Оружие для него стало тесным
Оригинал взят у ogolovok в Замечательные люди. Академик Лев Петрович Феоктистов
Замечательные люди. Академик Лев Петрович Феоктистов
Поводом для этой публикации стало письмо Александра Николаевича Щербины:
Уважаемый Олег Константинович!
Я запамятовал, отправил ли Вам воспоминания о Льве Петровиче Феоктистове из книги "Лев и Атом", которая была издана в 2003 году. Напомните, пожалуйста. Прилагаю запись на книге, подаренной мне супругой Льва Петровича. С уважением, АНЩ
Я поблагодарил Александра Николаевича за этот бесценный подарок - копию автографа жены академика Феоктистова, одного из создателей современного ядерного оружия и исследователя перспективных направлений ядерной энергетики, основанной на термоядерном синтезе, и пообещал поискать в своих компьютерах его воспоминания.
У меня не оказалось присланных им воспоминаний, но я нашёл их в интернете в книге "Лев и Атом. Академик Л. П. Феоктистов: автопортрет на фоне воспоминаний", составители Александр Емельяненков и С. Ковалева, а в ней интервью, данное А.Н.Щербиной, по всей видимости Александру Емельяненкову.
Вчитался и понял, что эти откровения автора о людях,создававших ядерный щит нашей страны,об особенностях работы в ядерных центрах, его оценка результатов ядерного противостояния и перспектив безопасности ядерных технологий должны стать достоянием читателей. Серьёзные вещи описаны простым, доступным для понимания не посвящённым, языком и настолько убедительны, что знакомство с ними должно увеличить число приверженцев развития ядерной энергетики.
Я умышленно не стал переписывать сведения из жизни и научной деятельности Л.П.Феоктистова будучи уверен, что прочитав эти записки, читатели проявят интерес к личности академика и более подробно ознакомятся по ссылке http://wsyachina.narod.ru/history/lpheoktist_2.html.Александр Щербина,
начальник Центра проблем безопасности ядерной энергетики РФЯЦ-ВНИИТФ:
Л.П. Феоктистов
- Он был страшно храбрый человек. Это проявилось, ещё когда он был начальником отдела. Когда приезжал Алфёров и нас ругали за провал испытания.
Владимир Иванович Алфёров после смерти Зернова стал замминистра по спецбоеприпасам. И приехал нас ругать за провал программы. Ругать он умел. Ругал классно. Собрал всех на уровне начальников отделов - и давай распекать. Первым поднялся Лев и в популярной форме ему объяснил: это не провалы.
- А что?
- А подтверждение одного из возможных вариантов. Эксперимент на то и эксперимент…
- Отрицательный результат в науке тоже результат?
- Вот именно. Мы же, говорил Лев, институт научный, мы же пытаемся по максимуму… Разложил, как говорится, всё по полкам.
Алфёров приезжал к нам и по другим поводам. Был такой нюанс - Забабахин, Романов и Феоктистов написали бумагу в ЦК о нецелесообразности создания противоракетной обороны. При появлении кассетных боеголовок это только пускание денег на ветер, писали наши корифеи, по сути - разорение страны. Словом, нужно договариваться о каком-то паритете…
И Алфёров снова приехал - вести воспитательную работу. Я был на том НТС, и словами это не передать. Полежит-полежит на старом продавленном диване, потом вскакивает: да как вы смели - в обход министерства, напрямую в ЦК?! Ну а чем дело кончилось? Был подписан договор по ПРО. Правда, Алфёрова уже как замминистра не было.
Словом, Лев Петрович - храбрый человек. Здесь же могу вспомнить нашу эпопею с Владимиром Нечаем, когда Феоктистов решительно её поддержал…
- Что за эпопея?
- Дело вот в чём. Была проведена серия замечательных опытов по исследованию действия поражающих факторов на наши боеприпасы. То есть были проверены их фактические возможности прорыва ПРО и стойкость к поражающим факторам в космосе - рентгеновского, гамма-нейтронного излучения. Были поставлены облучательные опыты, в которых эти условия глубокого вакуума имитировались. Нам удалось поставить опыты так, что можно было выпустить мгновенное излучение, перекрыть канал вывода излучения и потом извлечь испытанную технику и посмотреть, что с ней произошло. Уникальная, конечно, работа.
