«Эхо Москвы», Май 45-го. : «Как ценилась человеческая жизнь ...»
«Эхо Москвы»: Май 45-го. Освободители в концлагере Терезин
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Здравствуйте, вы слушаете «Эхо», вы смотрите телеканал RTVI. Сегодня праздник 9 мая, я поздравляю всех, меня зовут Нателла Болтянская. Наша гостья - ветеран Великой Отечественной войны, фронтовой врач Евгения Адольфовна Физдель. Здравствуйте, Евгения.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Здравствуйте.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Давайте мы вас поздравим прямо сейчас прямо немедленно. С праздником вас. Очень мы рады, что вы сегодня здесь.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Спасибо, спасибо, я очень рада, что в такой незабываемый дорогой торжественный день я могу быть возле вас. Мы очень ценим все ваши передачи. Вы для нас, как чистый воздух. Я очень рада, что я могу быть сегодня у вас.Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну а мы в свою очередь очень рады. И говорить мы сегодня будем о вас, говорить мы будем о том, что война для вас началась, когда вы пошли на фронт, закончив институт, Медицинский институт эвакуации в Башкирии, если я не ошибаюсь?
Е. ФИЗДЕЛЬ - В Башкирии.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - В каком году вы…
Е. ФИЗДЕЛЬ - В 1943.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - В каком воинском медицинском звании?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я сразу получила звание старшего лейтенанта медицинской службы. И когда я прибыла в часть, куда я была назначена, а учились мы в годы эвакуации в тяжелейших условиях по ускоренной программе со всеми трудностями тыла в годы войны. И я могла поместиться в голенище кирзового сапога. Когда я прибыла и доложила начальству - старший лейтенант такая-то прибыла в ваше распоряжение, он на меня посмотрел и говорил - деточка, сейчас тебя устроят. И пришли меня разыскивать - а где эта маленькая девочка? Тут доктор к нам приехала. И вот так началась моя фронтовая жизнь.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Меня поразило совершенно, вот, мы с вами уже сейчас шли по коридору, вы мне сообщили информацию, которая мне кажется совершенно удивительной. Существовала статистика количества людей, которые после ранения, после госпиталя возвращались на фронт. Это действительно было так?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я хочу вам рассказать. Это не просто было так, это то, что вызвало восхищение и удивление, когда мы встретились 25 апреля с союзными войсками и контактировали с их медиками. Они были потрясены, что 70% раненых возвращались в строй. Это только благодаря тому, что у нас была медицинская служба на высочайшем уровне.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А как? За счёт чего?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Начиная с того, что главное санитарное управление возглавлял академик. Это определяется тем, что все командные посты занимали высокие профессионалы. Значит, во фронтовых были профессора. Потом после каждой операции проводился анализ. Структура была такая. Каждая армия имела свою санитарную службу - и госпиталь, и всё. Затем были так называемые полевые эвакопункты. Это означало - каждый фронт имел свой полевой эвакопункт. И точно так же как военачальники планировали свои военные операции, точно так же медицинские руководители планировали медицинские проблемы в зависимости от того, какие могут быть потери, и в зависимости от того, как оценивалась ситуация на том или ином участке, вот, эти госпитали, которые находились в ведении полевых эвакопунктов, они предавались этим армиям. Был период, когда мы третьей танковой Рыбалко предавались, хотя у него была великолепная санитарная служба. Мы предавались 38-ой армии, мы предавались 60-ой армии, в зависимости от ситуации.
