Так они дышали, поэты, не пришедшие с Войны... Павел Коган / К 100-летию
Ещё ВОВ и литература здесь, здесь и здесь
Но веку он не изменял
4 июля исполнилось бы 100 лет поэту Павлу Когану / Первая полоса
Павел Коган за время своей короткой жизни не увидел в печати ни одного стихотворения, подписанного его именем. ©Ещё ВОВ и поколения здесь, здесь и здесь, в т.ч. О Поколении, не вернувшемся с Войны
Павел Коган
Он погиб в страдные дни 1942 года под Новороссийском, возглавляя поиск разведчиков. В рост пошёл он на пули, так же как в рост шёл он по жизни. Ведь и вся его жизнь была внутренней подготовкой к подвигу.Московские поэты моего поколения хорошо помнят сухощавого и угловатого юношу, удивительно жизнелюбивого и страстного в своих жестах и суждениях. Из-под густых сросшихся бровей пытливо и оценивающе глядели на собеседника глубоко запавшие каре-зелёные глаза. У него была поразительная память. Он знал наизусть не десятки, а сотни стихотворений самых разных поэтов, не считая своих собственных. Читал он их всегда вдохновенно, но особенно взволнованно звучал его голос тогда, когда читал стихи, близкие ему по духу. Это были стихи, осмысляющие время. Не ошибусь, если скажу, что он жил поэзией. И разумеется, в этом слове он заключал не просто стихотворчество, но всю свою жизнь, своё отношение к судьбам поколения.
Все мы в конце тридцатых годов жили ощущением надвигающейся войны, смертельной схватки с фашизмом. Этим ощущением проникнуто и творчество Павла Когана.
Сергей Наровчатов, 1960 год
На месте гибели Павла Когана, сопка Сахарная Голова, Новороссийск
Надоело говорить и спорить
Кто не знает этих строк? Их автору - поэту Павлу Когану - 4 июля исполнилось бы 100 лет / Субъективные заметки
Иногда кажется, что нет ничего плодотворнее в интеллектуальной сфере, чем ругать советские времена. Особенно важно подчёркивать, что не было тогда свободы слова, а, например, честные писатели и поэты томились в тюрьмах или, в лучшем случае, писали в стол, на будущее. И всегда дрожали, дрожали, дрожали - когда возьмут? Когда притормозит возле дома чёрный воронок?
Что, этого не было? Было.
Кто-то ждал, кто-то дрожал. А кто-то писал вопреки всему.
И почему вдруг появились в столь жуткие совдеповские времена блистательные поэты и прозаики, до которых большинству нынешних свободных мастеров слова тянуться и тянуться?
Я не знаю ответа на этот вопрос, хотя о чём-то догадываюсь и что-то знаю о тех временах. Как, впрочем, и о том, что хулители из хулителей ныне бывают не менее рьяными.
А вот творчество - всегда таинство. И не обязательно, что время и общественный строй определяют писательскую судьбу. Как и далеко не всегда писатели являются рабами времени или баловнями его властителей, и не всегда цензорами и покровителями становится у них царь, как у Пушкина, который во многих своих творениях шёл поперёк воли благодетеля. Как и не всегда по слову писателя, как бывало с Шолоховым, Красный Царь мог кого-то избавить от смертной участи за «идеологические отклонения» или бог знает за что...
«Поэзия - езда в незнаемое». Разве не так?
И разве не правда, что сама жизнь ещё более незнаема и трудно познаваема. А прихоть властителей, как и властителей умов, зачастую непостижима.
Кто-то говорит, что любит Маяковского, не мешая его убить или потворствуя самострелу, кто-то высылает из страны Солженицына, полагая это благом для советских трудящихся и правильных читателей, и если уж с глаз долой, то и из сердца вон. Но не понимает при этом, что в перспективе ставит крест и на себе, и на стране, ибо даже корявое, но искреннее и правдивое слово крепче любой решётки и любого постановления или указа. Кто-то же считает, что в наши времена писатели и словотворцы это преимущественно менеджеры человеческих душ типа Владимира Рудольфовича Соловьёва, обладающего совсем не корявым жарким словом и непревзойдённым самообладанием, русского по духу и готового на всё, чтобы… А что - чтобы? Впрочем, речь не о таких любителях словесности, талантливых по-своему.