Потом мы поставили завершающий опыт. Это означало - облучить и взорвать после действия поражающих факторов. То есть доказать, что боеголовка выдержала воздействие. Вот такой „кинжальный эксперимент“ мы с Владимиром Зиновьевичем ставили. Лев Петрович очень сильно нас поддержал, Литвинов поддержал - без их поддержки мы бы не смогли. На карту было поставлено очень много - по сути, престиж института. Даже незначительная шероховатость могла бы привести к большим неприятностям: эти работы были поданы на Государственную премию.
- Работы, которые вы подвергли испытанию?
- Да. И меня ребята из Арзамаса, тот же Юра Романов, пытали на Новой Земле: Саш, ну зачем? Работа идёт на Госпремию, вполне проходная, что вы делаете?
- Если я правильно понял, вы свою же работу подвергли жёсткой ревизии?
- Совершенно верно. Лев об этом упоминает в книге. Я считаю, тут есть и его личная заслуга. Он, конечно, не занимался всей программой, но его поддержка, его авторитет были решающими.
- И всё происходило на Новой Земле?
- Там был завершающий эксперимент. А перед этим провели два опыта на Семипалатинском полигоне - предварительных. После них пошли на этот „кинжальный эксперимент“ на Новой Земле. В министерстве было много скептиков - считали, что мы провалимся. Поэтому зарезервировали ещё один опыт. Такой же - повторный.
- В чём была основная сложность? В том, что не удастся опыт, или что заряд после облучения не сработает?
- Что заряд сработает с большой подсадкой - не выдержит испытания, грубо говоря.
- Но эти пессимистические прогнозы не оправдались?
- Всё вышло в лучшем виде.
- А всё было проведено в один сезон?
- Эксперимент шёл в связке с другими испытаниями. И это был, по существу, последний шанс провести опыт с большой интегральной мощностью взрыва. После этого договором было введено ограничение мощности подземных испытаний - не более ста пятидесяти килотонн. И нам пришлось бы идти на корректировки, ограничения… А так удалось провести полномасштабную проверку.
- Какой это был год?
- Август 75-го.
- Феоктистов часто бывал с вами на Новой Земле?
- Я бы не сказал. Но на этой конкретной работе он счёл необходимым присутствовать. Находился с нами, по сути, всё время, пока была экспедиция. И там же, на полигоне, взял шифровальный блокнот и накатал Славскому - по нашему результату. Я, говорит, всё написал - отправляйте…
Тем временем Борис Васильевич Литвинов, наш главный конструктор, через командующего флотом устроил так, чтобы прямо из Архангельска улететь домой, на Урал. И я, помню, очень просил: заберите меня - сыну обещал, что поведу его в первый класс… Мы вернулись в ночь с 30 на 31 августа. А Лев вместе с Бунатяном полетели в Москву. Потом, через пару-тройку дней, прилетел и рассказывает: „Славский прочитал шифровку и велел отправить в ЦК - без правки, но за его подписью…“ Вот так было.
- А что особенного в той шифровке сообщалось?
- Что проведён уникальный эксперимент - на изучение стойкости ядерных боеприпасов. Все расчёты и характеристики, которые были заложены, подтвердились. Славский был очень доволен, он опекал эту работу…
- А как отнеслись коллеги в Арзамасе?
- Вы знаете, нормально. Некоторые, конечно, высказывались в том смысле, что не понимают, зачем мы идём на такие „кинжальные эксперименты“. Но ни разу не повторили, хотя имели для этого возможности…
- Чем это объясняете?
- Риск очень большой.
- А гражданская ответственность, долг учёного, конструктора - убедиться самому и показать другим: видите, всё подтверждается. Не в бумажных расчётах, а в реальном эксперименте…
- Я не раз задумывался над этим. Нам с Нечаем было тогда по тридцать девять лет. Вот если бы мне сейчас сказали: ну-ка давай, проводи такой эксперимент, я бы, наверное, долго-долго колебался. Или пошёл бы на него, обложившись кучей дополнительных экспериментов, чтобы быть уверенным в результатах…
- А почему тогда действовали без оглядки? Это молодость? Она, как и смелость, города берёт?