Второе, что я хочу отметить. Была приближена санитарная служба к передовой. То есть были большие раньше потери от шока. И шоковые мероприятия проводились буквально недалеко от линии боёв. Затем были структуры полковые, дивизионные медсанбаты, армейский госпиталь. И после каждой операции проводились фронтовые конференции, на которых оценивался результат.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - То есть что-то типа работы над ошибками?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Анализ. Что было учтено, что не было учтено, что… в дальнейшем. И были такие ситуации, причём, был профилированный госпиталь, и были такие ситуации, когда сразу отправлять в профилированный госпиталь просто не представлялось возможным. Тогда была такая, ну, как вам сказать, РП - распределительный пункт. Это означало, что те военные машины, которые ехали за пополнением запасов, назывались обратный порожняк, они везли раненых. На пути их следования были эти самые РП.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Где можно было как-то…
Е. ФИЗДЕЛЬ - Они сгружали раненых в наши РП, мы тут же… и уезжали дальше. Мы смотрели, кого куда надо послать. И когда прибывала следующая машина, мы уже говорили - это везите туда, этих везите сюда, потому что развернуть на пути… это тогда не представлялось возможным. Затем, если попадали раненые такие, которые не могли бы… которым нельзя было бы обеспечить в формированиях фронтовых, была санитарная авиация. Их немедленно сатитарная авиация…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Подождите. А как это клеится с тем, что на сегодняшний день говорят, что, в общем, не очень жалели живую силу?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я не знаю, что было раньше, я говорю о том, чему я лично была свидетелем, потому что был продуман каждый шаг. И когда потом были фронтовые специалисты… были окулисты, невропатологи, и когда проводились фронтовые конференции в периоды передышки, то анализировался каждый шаг - правильно было, неправильно, и делали выводы. Затем были курсы усовершенствования медицинского состава. И туда посылали периодически врачей на…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - То есть это было чётко работающий отлаженный механизм?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Это не только чётко работающий, это был фантастически продуманный механизм, фантастически. Вот, я уже на расстоянии таких лет, и работая врачом в мирное время, я всё время вспоминаю, как ценилась человеческая жизнь.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, а я вчера когда вам позвонила, вы сказали, что для вас День победы - 8, а не 9. Вы можете вспомнить этот день?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ну, конечно! 8 мая мы стояли в немецкой деревушке, городке Вартау. И нам сказали, что есть южная группа немцев, которые не хотят сдаваться нашей армии, и будут пробиваться к союзникам. И поэтому надо готовить нары для приёма раненых. У нас работали репатриированные французы. У нас… лагерь… они строили нары. 8 числа в 2 часа дня они бросили работу и сказали - война кончилась! Не нужны уже нары. Через дорогу там был вроде дворянский какой-то замок, где был штаб наш. Мы побежали в штаб. Нам говорят - да что вы! Ночью будет наступление! Продолжайте строить нары. А французы уже не хотели. Но в каждом госпитале был хозяйственный взвод. И вот этот хозяйственный взвод, там ещё всех мобилизовали, и продолжали строить нары. Мы легли спать, и ночью началась стрельба. И мы говорим - ну, пошли в наступление. Ну пока ранят, пока привезут, мы ещё часок поспим.
И тут прибежал из штаба связной и говорит - доктора, война кончилась! Это было 3 часа ночи 9 мая. Ну, от радостях мы на этих немецких деревянных кроватях по двое спали, мы так подпрыгнули, что кровати рассыпались под нами. И тут началось. Тут была вторая воздушная армия рядом с нами, дальше стрелковая… Ну, конечно, передать эту ночь невозможно.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - К тому моменту, когда вы вошли в концлагерь, вот, вы используете ударение ТерЕзин, я привыкла говорить ТерезИн, не знаю, как…
Е. ФИЗДЕЛЬ - ТерЕзин.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - ТерЕзин. Я насколько понимаю, вы в процессе движения уже видели концлагеря на своём пути?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Нет. Мы к концлагерям не подходили. И когда 9 мая кончилась война, нам говорят - поезжайте в Ческу Липу и устраивайте там санаторий для комсостава. И мы, как опергруппа, на Доджике в цивильных платьях поехали а Ческу Липу посмотреть там ситуацию и организовать санаторий для старшего комсостава. А ночью, когда эта группа начала прорываться уже, мы в этих платьях… а мы в горы пошли с чехами… танцы… вообще передать это невозможно. Мы в этих цивильных платьях на Додже, потом я эту дорогу видела и удивилась, как мы не свалились никуда. И мы примчались обратно. И когда мы примчались обратно, нам сказали - а теперь в Терезин.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Вы знали, что это такое?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Мы ничего не знали. Нам сказали, что это концлагерь, где эпидемия сыпного тифа. И туда 8 мая прибыла санитарная вся служба третьей танковой Рыбалко, в составе которой был даже инфекционный госпиталь, но оказалось, что там было очень много больных сыпным тифом, и соседние концлагеря… из соседних концлагерей заболевших сыпным тифом, 16 000 больных, были тоже переброшены в Терезин.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, ну, во-первых, я напомню, что наш собеседник, наша гостья ветеран войны, военный врач Евгения Физдель. Разговор происходит в эфире «Эхо Москвы» и RTVI. Я совсем ничего не понимаю в медицине. Инфекционного происхождения сыпной тиф?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Нет, только инфекционного. Вся трагедия в том, что человек заразившийся ещё не может проявить признаки болезни, но он уже носитель инфекции. И задача была не только в том, чтоб лечить больных - это уже не страшно.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А выявить носителей.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Но самое страшное - удержать, чтоб они не вышли за пределы лагеря 2 недели. Вы представляете себе, человек дождался свободы в концлагере, а его не выпускают.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - И карантин.