В брежневские годы, когда я познавал людей и время, вдруг открылись на студенческой скамье совершенно не «школьные», то есть не изучаемые в младших и старших классах, не похожие на классиков поэты. И они поразили.
Я раньше думал «лейтенант» -
Звучит «налейте нам».
Это Михаил Кульчицкий.
Ни фига себе - лейтенант, налейте нам! Но он же должен Родину защищать! Что же ещё можно защищать? Не себя же, не близких, не жену же ведь и не деток своих! Только - Родину, и желательно социалистическую. Вот Василий Тёркин - тот совсем другой, он лихой солдат. Хотя и тёплый, и близкий. И также, по-моему, не до конца понятый и оценённый, а ведь он важен своими мыслями и поступками даже сегодня. Его творец, Твардовский - это, да, абсолютно честный гражданин, поэт и редактор, такой же, как сам Вася Тёркин, почти убитый и спасённый товарищами на мёрзлом поле:
И подумала впервые
Смерть, следя со стороны:
«До чего они, живые,
Меж собой свои - дружны.
Потому и с одиночкой
Сладить надобно суметь,
Нехотя даёшь отсрочку».
И, вздохнув, отстала Смерть.
Смерть у Твардовского отступала, ибо ей противостоял советский солдат.
Фантазия, в общем-то. Против смерти всё же не попрёшь. Но фантазия была отражением времени и зеркалом эпохи, выявлением характера и воспитанности живших в ту пору людей, до которых нам, видимо, в чём-то уже не дотянуться.
А тогда, когда я читал это и вдруг узнал ещё и Кульчицкого, за которым потянулся Павел Коган, то вместе с товарищами по учёбе стал осознавать через строки стихов не издаваемых (почти начинающих) поэтов, что мир вокруг был и есть сложнее, что в нём много красок и оттенков. И они не только серого или зелёно-защитного цвета солдатской гимнастёрки и красной звезды на пилотке. И что он в чём-то не таков, как нам его представляли наши преподаватели, излагая марксистскую теорию и историю КПСС, а также победы советского строя и коммунистической партии.
Но и педагоги что-то знали ещё или о чём-то догадывались. Когда мы организовали студенческий театр и представили композицию «Я раньше думал «лейтенант», они аплодировали на премьере едва ли не громче, чем наши одногодки-сокурсники.
Господи, вот даже сейчас прочесть такое:
Листок, покрытый рябью строк,
Искусство, тронутое болью,
Любовь, тоска, надежда, рок,
Единственность моих мазков,
Тревожное раздолье.
А вечер был огромно чист,
И, пошлости не замечая,
Земля цвела под птичий свист.
Еловый запах - запах мая.
Листок, покрытый рябью строк,
Слова, где дым, любовь и рок.
И это написал Павел Коган в 1936 году, когда ему было 18 лет. Написал, что называется, в канун последовавших вскоре массовых репрессий, во время горячих политических стычек. И сейчас мало кто так сможет выразить себя и свои чувства. И мало тех, кто обладает такой культурой слова и эмоций.
Именно поэтому теряешься в разгадывании тайны поэтического дарования и его зависимости от времени и общественного строя, от диктата правителей и их художественных вкусов. Но понимаешь, что талант и время мало зависимы друг от друга. Или даже абсолютно и никак не зависимы.
Не знаю почему, но представление о поэтах, не вернувшихся с войны, в душе моей связано с осознаванием, что они - это мотыльки, летящие к солнцу, на свет, к радости - вопреки всему, и поэтому они непобеждаемы, живы и рядом с тобой, пусть даже убиты.
Когда Павлу было шестнадцать, он писал:
Весна моя!
Ты снова плещешь в лужах,
И вновь Москва расцвечена
Тобою в желть мимоз!
И я, как каждый год,
Немножечко простужен,
И воробьи, как каждый год,
Исследуют навоз.
Весна моя!
И снова звон орлянки,
И снова ребятня «Стыкается», любя.
Весна моя!
Весёлая смуглянка,
Я, кажется, до одури
Влюблён в тебя.