- Нет. Думаю, не в этом дело. Время такое было - на карту был поставлен престиж очень серьёзной разработки нашего института. И если бы мы заняли осторожную позицию - лучше не рисковать - мы бы проиграли. После этого эксперимента Феоктистов заявил на НТС, что теперь у нас есть инструмент, который позволяет объективно судить о нашей продукции и проверять её, если потребуется. В этом смысле он достаточно храбрый был учёный. Не то чтобы в бумаги уйти… Решительный эксперимент - это да!
- Хотя Александра Ивановна любила над ним подшучивать: ну чистый физик-теоретик! Вот лампочку ввернуть, выключатель или розетку исправить - не допросишься…
- Так сложилось, что я сейчас занимаю кабинет, где он когда-то работал. В этой комнате сидел Романов до отъезда в Арзамас, а потом Феоктистов. Помню, как ни зайдёшь - он за столом, откинувшись в кресле, а в руках полуметровая логарифмическая линейка. Всё просчитывал. Это его обычная поза…
- А каким он был начальником?
- Тогда в нашем институте ситуация была нестандартная. Теоретики, несмотря на то, что и у них была градация: отдел - четыре-пять человек, лаборатория - три-четыре человека, работали кто с кем хотел. Складывались микроколлективы по интересам. Мне нравится с вами работать - я работаю, несмотря на то, что совсем из другого отдела. Такая была демократичная обстановка.
- Но ведь любому руководителю, хочешь не хочешь, а приходилось, видимо, принимать не всегда приятные для сотрудников решения?
- Я так понимаю, что этот процесс начинался немножко дальше, уже за теоретическими кабинетами. Когда пишется техническое задание на конструирование, тут уже начинаются и сроки, и планы. А когда только рождается идея… Я не могу вспомнить, когда бы Лев сильно проявлял администрирование. Он мог достаточно чётко изложить свою позицию - это да.
- Целая глава в его книге посвящена Челябинску-70 - как жили, как работали, о чём мечтали. Пожалуй, впервые открытым текстом сказано о действительных заслугах уральского ядерного центра. Становится ясно, что работы вашего коллектива в прикладном смысле давали значительно больше. Но вместе с тем, как человек справедливый, Лев Петрович отмечает, что в Арзамасе с большим размахом и глубиной велись фундаментальные разработки. Для этого у них была соответствующая научная база. И те критерии надёжности, барьеры безопасности ядерных устройств, что были заложены ещё при Харитоне, работают до сих пор.
- Он абсолютно прав. Институт наш на чём выдвинулся? На малгабах…
- Это от слова „малогабаритный“?
- Да. И тогда роль Льва в этих делах была решающей. Потом, конечно, Нечай. Последние заряды, которые сейчас на вооружении, - это уже Владимир Зиновьевич Нечай. Но тогда - Лев. Надо сказать, что сектор малгабов был образован в нашем институте, ещё когда мы пребывали в Арзамасе. И начальником его был Лаврентьев, академик, известный больше как основатель Новосибирского академгородка. Он приезжал из Москвы, когда мы ещё работали в Арзамасе, проводил семинары. А потом, когда понял, что оружие создано, интерес потерял. На Урал к нам уже не приезжал…
А при Щёлкине какая возникла идея? Создать здесь Уральский научный центр. Задумано было много. Даже ускоритель первоначально делали у нас, это потом его в Серпухов перетащили. Когда на место Щёлкина назначили Забабахина, Евгений Иванович вернул всё в прежние рамки: только оружие… Даже Славский не смог его переубедить.
- И вы занялись миниатюризацией?
- Это уже совсем другой этап. А тогда ещё была идея „супербомбы“ - огромного по габаритам и мощности термоядерного устройства.
- Откуда она возникла?
- Из „слойки“ Сахарова - когда не нашли ей другого применения. Эта „кузькина мать“ - она родилась оттуда. Наш институт отработал по этому „изделию“, как говорится, „от“ и „до“ - включая аэродинамику. И с 58-го она лежала в готовности.