Е. ФИЗДЕЛЬ - И вот этот карантин двухнедельный выдержать - это было очень трудно. Это крепость, где всё закрыто было. А тифозных больных мы лечили, выявляли.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А как произошло… я видел книгу, посвящённую этому концлагерю, и там было написано, что это был в какой-то степени… ставлю в кавычки, что это было местом деятелей искусств, что там велась работа, что там и театр работал, что там и художники… что это была некая такая, простите, элитное место.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Нет, это не элитное место. Это место, куда была согнана вся интеллигенция, и эти люди… сейчас есть такая писательница Елена Макарова - она выпустила 4 тома «Крепость над бездной». Когда я была там, я об этом понятия не имела. Моя задача была обрабатывать их, но это не интересно. А потом она изучила все архивы, и там, например, ставились спектакли, при том что люди в жутких были условиях. На каждую роль 2-3 человек. Потому что пока будет спектакль, этого уже в Освенцим отправят, его тоже заместит другой.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А Терезин был не лагерь смерти?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Терезин - это был концентрационный лагерь, где не расстреливали людей, они умирали от болезней, от всего. А более молодых отправляли транспортом в Освенцим, где они погибали. И 24 года, и 28 лет… После 50 лет они уже не отправляли. Даже 55. Они умирали сами, там, от голода, от всего. Там погибло 30 000 от болезней. И мне довелось быть в Терезине, когда они открыли музей, и там кладбище. Все, кто погибли… узники Терезина - им такие столбики поставлены, 30 000. Затем там каждое государство поставило памятник своим погибшим. Погибшим в Освенциме. Вот туда эти транспорты уходили.
Если вам сказать, что Терезин - это крепость, которая была построена для защиты границ Габсбургской империи, но она такой роли никогда не выполняла. Это был просто лагерь военнослужащих чешской республики. И там примерно на 9 000 было рассчитано проживание людей. А там было до 100 000.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А скажите, пожалуйста, вот, я читала и ваше интервью, где вы говорите, что первые две недели вы были просто в шоковом состоянии? От чего? От состояния этих людей? От того, что вы не подозревали, что форма человеческого насилия одного над другим может быть такой? Отчего?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Когда наша машина въехала в крепостные ворота, и мне на всю жизнь запомнилось: мальчонка 14 лет от истощения на четвереньках подполз к нашей машине, а один старик лет 80 упал на колени, обнял колёса нашей машины, начал её целовать и говорить «хайе, Сталин». А помогал мне… Значит, это был маленький пропускник. И мне давали 8 санитарных машин. И помогал мне врач, который был в этом лагере тоже и заключённый доктор Штейн. И мне давали списки, где какие больные, и машины привозили мне этих сыпотифозных больных. Мы их обрабатывали. А потом надо было обработать пропускник. Я выходила за ворота - весна, всё цветёт! Напротив костёл. И такая трагедия… А потом… дизентерию, брюшной тиф. И однажды этот врач мне сказал - давайте поедем в Магдебургские казармы, и вы увидите, как там лежат больные. Дизентерийные больные. Вы понимаете, что значит дизентерия? Они лежат трое, а на них сверху двое. Потому что теснота жуткая.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - О, боже.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Мы там проработали. Потом, когда уже с эпидемией выдержали карантин, это было очень страшно, и когда выдержали карантин, меня перевели в отделение открытых форм туберкулёза. А по чешским законам врач до 45 лет, не страдающий туберкулёзом, не имеет права работать с туберкулёзными больными. Но с этим никто не считался. Лекарств никаких не было. И одно лечение - это было питание. И повариха нашего госпиталя тётя Поля Седоюк, которую я никогда не забуду… Мы кормили их по высшей армейской норме, и швейцарский «Красный крест» тоже очень много давал продуктов. Так эта тётя Поля Седоюк говорила - пока ты не придёшь на кухню и не поешь, я не буду кормить больных. И она меня заставляла 6 раз в день приходить туда и питаться наряду с больными. И, в общем, я выдержала. А потом, когда прошло 2 месяца, мы должны были освободить территорию Чехословакии. И тогда был у них Бенеш, он нам устроил потрясающий прощальный приём с благодарностью за то, что ни одного случая заболевания сыпного тифа за пределами Терезина не было. То есть спасли республику от распространения…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Опасность была реальная?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А туберкулёзных больных каждое государство забирало, как могло. И вот особенно мне хочется отметить французов. Приезжали санитарные машины, женщины везде были водителями. Сопровождала их, была такая госпожа Комаровская из белоэмигрантов. И она мне говорила - мы ещё приедем, давайте с нами поедете Париж посмотрите, и мы вернёмся. Я говорю - нет, вдруг в это время снимутся с места. Куда я денусь? Я, конечно, не поехала. И когда они последний раз приехали, был очень тяжёло больной один. Каждый раз мы запрещали его брать. И она нам сказала - я его всё равно заберу. Пусть он умрёт в дороге, но со знанием, что его увезли на родину. Как можно бросить умирающего на чужбине, когда мы все уезжаем домой? Мы его похороним в дороге, но со знанием, что его забрали на родину.