Вроде бы чуть коряво, но насколько искренно и пронзительно! В каждой строчке и их дыхании - будущий большой поэт.
Но, как говорится, «не склалось». Страна требовала подвигов, её надо было защищать, не жалея себя и своих дарований. Страна воевала, отстаивала себя, и они, молодые, даже юные, понимали: это совсем не напрасно.
Я помню, что когда мы делали поэтическое представление для своих журфаковцев, то, конечно, обратили внимание, что ребята-поэты были по возрасту почти как мы, чуть старше. Николай Майоров, например, погиб на войне, когда ему было 23 года. А он уже успел написать, скажем, такое:
Ты каждый день уходишь в небо,
А здесь - дома, дороги, рвы,
Галдёж, истошный запах хлеба
Да посвист праздничной травы.
И как ни рвусь я в поднебесье,
Вдоль стен по комнате кружа,
Мне не подняться выше лестниц
И крыш восьмого этажа.
Такая мелодичность - уж точно божий дар.
Был он и у Павла Когана.
От него осталось всего 44 стихотворения, как это можно увидеть в Википедии. Чтобы написать такое количество чего-то рифмованного, иному поэтическому умельцу в наши времена может понадобиться, наверное, не более двух-трёх недель с перерывом на закуску. А мы почему-то вспоминаем Павла Когана. Вот его строчки к Есенину:
Иней. Снег. Декабрь. Тишина.
Тишина не бывает тише.
Малярийная бродит луна
Рыжей кошкой по чёрным крышам.
Всё прочувствовано, увидено, передано. Пожелаете, легко можете прочесть стих до конца.
Открытие Когана для нас началось с его уже ставшего почти классическим стихотворения-песни «Бригантина». И по сей день даже не очень понимаю, как его могли пропустить без цензуры и могли ли, но мы уже были вправе его исполнять со сцены в государственном университете и получать похвалы зрителей.
В песне нет никакой крамолы, может, это и спасало. Ну, бригантина, ну, капитан, ну, вино… Не подрыв же госстроя!
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.
Этот бокал киевский мальчик Паша поднял, когда ему было девятнадцать - самое время пить иногда шампанское.
Спустя пять лет, 23 сентября 1942 года, на сопке Сахарная Голова под Новороссийском Коган и возглавляемая им разведгруппа попали в перестрелку, в которой Павел Давидович был убит. Ему, поэту и командиру, было в тот момент двадцать четыре года.
Владимир Сухомлинов
Всего лишь 24 года было суждено прожить Павлу Когану
Вы рядом - любовь моя и ненависть моя
Письма с фронта
…Столько видел и пережил - сожжённые немцами сёла, женщины, у которых убиты дети, и, может быть, самое главное, - люди в освобождённых сёлах, которые не знали от радости, куда нас посадить, чем угощать. Нам всегда казалось, что мы всё понимаем. Мы и понимали, но головой. А теперь я понимаю сердцем. И вот за то, чтоб на прекрасной нашей земле не шлялась ни одна гадина, чтоб смелый и умный народ наш никто не смел называть врагом, за нашу с тобой любовь я и умру, если надо. Но лучше я сам отправлю на тот свет любителей чужой земли. Мне нужно жить. Я хочу увидеть тебя. После войны будет столько работы. Хотел написать о любви, а вышло вот что.
Мне хочется отослать тебе кусочек этой фронтовой ночи, простреленной пулемётами и автоматами, взорванной минами. Ты существуешь в ней рядом со мной. И спокойная моя бодрость наполовину от этого… А в трёхстах метрах отсюда опоганенная вражьими сапогами земля. Край, в котором я родился, где в первый раз птиц слышал. Так вы и существуете рядом - любовь моя и ненависть моя.
_______
/ 12 марта 1942 г.