- Полностью готовое устройство?
- Не заряд. А его конструкция - сама бомба. Но когда выползла идея провести демонстрационный взрыв и когда её горячо поддержал Никита Хрущёв, у нас это право отняли. Больше того - забрали все комплектующие, в институте осталась только сама оболочка бомбы, которая теперь в музее. К тому времени у нас была сделана проработка гораздо меньших габаритов - и на мощность фактически сопоставимую, хотя такая была не нужна. Она совершенно нелепая. Это демонстрационная мощность, это не оружие. И преследовала исключительно политические цели…
- Это „изделие“ было испытано 30 октября 61-го?
- Да. И в таком же корпусе испытывались другие заряды повышенной мощности. Там ведь всё было отработано - и аэродинамика, и безопасность экипажа… Это серьёзнейшее дело! Сколько одних парашютов на полигоне в Багерово, в Крыму, порвали! У нас чехлы на машинах были из этой рванины… Друзья приезжали - привозили в качестве подарка. Там площадь основного купола - шестнадцать соток, и поначалу они рвались как ситцевые…
- Вам приходилось бывать и в Багерово?
- Да, и в Багерово. А ещё Семипалатинск, Новая Земля, Североморск, Приозёрск, Тюра-Там… В Донгузе не был, хотя это самый ближний к нам полигон. Артиллерийский. Там проводились отстрелы - траектории, баллистика, парашютные системы для артснарядов. Мы же вели снарядную тематику. Этим только наш институт занимался. Там и отрабатывали.
- А разве и в снарядах парашюты использовались?
- Использовались. Это довольно сложные в техническом отношении устройства.
- А ядерные фугасы тоже ваших рук дело?
- Нет, это не мы. Это Арзамас.
- Я имею в виду те, что устанавливались на границе с Китаем, а потом были сняты…
- По таким вопросам у нашего министерства одна позиция: о чём речь? Мы про это ничего не знаем… Так что и мы ничего не слышали (смеется).
- Вот и Лев Петрович в отношении пресловутых „чемоданов“ или, по-другому, ранцевых зарядов, высказывался очень аккуратно. Но из контекста было понятно, что он-то понимает, о чём речь…
- Это деликатная тема, лучше её не развивать…
- Можно ли так сказать, что в вашем уральском центре средний возраст бомбоделов, не обижайтесь, был ниже, чем в „приволжской конторе“, как называли иногда КБ-11 и Арзамас-16?
- Нельзя сказать. Талантливые ребята были у них всегда. Другое дело, и это заслуга Кирилла Ивановича Щёлкина, что на Урале были собраны мощные и разнородные силы. Ведь посмотрите - все облучательные опыты отсюда пошли, все импульсные реакторы отсюда пошли…
- Иногда приходится читать, что руководство Средмаша благоволило уральцам. Даже в „Воспоминаниях“ Андрея Дмитриевича Сахарова есть на это намёк.
- Скорее наоборот. Одно имя Харитона, который был там с первых дней атомного проекта, многое решало. А у нас тогда научным руководителем был Кирилл Иванович Щёлкин. И у него был один бог - это Курчатов. Они были очень дружны. И когда умер Курчатов - в феврале 60-го года, то уже в декабре того же года Щёлкин перестал быть нашим руководителем. То ли понял, что лишился этого бога, то ли ещё что-то - история до сих пор не разгадана.
- Он ушёл по собственному желанию?
- Точнее сказать - „по собственному желанию начальства“. Хотя формально - да, по собственному заявлению…
- А как вы полагаете, у Льва Петровича Феоктистова с чем было связано решение уйти? Ведь ему всего пятьдесят было?
- Я вам мое личное мнение изложу, хорошо? Первое - он дважды намекал Евгению Ивановичу Забабахину, что надо бы пойти в академики - очень низок авторитет боеприпасника. В академии, по его мнению, превалируют учёные известные, о которых пишут. А боеприпасники - они же секретные. Во-вторых, он поддерживал лазерные дела, которые не поддерживал Евгений Иванович. И мне кажется, Лев стал ощущать некую для себя тупиковую ситуацию - в научном плане, разумеется. На Новой Земле он откровенно говорил: ну что осталось? Ну, качнём мы пару миллиметров в этой оболочке, пару миллиметров - в той… Доли миллиметров качнём - дальше что? То есть он считал, что оружие для него стало тесным. Хотя, если по большому счёту, Нечай доказал, что в оружейных делах нет тупика. Но тогда он для себя посчитал, что в основном всё сделано.
