная в этом виновна, да и в полной ли мере виновен тот, кто не распоряжается рассудком.
Фильм начинается дерзко, выпукло - как концентрат зрелости, как плод, который ты готов испробовать, как награда счастья, которую считаешь заслуженной, хотя это всегда только аванс. Это потом он становится камерным, и в его тишине сконцентрировано такое отчаяние, что недалеко до бунта - из-за и против тоски. В его тишине есть надежда, она отсвечивает в обручальном кольце Сильвии, которое так часто видно в кадре, но в нем же и заключена. Эта Сильвия не могла жить искусственно: она сияет, когда влюблена, она изящна с собственной книгой в руке, она пленительна, когда пытается кожа к коже притянуть ушедшего мужа, но как только пытается играть, становится искусственной - как когда говорит о том, что собирается завести любовника. Любовник ей не нужен, ей нужен только Хьюз. И она не умеет ни молчать, ни терпеть, поэтому отступает в "самый прекрасный сон", в отвратительно непоправимое забытье.
Гвинет Пэлтроу - великолепная Плат. Ее образ - цельный и меняющийся. Красота ее героини, появляющаяся и исчезающая, как солнце в Англии, настолько особенна, что ее, уходящую, хочется удержать - не ради любования, а ради самой Плат.
Дэниэл Крэйг - это Хьюз, вывернутый наизнанку. На фото Тэд Хьюз, привлекательный, огромный, с квадратным подбородком - это сама воля, притягательная стихия, разламывающая, возможно, не желая, то, что притянула. Он-подлинный скрыт где-то за глазами, за написанными строками, яростно, гулко, но этого не рассмотришь - отвлекает вечно падающая на глаза прядь. Хьюз Крейга скудно выдает собственную боль, не старается даже скрыть отпечатанное на нем его же предательство. Хьюз, может, и ястреб под дождем, но Крэйг - мокрая побитая собака, изнанка несокрушимой птицы.
В фильме нет подробностей, он не отвечает на вопросы о природе поэзии. Наконец, это не история подлинных персонажей, а вычлененная из реальности картина невозможности совместного существования двух любящих людей, по-разному реализующих свой талант. Для Плат он был в отчании разрушающим ее самое, но Сильвия могла и спасаться им, и им же поступаться - ради детей и мужа. Она была человеком рассвета, даже писала в самые ранние часы до пробуждения дочери и сына. Хьюз был полднем, он направлял свой талант вовне и настолько дорожил своим "я", допускал формулу "мне можно", что даже в его "я виноват" не верится. Он, вероятно, любил, но не считал нужным поддерживать, множить свою уверенность на ее хрупоксть, беречь. И при всем том Плат и Хьюз порознь находились на одной чаше весов и вряд ли могли уравновесить тот обычный мир, в котором первостепенна не поэзия, а бытие вместе.