Елена Моисеевна Ржевская (Каган) (1919-2017) - жена, советская писательница, участница боёв под Ржевом
…Только здесь, на фронте, я понял, какая ослепительная, какая обаятельная вещь - жизнь. Рядом со смертью это очень хорошо понимается. И ради жизни, ради Оленькиного смеха, ради твоей седой чудесной головы я умру, если надо будет, потому что человек с нормальной головой и сердцем не может примириться с фашизмом. Это я говорю не с чужих слов. Я видел. И я научился ненависти. Я верю в историю, верю в наши силы… Я знаю, что мы победим! Опять начинается канонада. Надо «сворачиваться»…
Мама, родная моя! Пишу тебе в минуту затишья. Каждую минуту может начаться обстрел… Очень трудно мне спрашивать об Оленьке - снится она мне ночами. Очень горько, мама, не слышать, как твоя дочь начинает разговаривать. Очень горько бояться, что у неё нет молока. Вы там знаете, что такое фашизм, только из газет, а я видел. Люди и фашисты не могут ужиться на одной планете. Если есть возможность, пришли Оленькину карточку. Поцелуй её за меня. Расскажи ей, что отец её воюет за то, чтоб ей на свете светло было…
_______
/ Май 1942 г.
3-го был бой, а 4-го - день моего рождения. Я шёл и думал, что остаться живым в таком бою всё равно, как ещё раз родиться… Должно быть, мы умели крепко любить в юности. Я сужу об этом по тому, какой лютой ненависти я научился.
…Трудно и муторно думать о фронте, о смерти - ведь я могу не дописать это письмо, квакнет мина, постучу я судорожно ногами, как паучья, оторвётся лапа, скажу что-нибудь крайне нелепое, и наступит то крайне абстрактное состояние, которое мы называем смертью. Но иногда во мне бушует честолюбие… Родной, если со мной что-нибудь случится, - напиши обо мне, о парне, который много хотел, порядочно мог и мало сделал…
Но… я верю твёрдо, что будет всё. И Родина свободная, и Солнце, и споры до хрипоты, и наши книги…
_______
/ Июль 1942 г.
Павел Коган - «Родное слово» Faberlic
___Павел Коган - русский поэт предвоенного поколения, советский романтик. В 1941 Павел ушел на фронт, где был убит в боях в возрасте 24 лет. При жизни поэт не успел напечатать ни одного своего стихотворения, но уже в 1960 году его произведения стали публиковаться в журналах, а позже вышел поэтический сборник «Гроза».
© «Литературная газета», №27(6650), 4 июля 2018
Но веку он не изменял
4 июля исполнилось бы 100 лет поэту Павлу Когану / Первая полоса
Павел Коган за время своей короткой жизни не увидел в печати ни одного стихотворения, подписанного его именем. ©Ещё ВОВ и поколения здесь, здесь и здесь, в т.ч. О Поколении, не вернувшемся с Войны
Павел Коган
Он погиб в страдные дни 1942 года под Новороссийском, возглавляя поиск разведчиков. В рост пошёл он на пули, так же как в рост шёл он по жизни. Ведь и вся его жизнь была внутренней подготовкой к подвигу.Московские поэты моего поколения хорошо помнят сухощавого и угловатого юношу, удивительно жизнелюбивого и страстного в своих жестах и суждениях. Из-под густых сросшихся бровей пытливо и оценивающе глядели на собеседника глубоко запавшие каре-зелёные глаза. У него была поразительная память. Он знал наизусть не десятки, а сотни стихотворений самых разных поэтов, не считая своих собственных. Читал он их всегда вдохновенно, но особенно взволнованно звучал его голос тогда, когда читал стихи, близкие ему по духу. Это были стихи, осмысляющие время. Не ошибусь, если скажу, что он жил поэзией. И разумеется, в этом слове он заключал не просто стихотворчество, но всю свою жизнь, своё отношение к судьбам поколения.
Все мы в конце тридцатых годов жили ощущением надвигающейся войны, смертельной схватки с фашизмом. Этим ощущением проникнуто и творчество Павла Когана.
Сергей Наровчатов, 1960 год
На месте гибели Павла Когана, сопка Сахарная Голова, Новороссийск
Надоело говорить и спорить
Кто не знает этих строк? Их автору - поэту Павлу Когану - 4 июля исполнилось бы 100 лет / Субъективные заметки
Иногда кажется, что нет ничего плодотворнее в интеллектуальной сфере, чем ругать советские времена. Особенно важно подчёркивать, что не было тогда свободы слова, а, например, честные писатели и поэты томились в тюрьмах или, в лучшем случае, писали в стол, на будущее. И всегда дрожали, дрожали, дрожали - когда возьмут? Когда притормозит возле дома чёрный воронок?