Это, подчёркиваю, моё личное мнение. И потом, знаю, что Шура, я её так называю, очень стремилась в Москву. Там уже их дети учились…
Семья Феоктистовых. 60-е годы прошлого столетия
Со слов самого Льва знаю, как он переходил на работу уже непосредственно в Курчатовский институт. Он при мне рассказывал Володе Нечаю, как было дело в кабинете у Славского. Там у него стоял макет быстрого реактора, и министр вдруг принялся растолковывать, что и как. Лев говорит, я подивился: он настолько старше меня - и ни капли склероза, с такими тонкостями рассказывал всё по быстрому реактору. Говорил, говорил, потом: „Так, по поводу твоего перехода. Будешь работать у Александрова замом по оборонным делам. Иди“. И разговор закончился - Лев это сам рассказывал…
- Я так понимаю, что не очень комфортно было ему в Курчатовском институте. Особенно вначале…
- Это естественно.
- Почему?
- Потому что оружейные дела никто не знал. И заслуги таких людей были мало кому известны. Тот же Щёлкин: пришёл - ну и что? Потом узнают: ёлки-палки, да он трижды Герой…
- Но всего-навсего член-корреспондент…
- И помер ведь членом-корреспондентом! Хотя вокруг него все - и Сахаров, и Зельдович - все академики. А делал он не меньше, был первым замом у Харитона. В академики его просто не пропустили. Вот и Лев Феоктистов получил это звание уже на излёте - не в пятьдесят и не в шестьдесят лет. Хотя членкором стал ещё в 66-м, в тридцать семь лет.
- Мы как-то довольно откровенно говорили со Львом Петровичем о судьбе академика Легасова, с которым он близко сошёлся именно в Курчатовском институте. Как можно было понять, их не очень устраивала сама атмосфера. Не чувствовалось, как на Урале, дружеской поддержки, открытости…
- Наверное, так и было. Внедряться в такой коллектив непросто. Если бы Лев пришёл туда с какими-то своими разработками и своими соратниками, с командой - это уже другое. А он пришёл на должность, которую под него же создали, - зам. по оборонной тематике. Я ведь тоже понимаю Славского. История с Сахаровым чему научила администрацию Минатома? Нельзя таких учёных выпускать. Они должны оставаться под контролем. Обширная эрудиция, контакты - чёрт его знает, что он там дальше скажет. Лучше пусть остаётся под контролем…
- Мотивы Славского понятны. Жаль только, что ни он, ни Георгий Александрович Цырков, в ту пору начальник Пятого главка, не дали ход предложениям, которые исходили от самого Феоктистова. Я имею в виду письмо, которое он написал по просьбе того же Цыркова - как быть и что делать с Сахаровым? В своей книге Лев Петрович упоминает, что он предложил тогда создать институт по проблемам войны и мира - и пусть бы Сахаров его возглавил. Феоктистов там же признаётся, что и у него у самого была мысль перебраться туда на работу…
- И правильно! Вот Михайлов, бывший министр, возглавил же специально под него созданный Институт стратегической стабильности. Ну создайте тогда такой же институт, чтобы смотреть контакты, долгосрочные прогнозы. Можно же было и тогда это сделать. Но, видимо, Политбюро и верхняя партийная власть не желали подпускать учёных…
- …к выработке политики, долгосрочной стратегии?
- Да. Наверху считали, что это их забота. А вы, технари, оружие клепайте… Между прочим, и сейчас это продолжается. Глупо, на мой взгляд, иметь под рукой такую концентрацию интеллекта и не воспользоваться, не сказать: ну-ка, ребята, проанализируйте, посмотрите, какие тенденции, откуда угрозы, что нам надо в долгосрочной перспективе. Причём необязательно, чтобы только федеральный центр - возьмите в кооперации с другими службами.