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А вы не знаете, он выжил?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я не знаю. И вот в благодарность за то, что мы не допустили распространения эпидемии, нам устроили потрясающий приём. Значит, ковровыми дорожками выстлан был путь от машины, которая нас привезла, до зала приёмов. Ну, благодарности нам, машины подарили, наши некоторые взяли. Вот. И мы… нам дали теплушки, мы едем домой. Мы в эти теплушки втащили кровати, из марли сделали занавески.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Уют.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Да, едем домой.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Подождите, а вы же в Будапешт попали.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ехали в Будапешт. Нас выгрузили. Никакого домой.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Та-ак.
Е. ФИЗДЕЛЬ - И в венгоспиталь.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Так, а в венгоспиталь-то каким образом? А вы доктор широкого профиля?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Кто там считался?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну как?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Вы представьте. Там все мы были невропатологами, были хирургами, и когда форсировали Обер, была очень тяжёлая ситуация, и послали в помощь обычным ещё два госпиталя. Мы проскочили, а второй госпиталь перебили немцы в лесу. И поток на два госпиталя пошёл на нас. Трое суток мы не выходили. Вот, я стояла у стола. Пока снимают одного раненого, я стоя посплю. Потом опять положили - опять. Опять снимают - и опять стоя посплю, понимаете? Это вообще… не хирург же я. Кто с этим считался… А тут, значит, венгоспиталь.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну, давайте мы на этом сделаем небольшую паузу. Я напомню, что наш собеседник - фронтовик, ветеран войны Евгения Адольфовна Физдель. Мы продолжим через пару минут в эфире «Эхо Москвы» и RTVI.
__________
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Мы продолжаем разговор с Евгенией Адольфовной Физдель в эфире «Эхо Москвы». Вы знаете, прежде чем мы перейдём к венгоспиталю, у меня тут статья, посвящённая вам, и, конечно, здесь не видно, маленькая такая фотография тех самых фронтовых лет с богатой косой. Слушайте, как?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я, знаете, в Одессе… прекрасно, там конденсированная вода… так было болото, так даже в болоте было.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Кошмар. Её ж ещё заплетать надо, или вы её просто не расплетали?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Заплетала. Тут я следила за этим. Это пунктик был. А потом уже когда у меня был сыпной тиф, тогда у меня кос не осталось.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А это вы подобрали как раз, когда в Терезине?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Это я нет. В Терезине я не заболела. Это меня когда выгнали из клиники, послали потом на эпидемию сыпного тифа, вернее, я поехала на эпидемию сыпного тифа, чтоб меня зачислили в штат клиники. И я там заболела сыпным тифом, и четверо суток с температурой 40 добиралась домой.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Но это уже после войны было?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Конечно. Это уже военная закалка была.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну, давайте мы вернёмся к войне. Итак, вместо домой со всеми марлевыми занавесочками и кроватями в теплушках вы попадаете в Будапешт.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А домой… а в Будапеште, значит, я проработала, почти уже все уезжали, я только с одной подружкой ещё осталась там. И потом я оттуда…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Подождите, подождите, венгоспиталь назвали… ведь…
Е. ФИЗДЕЛЬ - Венгоспиталь… я вам хочу сказать. Понимаете состояние молодых ребят? Кончилась война. Они в землянках в лесу. Им дают увольнительную в город. А в Венгрии вообще это заболевание в высшем обществе за столом обсуждалось, кто у какого сифилидолога лечится. Это было очень принято. А ребята наши… если они получали увольнительную, куда им деться? И поэтому всегда был источник - мадьярка Будапешт, и огромное количество ребят пострадало. И вот этот госпиталь организовали. И меня сделали в отделении там было гонореи, меня активного сделали начальником. И я написала матери письмо, что мне вообще уже жить не хочется. Девчонка была. И целый день должна была смотреть, твёрдый или мягкий шанкр. И я матери написала письмо. Она мне ответила - мне стыдно, что ты моя дочь. Кого я вырастила?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Господи, да вы что?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Это тоже больные люди. И ты обязана их лечить.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ага.