Что, этого не было? Было.
Кто-то ждал, кто-то дрожал. А кто-то писал вопреки всему.
И почему вдруг появились в столь жуткие совдеповские времена блистательные поэты и прозаики, до которых большинству нынешних свободных мастеров слова тянуться и тянуться?
Я не знаю ответа на этот вопрос, хотя о чём-то догадываюсь и что-то знаю о тех временах. Как, впрочем, и о том, что хулители из хулителей ныне бывают не менее рьяными.
А вот творчество - всегда таинство. И не обязательно, что время и общественный строй определяют писательскую судьбу. Как и далеко не всегда писатели являются рабами времени или баловнями его властителей, и не всегда цензорами и покровителями становится у них царь, как у Пушкина, который во многих своих творениях шёл поперёк воли благодетеля. Как и не всегда по слову писателя, как бывало с Шолоховым, Красный Царь мог кого-то избавить от смертной участи за «идеологические отклонения» или бог знает за что...
«Поэзия - езда в незнаемое». Разве не так?
И разве не правда, что сама жизнь ещё более незнаема и трудно познаваема. А прихоть властителей, как и властителей умов, зачастую непостижима.
Кто-то говорит, что любит Маяковского, не мешая его убить или потворствуя самострелу, кто-то высылает из страны Солженицына, полагая это благом для советских трудящихся и правильных читателей, и если уж с глаз долой, то и из сердца вон. Но не понимает при этом, что в перспективе ставит крест и на себе, и на стране, ибо даже корявое, но искреннее и правдивое слово крепче любой решётки и любого постановления или указа. Кто-то же считает, что в наши времена писатели и словотворцы это преимущественно менеджеры человеческих душ типа Владимира Рудольфовича Соловьёва, обладающего совсем не корявым жарким словом и непревзойдённым самообладанием, русского по духу и готового на всё, чтобы… А что - чтобы? Впрочем, речь не о таких любителях словесности, талантливых по-своему.
В брежневские годы, когда я познавал людей и время, вдруг открылись на студенческой скамье совершенно не «школьные», то есть не изучаемые в младших и старших классах, не похожие на классиков поэты. И они поразили.
Я раньше думал «лейтенант» -
Звучит «налейте нам».
Это Михаил Кульчицкий.
Ни фига себе - лейтенант, налейте нам! Но он же должен Родину защищать! Что же ещё можно защищать? Не себя же, не близких, не жену же ведь и не деток своих! Только - Родину, и желательно социалистическую. Вот Василий Тёркин - тот совсем другой, он лихой солдат. Хотя и тёплый, и близкий. И также, по-моему, не до конца понятый и оценённый, а ведь он важен своими мыслями и поступками даже сегодня. Его творец, Твардовский - это, да, абсолютно честный гражданин, поэт и редактор, такой же, как сам Вася Тёркин, почти убитый и спасённый товарищами на мёрзлом поле:
И подумала впервые
Смерть, следя со стороны:
«До чего они, живые,
Меж собой свои - дружны.
Потому и с одиночкой
Сладить надобно суметь,
Нехотя даёшь отсрочку».
И, вздохнув, отстала Смерть.
Смерть у Твардовского отступала, ибо ей противостоял советский солдат.
Фантазия, в общем-то. Против смерти всё же не попрёшь. Но фантазия была отражением времени и зеркалом эпохи, выявлением характера и воспитанности живших в ту пору людей, до которых нам, видимо, в чём-то уже не дотянуться.
А тогда, когда я читал это и вдруг узнал ещё и Кульчицкого, за которым потянулся Павел Коган, то вместе с товарищами по учёбе стал осознавать через строки стихов не издаваемых (почти начинающих) поэтов, что мир вокруг был и есть сложнее, что в нём много красок и оттенков. И они не только серого или зелёно-защитного цвета солдатской гимнастёрки и красной звезды на пилотке. И что он в чём-то не таков, как нам его представляли наши преподаватели, излагая марксистскую теорию и историю КПСС, а также победы советского строя и коммунистической партии.