- Но ведь какие-то механизмы для подобных контактов созданы…
- Да, я знаю, что Евгений Николаевич Аврорин входит в Совет по науке и высоким технологиям… Но сколько раз он собирался? По пальцам одной руки можно пересчитать…
- Мы всё наверх киваем, а на уровне вашего института, ядерного центра подвижки в эту сторону уже есть? Вот вы сейчас чем занимаетесь?
- Несколько лет назад мне предложили возглавить Центр проблем безопасности ядерной энергетики. Первоначальная задача была мне сформулирована Нечаем и Аврориным так: ты много занимался стойкостью оружия, а теперь вот надо поработать над устойчивостью топлива от всяких закритических ситуаций - реактивностных аварий. Именно того, что в Чернобыле случилось.
Мы подготовили несколько таких экспериментов, они очень дорогие - один выползает сразу на полмиллиона долларов и даже больше. Это серьёзные вещи. И чтобы ими заниматься, нужна добрая воля конструкторов - разработчиков ядерных реакторов, а она не всегда есть. Они тоже конъюнктурят, пытаются всё решить на уровне оргтехмероприятий…
Например, что сделали сразу после Чернобыльской аварии? Приказали перевести все реакторы этого типа на 0,8 от проектной нагрузки - никаких предельных характеристик. То есть просто снизили мощность…
- А сегодня министр Румянцев призывает повысить коэффициент использования установочной мощности - чтобы обеспечить конкурентоспособность атомной энергетики.
- Хорошо. Для этого нужно что? Прежде всего бесперебойная и безаварийная работа. Чем хорош реактор чернобыльского типа? Для замены топлива его не нужно останавливать. Меняешь, скажем, одну тепловыделяющую сборку в сутки, из тысячи четырёхсот, - и работаешь…
- А реакторы ВВЭР для этой операции нужно останавливать?
- В том-то и дело. У РБМК в этом смысле колоссальное преимущество. Но: требуются очень грамотные действия персонала - тщательные, скрупулёзные, строго по инструкции. Перед каждой операцией бригада отрабатывает свои действия на тренажёре, который стоит в комнате отдыха. Эта процедура обязательна перед заменой каждой тепловыделяющей сборки.
- Чтобы не было задержек в зоне?
- Это одна сторона. И чтобы какой-то оплошности не допустить: недоворот, неправильная постановка цапфы на фиксатор - всё может привести к весьма неприятным последствиям…
Так вот, эксплуатационная безопасность - важное направление в деятельности института. Ещё одна актуальная задача - отработка новых технологий обращения с облучённым ядерным топливом. Это и в мире мощнейшая проблема. Если Россия, имея такие возможности, не воспользуется ситуацией, хотя бы в финансовом плане, - локти станем кусать. Драка будет. Драка не только за место на рынке ядерного топлива, но и за право взять топливо на переработку. Французы это понимают, немцы соляные копи у себя занимают этим делом. Это прибыль огромная, долгосрочное занятие, рабочие места. Когда я слушаю Явлинского, Яблокова, понять их не могу: ребята, вы или куплены, или просто неадекватны. Кто вас направляет?
Посмотрите на „Маяк“. Да, в первые годы не было очистных, сбрасывали во внешнюю среду. Но ведь „добро“ на сброс, говорят, у Сталина подписали: когда некуда было деваться, не было отстойников и очистных в проекте, упирали главным образом на сроки - скорее получить первый плутоний…
Это главная причина. А во-вторых, и уровень понимания был другой. Но обратите внимание: в 48-м начали, а в 50-м году сами же и прекратили.
- Хотите сказать, мы способны учиться на собственных ошибках, извлекать уроки?
- А вы полагаете, нет? Мало кто знает, например, что идеология длительного сухого хранения облучённого топлива была предложена в Советском Союзе, а подхвачена на Западе. Сейчас мы в роли догоняющих - по сути, только начинаем…
- В таком случае, дайте ваш прогноз: хранилища бассейнового типа, как в Красноярске, уже не будут строить, перейдём на сухой метод?