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А потом был такой очень неприятный эпизод. Значит, лечат и инъекциями, и внутривенно введением мышьяковых препаратов. Но препаратов этих было мало, и ничего лучшего… начальство у нас уже было другое. То, что было во время войны, уже уехало. Уже был такой… И над дверью моего кабинета повесили объявление - только от майора и выше вводить мышьяковые препараты. А всем остальным только инъекции. А был один больной капитан с очень тяжёлой формой. Он открыл двери и над моей головой выпустить очередь и сказал - тебе только с майорами? А капитан тебя не устраивает?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ага.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я подала рапорт и сказала, что если вы на гауптвахту не посадите, я буду обращаться к высшему начальству. Что значит такое объявление на двери кабинета врача вывешивать? Вы могли нам дать инструкцию, указание, мы бы нашли пути, как объяснить. Пока вы его не посадите на гауптвахту… Его посадили на гауптвахту, и две недели под конвоем его приводили…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - К вам же.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А иначе что было бы?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Господи.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Вот так. Но это было ужасно.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Но, вот, ощущение при этом, что всё-таки война закончилась?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Конечно! И душа за этих ребят болела, понимаете? А у меня был один больной, который… они старались в Россию не ехать, пока не пройдут необходимый курс лечения. А у нас это было очень нехорошо. Их демобилизовывали без всякой отметки, чтоб они продолжили лечение. И они, конечно, не понимали. А кто был поразумнее, пытался под любым предлогом остаться там ещё. И вот у меня был один капитан, который стал комендантом одного района Вены.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ага.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Чтобы продолжить до конца лечение.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Угу.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Поэтому так как у нас… так что я в любое время могла приехать в Вену, мне была гостиница обеспечена.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, ещё раз хочу вернуться к Терезину. Вы неоднократно ведь после войны там были?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Да, я там 3 раза была после войны.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Из каких… вас приглашали? Или вам необходимо туда вернуться?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Первый раз, когда открыли музей, я получила приглашение приехать туда. Это был… значит, 1972 год, ну, в общем, начало 1970 годов. И они оплачивают мою дорогу, всё, только чтоб я туда приехала. Но и мне никто… разрешения не давал. Куда я обращалась в ОВИР, я даже говорила - выезжайте за их счёт, а я сама оплачу. Мне не давали разрешения. И я послала телеграмму: «Очень сожалею, что по состоянию здоровья я не могу воспользоваться вашим приглашением». А у меня был больной один известный писатель, не буду называть, и когда он всё это узнал, вдруг ночью ко мне приходит дежурный милиционер - срочно утром в ОВИР, всё вам оформлено.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Надо же.
Е. ФИЗДЕЛЬ - И я шлю телеграмму - самочувствие улучшилось, могу прилететь. И вот я туда первый раз так прилетела. А потом мы уже сможем… так как я уже получила разрешение о пересечении границы, то мы на машине дважды туда приезжали. Просто для меня это святое дорогое место было, и мы туда приезжали. И тогда я уже узнала подробности все и видела это место, где расстреливали, там малая крепость, где там этих… в начале мая 1945 года, 1 или 2 мая их расстреляли там. Уже видела крематорий, где они сжигали умерших… Потом уже посмотрела город, увидела, потому что когда я работала, я ничего…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Не до этого было.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Конечно. Это был военный городок. Там казармы были в основном. Я посмотрела это всё. Во всяком случае, я там была ещё после этого, и, конечно, посмотрела эти места.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Я напомню, что наша гостья Евгения Адольфовна Физдель, мы говорим сегодня 9 мая, конечно же, о событиях многолетней давности. Очень много поздравлений идёт на сайт. Просят передать вам всякие, всяческие комплименты. Вопрос - как вам удается замечательно выглядеть? Но вы действительно замечательно выглядите.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А мне моя профессия помогает.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Так.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я получаю удовлетворение, если я кому-то могу помочь. Каждая профессия должна, наверное, выбираться по призванию. А вот сейчас я… бытовые, конечно, снижаются планки, а профессиональные ещё остаются.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, вопрос, который, вы знаете, меня лично очень волнует, потому что когда мы учили историю в школе, в том числе историю Великой Отечественной войны, для нас была достаточно… нам достаточно плотно давалась некая идеологическая составляющая этой войны. Вы за кого воевали?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Мы воевали за Родину.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Точка?