Но и педагоги что-то знали ещё или о чём-то догадывались. Когда мы организовали студенческий театр и представили композицию «Я раньше думал «лейтенант», они аплодировали на премьере едва ли не громче, чем наши одногодки-сокурсники.
Господи, вот даже сейчас прочесть такое:
Листок, покрытый рябью строк,
Искусство, тронутое болью,
Любовь, тоска, надежда, рок,
Единственность моих мазков,
Тревожное раздолье.
А вечер был огромно чист,
И, пошлости не замечая,
Земля цвела под птичий свист.
Еловый запах - запах мая.
Листок, покрытый рябью строк,
Слова, где дым, любовь и рок.
И это написал Павел Коган в 1936 году, когда ему было 18 лет. Написал, что называется, в канун последовавших вскоре массовых репрессий, во время горячих политических стычек. И сейчас мало кто так сможет выразить себя и свои чувства. И мало тех, кто обладает такой культурой слова и эмоций.
Именно поэтому теряешься в разгадывании тайны поэтического дарования и его зависимости от времени и общественного строя, от диктата правителей и их художественных вкусов. Но понимаешь, что талант и время мало зависимы друг от друга. Или даже абсолютно и никак не зависимы.
Не знаю почему, но представление о поэтах, не вернувшихся с войны, в душе моей связано с осознаванием, что они - это мотыльки, летящие к солнцу, на свет, к радости - вопреки всему, и поэтому они непобеждаемы, живы и рядом с тобой, пусть даже убиты.
Когда Павлу было шестнадцать, он писал:
Весна моя!
Ты снова плещешь в лужах,
И вновь Москва расцвечена
Тобою в желть мимоз!
И я, как каждый год,
Немножечко простужен,
И воробьи, как каждый год,
Исследуют навоз.
Весна моя!
И снова звон орлянки,
И снова ребятня «Стыкается», любя.
Весна моя!
Весёлая смуглянка,
Я, кажется, до одури
Влюблён в тебя.
Вроде бы чуть коряво, но насколько искренно и пронзительно! В каждой строчке и их дыхании - будущий большой поэт.
Но, как говорится, «не склалось». Страна требовала подвигов, её надо было защищать, не жалея себя и своих дарований. Страна воевала, отстаивала себя, и они, молодые, даже юные, понимали: это совсем не напрасно.
Я помню, что когда мы делали поэтическое представление для своих журфаковцев, то, конечно, обратили внимание, что ребята-поэты были по возрасту почти как мы, чуть старше. Николай Майоров, например, погиб на войне, когда ему было 23 года. А он уже успел написать, скажем, такое:
Ты каждый день уходишь в небо,
А здесь - дома, дороги, рвы,
Галдёж, истошный запах хлеба
Да посвист праздничной травы.
И как ни рвусь я в поднебесье,
Вдоль стен по комнате кружа,
Мне не подняться выше лестниц
И крыш восьмого этажа.
Такая мелодичность - уж точно божий дар.
Был он и у Павла Когана.
От него осталось всего 44 стихотворения, как это можно увидеть в Википедии. Чтобы написать такое количество чего-то рифмованного, иному поэтическому умельцу в наши времена может понадобиться, наверное, не более двух-трёх недель с перерывом на закуску. А мы почему-то вспоминаем Павла Когана. Вот его строчки к Есенину:
Иней. Снег. Декабрь. Тишина.
Тишина не бывает тише.
Малярийная бродит луна
Рыжей кошкой по чёрным крышам.
Всё прочувствовано, увидено, передано. Пожелаете, легко можете прочесть стих до конца.
Открытие Когана для нас началось с его уже ставшего почти классическим стихотворения-песни «Бригантина». И по сей день даже не очень понимаю, как его могли пропустить без цензуры и могли ли, но мы уже были вправе его исполнять со сцены в государственном университете и получать похвалы зрителей.
В песне нет никакой крамолы, может, это и спасало. Ну, бригантина, ну, капитан, ну, вино… Не подрыв же госстроя!
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.
Этот бокал киевский мальчик Паша поднял, когда ему было девятнадцать - самое время пить иногда шампанское.