- Чтобы ответить, нужны технико-экономические исследования - что проще. Сейчас пошли по какому пути? Металлобетонные контейнеры, пристанционные горячие камеры переработки около хранилищ облучённого топлива… Всё же переполнено! Я был на Смоленской станции, на Курской - реакторы работают, сборку достали - надо её на три-четыре года поместить, чтобы она остыла. Никуда не денешься от этого, потому что к ней ведь не подойти, она же сияет - десять тысяч рентген в час, больше даже, до двадцати тысяч на поверхности. Сияет! И каждый день - следующую, следующую. Вынимаешь, ставишь… Четыре года постояли в реакторном зале - перетащили в хранилище, здесь же, на территории. Это тоже будь здоров что за сооружение. Причём это всё операции, недоступные человеку. Всё выполняется дистанционно…
Сейчас мы занимаемся разработкой технологий сухого хранения для топлива самых первых наших реакторов. Установки АМБ на Белоярской станции - это же были опытные, потом на их основе делались РБМК, потом БН пошли… Там, пока учились делать это топливо, очень много повреждённых топливных сборок. А хранение повреждённых топливных сборок в воде - это такое дело чреватое: водородный завод. Идёт процесс гидролиза, выделяется водород, его нужно каким-то образом извлекать или дожигать, иначе просто будет взрыв…
Ещё только предстоит отработка технологии сухого хранения. Как глубоко надо осушать? Какое топливо? Если долго осушать - оно в труху превращается, рассыпается… Если быстро осушать - это огромные энергетические затраты. Выход из положения какой? Глубокая термовакуумная сушка. Но чтобы конструкцию длиной семь-восемь метров высушить, и высушить так, чтобы грамма воды не осталось, сколько нужно затратить энергетики? Тут много технологических, энергетических, химических и прочих проблем… Но тем не менее это направление сейчас развивается.
А пока „Маяк“ перерабатывает топливо только реакторов ВВЭР-400, реакторов флота, реакторов исследовательских и реакторов на быстрых нейтронах - БН-600, который на Белоярке, и БН-350 из Шевченко.
- Топливо из реакторов РБМК вообще не перерабатываем?
- Нет. Но что при этом хочу подчеркнуть: семьдесят процентов топлива для Курской, Смоленской АЭС, где установлены такие реакторы, производится из ядерных материалов, полученных на „Маяке“ в результате переработки облучённого топлива реакторов ВВЭР. В этом и была заключена идея замкнутого топливного цикла: один реактор топливо выжег, после чего оно перерабатывается для использования в реакторе другого типа. А сейчас появляются уже новые предложения. Вот, например, реактор „Брест“ - из урана он будет нарабатывать плутоний… Но сделано так, чтобы этот плутоний никуда за пределы установки не исчезал.
- Вот и хорошо, не будет соблазна использовать его в бомбе…
- Да, но не забывайте: оружейный плутоний имеет свойство „стареть“.
- То есть создать запасы - раз и навсегда - нельзя?
- Я так скажу: для зарядов он нужен свеженьким.
- А это что означает - сколько лет, дней, месяцев?
- Тут я не могу распространяться. Но можно помечтать. Для страны хорошо бы так: затратился, сделал оружие - и оно лет тридцать-пятьдесят не требует у тебя никаких регламентных работ, никакого обновления. Но возьмём компьютер - за последние десять лет сколько уже поколений компьютеров сменилось? И как они шагнули! Этот путь и хорош, и плох. Вроде бы и сделал ты так, но всё равно это застой. Если вы собираетесь в этом направлении работать, вам всё время необходимо совершенствоваться.
- Самое надёжное оружие - это лук и стрелы. Но и там от долгого лежания тетива может сопреть - вы это хотите сказать?
- Да! Именно это. Ведь, как известно, и порох может отсыреть. А ядерный боеприпас - это сложнейшая система, она постоянно требует внимания к себе, регламентных и прочих работ. Заблуждается тот, кто думает, что собрали заряд, передали в войска или на склад - и дальше можно не беспокоиться. Собрали, сделали, передали, и голова не болит - это был бы идеальный вариант. Но в жизни так не бывает. Всё гораздо сложнее. Хотя очень многое сделано, чтобы оружие было надёжным и работоспособным на длительное время.