Е. ФИЗДЕЛЬ - По-настоящему. За Родину. Другое дело, что мы были одурманены авторитетом Сталина. Я, пережившая 1937 год с отцом, ну, так он вернулся… и когда мы зашли в один город, где я увидела огромный портрет Сталина, это для нас было… Но это, понимаете, дезертирства не было, были более смелые и менее смелые, но все были в одном порыве. Это не пустые были слова, это было искренне, действительно за Родину.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А отец тоже воевал?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Отец прошёл всю войну с первых дней.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - И тоже доктор?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Да. Он был начальником госпиталя, был ранен в Сталинграде, ну, так получилось, что его когда арестовали, его там обменяли… а был такой академик Филатов, тогда только избрали в Верховный Совет, и он был депутатом Верховного Совета. Он отца знал всю жизнь. Он уговорил мать поехать к Вершинскому. Конечно, к Вершинскому она не попала. Но он написал огромное письмо, что знает со студенческих лет, что это ошибка, и через 3 года отец вернулся.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Это 1937 год?
Е. ФИЗДЕЛЬ - 1937. Нас выгнали из квартиры… Ну… вспоминать все.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, а скажите пожалуйста, может быть, идиотский вопрос, но коль скоро отец был начальником госпиталя, молодой специалист, а вы никак не могли попасть к нему, что называется, под крыло?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А я и не помышляла об этом. Куда меня послали, где я нужна, туда я и еду.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А стрелять-то умеете?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А как же?! А вы, знаете, мы в школьные годы… Ведь дело в чём? Была такая песня - «Если завтра война, если завтра в поход».
Н. БОЛТЯНСКАЯ - «Если завтра в поход».
Е. ФИЗДЕЛЬ - Мы все были ворошиловские стрелки. Мы ходили в тир, мы учились стрелять, и я из 50 возможных выбивала 48. Все были ворошиловские стрелки. Я стреляла хорошо. У меня наган был, всё, как полагается.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А в каком звании вы закончили войну?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А я тоже закончила старшим лейтенантом, а потом мне капитана дали. Закончила старшим лейтенантом. Потом мне дали капитана.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Я читала, что для многих наших соотечественников, которые в процессе войны оказывались, ну, шли победной поступью по Европе, была неким шоком разница между самой счастливой в мире страной Советским Союзом и теми условиями, в которых жили, в общем, рядовые граждане других стран. Для вас это было так?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Было.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А что именно?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ну, вы понимаете, в чём дело? Мы просто не привыкли к какому-то бытовому комфорту, потом у нас не было… ну, у кого-то и было, может быть, у нас чувство долга доминировало. Не корысть. Не интересы. А чувство долга. Ну, были исключения всегда, конечно, это бывает. Там было немножечко по-другому.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - «Война снится?», - спрашивает Алкид из Пензы.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Что?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - «Снится ли вам война?», - спрашивает один из наших слушателей.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Война не снится, она просто живёт во мне.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Это как?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А это как, вы знаете, я всё время сопоставляю, вот настрой народа в целом, я же и тыл знала, и войну знала. Но были всякие… Но, в общем, это было единение во имя одной цели. Это были порядочные человеческие отношения. Это было преодоление всяких трудностей во имя. А сейчас всё это по-другому.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Но времена меняются.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Не в этом дело. А человеческие отношения должны оставаться?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Да.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Духовность должна оставаться?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Да.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Доминантой, вот, для моего поколения доминантой не было нажива какая-то… Доминантой было уважение, чувство какое-то… выручать друга. Понимаете, человеческие отношения. Как мы выдержали эвакуацию, как мы выдержали фронт! А что было после! И самое…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Но объясните мне, с одной стороны, вы говорите… вы сами произнесли слово «одурманены». С другой стороны, молодая девчонка, совсем молодая, и вы, так сказать, не единственная там были.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Да все, да. Но вы, понимаете, мы были патриоты страны, мы гордились страной. Хотя всё, что бывало негативной, мы как-то, в общем, переживали, но в целом мы… а скажите, пожалуйста, сколько национальностей было рядом. Вот, меня коробит, что День победы когда отмечается, должны быть представители ветеранских организаций всех республик, которые тоже завоёвывали победу. У меня был один больной. Он не мог произнести «врач» : «Товарыщ сэстра! Балшой начальник!». Не мог. Но он тоже воевал. Он тоже завоёвывал победу.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Вот, вопрос к вам от Алексея. Заранее извините за вопрос. «Вам не было тяжело с таким отчеством на войне?».