Спустя пять лет, 23 сентября 1942 года, на сопке Сахарная Голова под Новороссийском Коган и возглавляемая им разведгруппа попали в перестрелку, в которой Павел Давидович был убит. Ему, поэту и командиру, было в тот момент двадцать четыре года.
Владимир Сухомлинов
Всего лишь 24 года было суждено прожить Павлу Когану
Вы рядом - любовь моя и ненависть моя
Письма с фронта
…Столько видел и пережил - сожжённые немцами сёла, женщины, у которых убиты дети, и, может быть, самое главное, - люди в освобождённых сёлах, которые не знали от радости, куда нас посадить, чем угощать. Нам всегда казалось, что мы всё понимаем. Мы и понимали, но головой. А теперь я понимаю сердцем. И вот за то, чтоб на прекрасной нашей земле не шлялась ни одна гадина, чтоб смелый и умный народ наш никто не смел называть врагом, за нашу с тобой любовь я и умру, если надо. Но лучше я сам отправлю на тот свет любителей чужой земли. Мне нужно жить. Я хочу увидеть тебя. После войны будет столько работы. Хотел написать о любви, а вышло вот что.
Мне хочется отослать тебе кусочек этой фронтовой ночи, простреленной пулемётами и автоматами, взорванной минами. Ты существуешь в ней рядом со мной. И спокойная моя бодрость наполовину от этого… А в трёхстах метрах отсюда опоганенная вражьими сапогами земля. Край, в котором я родился, где в первый раз птиц слышал. Так вы и существуете рядом - любовь моя и ненависть моя.
_______
/ 12 марта 1942 г.
Елена Моисеевна Ржевская (Каган) (1919-2017) - жена, советская писательница, участница боёв под Ржевом
…Только здесь, на фронте, я понял, какая ослепительная, какая обаятельная вещь - жизнь. Рядом со смертью это очень хорошо понимается. И ради жизни, ради Оленькиного смеха, ради твоей седой чудесной головы я умру, если надо будет, потому что человек с нормальной головой и сердцем не может примириться с фашизмом. Это я говорю не с чужих слов. Я видел. И я научился ненависти. Я верю в историю, верю в наши силы… Я знаю, что мы победим! Опять начинается канонада. Надо «сворачиваться»…
Мама, родная моя! Пишу тебе в минуту затишья. Каждую минуту может начаться обстрел… Очень трудно мне спрашивать об Оленьке - снится она мне ночами. Очень горько, мама, не слышать, как твоя дочь начинает разговаривать. Очень горько бояться, что у неё нет молока. Вы там знаете, что такое фашизм, только из газет, а я видел. Люди и фашисты не могут ужиться на одной планете. Если есть возможность, пришли Оленькину карточку. Поцелуй её за меня. Расскажи ей, что отец её воюет за то, чтоб ей на свете светло было…
_______
/ Май 1942 г.
3-го был бой, а 4-го - день моего рождения. Я шёл и думал, что остаться живым в таком бою всё равно, как ещё раз родиться… Должно быть, мы умели крепко любить в юности. Я сужу об этом по тому, какой лютой ненависти я научился.
…Трудно и муторно думать о фронте, о смерти - ведь я могу не дописать это письмо, квакнет мина, постучу я судорожно ногами, как паучья, оторвётся лапа, скажу что-нибудь крайне нелепое, и наступит то крайне абстрактное состояние, которое мы называем смертью. Но иногда во мне бушует честолюбие… Родной, если со мной что-нибудь случится, - напиши обо мне, о парне, который много хотел, порядочно мог и мало сделал…
Но… я верю твёрдо, что будет всё. И Родина свободная, и Солнце, и споры до хрипоты, и наши книги…
_______
/ Июль 1942 г.
Павел Коган - «Родное слово» Faberlic
Click to view___Павел Коган - русский поэт предвоенного поколения, советский романтик. В 1941 Павел ушел на фронт, где был убит в боях в возрасте 24 лет. При жизни поэт не успел напечатать ни одного своего стихотворения, но уже в 1960 году его произведения стали публиковаться в журналах, а позже вышел поэтический сборник «Гроза».
© «Литературная газета», №27(6650), 4 июля 2018