- А сколько вообще нам нужно оружия? И какого?
- В своё время я был свидетелем серьёзных разговоров, в том числе и с участием Льва Петровича, когда наши учёные не понимали, на хрена мы так раздуваем СС-20. Да, стоит воздать должное создателям: боеготовность - десять минут, стреляет с заранее привязанной бетонной площадки: приехал, встал на неё - и стрельнул. Ребята, которые на этом комплексе служили, говорят: меня ночью разбуди - я все операции отработал до автоматизма. Страшное оружие на самом деле. И нацелено было на сорок натовских баз в Европе, на аэродромы с ядерным арсеналом. Десять минут - и всё закончено… И что - мы этим их остановили? Да ничего подобного. Они нам „Першинг“ в отместку. И говорят: хотите демонстрационный взрыв? Мы вам точнёхонько в храм Василия Блаженного или в Мавзолей. Пятнадцать метров - радиус наведения!
А ведь вся страна работала на СС-20. Три офицерских училища - ракетных - полностью были на это сориентированы. Куда этих пацанов сейчас девать? Мне кажется, это тот случай, когда наша страна уже сама стала бряцать оружием. То мы всё догоняли, догоняли… Американе нас стимулировали и подвигали - то на кассетные заряды, то на другие направления. А тут уже мы их.
- На примере СС-20, вы полагаете, это стало совершенно очевидно?
- Да. И, кстати, ни разу - ни разу! - политические деятели не обратились к учёным. Они бы услышали от того же Льва Петровича: мужики, что вы делаете? Ну всегда же богатый найдёт выход! Вот он и нашёл - в виде „Першинга“.
- А с другой стороны, Лев Петрович вспоминает, что и учёные часто подогревали аппетиты политиков, не говоря уж о военных… Он даже описывает, как сам на приёме у Хрущёва предлагал маршалу Малиновскому на выбор самые разные „изделия“ - вот такое можно сделать, а ещё такое…
- Я не занимал тогда высоких постов, да и сейчас не занимаю, но мне кажется, что все наши разработки были реакцией на появление - в разведданных или где-то ещё - очередной разработки американской. Та же малогабаритность - так и американцы к этому стремились. Это коню понятно: чем меньше и мощнее, тем эффективнее…
И так вот любой вид вооружения появлялся - сначала проскакивало сообщение, что американцы этим занимаются или уже создали. Всё-таки они были закопёрщиками гонки вооружений.
- И в зарядах, и в носителях?
- Считаю, да. И когда появилась „Сатана“, американцы её сильно испугались. Тут ни убавить ни прибавить.
- А как вы смотрите на нынешние перемены в военной доктрине, на соотношение между различными составляющими так называемой ядерной триады? На соотношение между ядерными и неядерными вооружениями, на роль федеральных ядерных центров?
- Моё глубокое убеждение - должна остаться состязательность между нами. Всё-таки два ядерных центра - это правильно. Должна сохраняться состязательность. И желательно не на уровне серийного производства, а ещё на стадии выбора той или иной конструкции. Это, так сказать, внутренний момент.
Что же касается вопроса в принципе, на мой взгляд, ядерное оружие - это всё-таки оружие XX века. И хоть оно будет совершенствоваться, военно-промышленный комплекс не будет стоять на месте, прогресс как таковой продолжится - я убеждён в этом, но всё равно это оружие прошлого века. Будут какие-то другие решения…
То, что террористы учинили 11 сентября, доказывает, что есть другие решения. Они невероятны для разумного понимания, но от этого никуда не уйдёшь.
- Здесь, по вашему мнению, ядерное оружие - даже в мини- или микроварианте - не может быть адекватным ответом?
- Конечно нет.
- А что же тогда? На каких принципах может быть основано оружие XXI века? Или это вообще может быть не оружие?
- Я думаю, что это воздействие на психику. Или какие-то другие щадящие действия…
- То есть с нелетальным воздействием?
- В общем, да. Хотя бы для того, чтобы было время надеть наручники… А вместе с тем - демонстрация другим, чтобы отпала всякая охота терроризировать людей.