Е. ФИЗДЕЛЬ - С каким?
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну, Адольфовна.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А я там Александровна была.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А папа?
Е. ФИЗДЕЛЬ - А папа был Адольф.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Угу. «Как было с национальным вопросом в войсках?», - задаёт вопрос всё тот же Алексей.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Вы знаете, мы не чувствовали, мы не чувствовали. Там отношения и к представителям азиатских республик, грузинский… У меня был один только эпизод, когда был этот пункт РП, где мы… Значит, мы на каждого раненого выписывали 100 грамм спирта. И я выписывал лишнее, чтобы водителям дать. Потом они бережно везут раненого, всё. А меня сменял один грузин. А он давал точно. И он написал на меня рапорт: «Она, русская свинья, фальшивый документ составляла. А я, честный грузинский человек…», - он не стал давать спирта этим водителям. И так ему объяснили, что это для того чтобы легче везти раненых, это единичные какие-то были… А в принципе у нас много было и грузин в госпитале, и вообще сталкивались…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А особисты работали у вас в госпитале?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Конечно.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А какие отношения с ними были?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ну, у нас капитан был один… порядочный человек. Очень прилично себя вёл. Но такая должность была. Но мы его не чувствовали. А потом, и повода не давали.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, а можете вспомнить момент самого большого своего страха во время войны?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Самого большого страха… вы знаете, страха войны не было. Чем опаснее ситуация, тем больше демобилизовывались, тем больше… Страха не было. Ни в одной ситуации страха не было. А, был страх. Сейчас скажу. Значит, когда должны были форсировать Одер, не могли развернуть там госпиталь, как полагается, и тогда перебили ещё один, и шёл огромный поток раненых. А стационар нашего госпиталя был в городке, и когда надо было там пройти, место, где была повешена наша, вот, я видела русскую девушку…
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Партизанка, видимо, да?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ну, партизанка, наверное. Повешена была. А потом, значит, я ночью должна была идти на обход к раненым, которые там идут в стационаре. Я пошла одна. А пароль был «мушка». Я иду одна, и её уже сняли. И она передо мной, у меня такой страх был жуткий. И вдруг мне кричат - стой, кто идёт? Надо подойти и тихо на ухо сказать «мушка». Я так обрадовалась, что я крикнула - мушка! И пришлось весь пароль менять по этому району. Вот это у меня был такой страх жуткий.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А скажите, пожалуйста, а самые большие, например, надежды, когда закончилась война. «Вот, сейчас мы и заживём!» Это было так?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Ну, это, вы знаете, я не успела этого почувствовать, потому что мне выдали по физиономии в первые же дни, когда я приехала в город.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Это как?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Я пошла устраиваться на работу.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Это какой год?
Е. ФИЗДЕЛЬ - 1946 год. Конец 1946 года. Я приехала с надеждой, что сейчас я буду уже работать, всё, пошла в отдел кадров Одесского горздрава. Меня спросили - для вас место в городе нет. Я говорю -а что же? - А езжайте, куда вас послали после института. Я говорю - я уехала на фронт, и вам не стыдно это говорить? Это всё равно сказать, что я с мужем прожила. Я оттуда вышла, и меня тянуло под машину. Вот, я помню эту машину, под которую меня тянуло, но рядом жила моя очень близкая подруга, я пошла к ним, они меня успокоили, всё. Вот так.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Это возвращение с войны?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Это был 1946 год.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А вроде бы ещё официальная кампания не началась.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Они же были… женщина, бандитка, она была в оккупации, но это не помешало ей потом работать.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Угу.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Начальником отдела кадров. И антисемитизм был жуткий тогда.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А почему? Казалось бы, страна, которая победила фашизм…
Е. ФИЗДЕЛЬ - Потому что Одесса специфический город. Все евреи были уничтожены, а все, кто откуда потащились, они приняли и добро, и их квартиры, и всё. И когда евреи стали возвращаться и требовать вернуть свою квартиру и что уцелело, ну, это вызвало очень нехорошие реакции. Потом уже сменили руководство, всё. Но я попала в эту обойму.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - А когда вы уехали в эвакуацию?
Е. ФИЗДЕЛЬ - В эвакуацию мы уехали 8 сентября 1941 года.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - 1941 года.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Началась война - мы сразу комсомольцы, пошли в горком комсомола, нам выдали винтовки, мы ходили там, диверсанты, прыгали где-то на кладбище, ловили потом, всё, потому что все были ворошиловские стрелки, все… имели. А 8 сентября уже город был в осаде, отец уже на фронте был. И мы с матерью эвакуировались.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Угу. А скажите, пожалуйста, как мама вообще ваша перенесла двоих членов семьи на фронте?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Она молодец. Она была общественница, работала в госпитале.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, все замечательно. Во имя Родины. А жить когда?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Вы знаете, только началась война, вернее, когда мы эвакуировались, я из почтового ящика вынула последнюю газету, и там было стихотворение Джека Алтаузена.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Погибшего, по-моему…
Е. ФИЗДЕЛЬ - Послушайте.
Пришло письмо по почте полевой.
Я увидала каракули кривые.
Их выводил русоголовый мой,
Голубоглазый мальчик мой впервые.
В письме играли буквы в чехарду
И друг за другом бегали вприпрыжку.
Ещё такому сложного труду
Не обучали моего сынишку.
Но мне милы каракули его.
Родной сынок, обрадовал ты папку.
Вот… буква О.
Вот буква Я протягивает лапку.
Я представляю, как писал ты мне,
С тревогой мать карандаши чинила,
Что в тишине ты перешёл с… на чернила.
Мне дорог сын, как Родина моя.
Скажите мне, ну как не умилиться,
Когда напишет он «папа» через «я»,
«Дом» через «ю», и в кляксах вся странца?
Спасибо, сын, спасибо, мальчик мой.
Живи, учись и горестей не ведай.
Настанет час, и я вернусь домой
К тебе, мой сын, и к Родине с победой.
И сквозь огонь, атаки и бои,
Сквозь посвист пуль и дым густой и горький
Письмо твоё, каракули твои
Я сохраню в кармане гимнастёрки.
Это осталось такое первое такое стихотворение военное. Он погиб быстро.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Да, я знаю.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Да. Вот, понимаете? Так что патриотизм был не наигранный. А он был воспитанный по-настоящему.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Но в какой-то момент всё равно начинаете задавать себе вопросы, и на них просятся неудобные ответы? Ведь, смотрит, когда вы сейчас рассказываете про эту историю 1946 года, внутри не возник вопрос - а почему? А кто? Или перед вами сидел конкретный враг?
Е. ФИЗДЕЛЬ - Нет, ну как? Я уже знала… я же не в первый день пошла, я пошла через 2-3 дня, но мне уже сказали, что ты не узнаешь того, что… Потому что это небывалое, в Одессе не было национальностей, была одна национальность - одессит.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Ну, конечно.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Не было национальностей. Одессит -и всё. А, вот, во время оккупации, я вам хочу сказать больше, моя мать была научным сотрудником в музее истории, как он назывался… И там ребята были, прошедшие войну с ранениями… катакомбы и всё. А музей обороны Одессы был. И вот открытие этого музея. Директор был интереснейший человек, художник, интеллигент. А когда пригласили на открытие музея секретаря горкома, он сказал - мне в этой синагоге делать нечего.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Евгения Адольфовна, на этом, к сожалению… Вы знаете, я первый раз за 21 год забыла посмотреть на часы.
Е. ФИЗДЕЛЬ - Все, мы кончили.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Хочу передать вам все поздравления, все, вот, их огромное количество, от наших слушателей. Спасибо вам, что вы есть, будьте, пожалуйста, здоровы, и продолжайте… вспоминайте, вспоминайте, потому что это всё очень важно. Напомню, что наша гостья - Евгения Адольфовна Физдель в прямом эфире «Эхо Москвы» и RTVI. Ещё раз с праздником вас.
Е. ФИЗДЕЛЬ - И вам огромнейшее спасибо! Я от всего сердца говорю, от себя, от многих - вы светлый луч! Дай бог вам всегда сверкать.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Спасибо.
Е. ФИЗДЕЛЬ - А вокруг чтоб было меньше темноты.
Н. БОЛТЯНСКАЯ - Спасибо.