Как Ленинград СССР развалил
По теме: Ленинградский рок-клуб и другие || Про сибирский панк-рок || Рок позднего социализма || Тамбовский фолк || Мир в 1964-м году. Битлы / The Beatles || Афганская школа рок-музыки || Какая певица «полоскает горло лезвиями»?
Рок в лицах
Как наступала эпоха перемен
В свое время ходила такая шутка: «Ленинградский рок-клуб развалил Советский Союз». Рок-клуб оказался не просто массовым, но и первым успешным экспериментом по созданию несоветского общества внутри СССР, своего рода моделью «другой России». ©
~~~~~~~~~~~
Борис Гребенщиков (в центре) у входа в здание Ленинградского рок-клуба на улице Рубинштейна, 13 (примерно 1983 год) / Дмитрий Конрадт
В этом смысле его история - идеальный «кейс» для тех, кто хочет понять, что случилось в конце ХХ века с нашей страной: в воспоминаниях его членов видно, как свобода самовыражения, провозглашенная и защищаемая рокерами в противовес «совку», взорвала изнутри сперва саму рокерскую организацию, а потом и всю систему.
«Грозный, страшный и могучий, ты гоняешь в небе тучи, // Грозный, страшный и свирепый, приносящий смерть совдепу, // Рок-н-ролл, // Рок-н-ролл, // Этот русский рок-н-ролл!» - спел в 1991 году лидер группы «Ноль» Федор Чистяков. Концерты, прошедшие после августовского путча по всей стране, стали, кажется, последним большим совместным выступлением представителей русского рока. После этого он постепенно перестал играть роль мощного общественно-политического движения и стал просто музыкой.
Можно сказать, что русский рок в этом смысле умер. Но вернее (и важнее) сказать, что он породил некий культурный код, который после распада СССР оказался единственным действительно общим для всех нас. Именно из него выросли языки, на которых говорит современная Россия - от буржуазного индивидуализма до национализма и соборности, от политического протеста до эзотерики. История рока вообще и Ленинградского рок-клуба в частности - это история о том, как молодые люди, толком не умевшие играть на музыкальных инструментах, собрались вместе и изменили мир, потому что сумели сформулировать что-то такое, что в ретроспекции стало идеологией русского рока.
А началось все 7 марта 1981 года в зале при Ленинградском межсоюзном доме самодеятельного творчества, когда на улице Рубинштейна, 13 прошел первый концерт Ленклуба любителей музыки. За всеми этими осторожными названиями скрывалась организация, рождение которой, казалось, противоречило не только советской системе, но и здравому смыслу: «профсоюз» рокеров.
Формально это был способ легализации рок-музыки: членство в клубе давало музыкантам возможность выступать, записываться и, самое главное, слушать друг друга. Содержательно же это был советский аналог Уголка оратора в лондонском Гайд-парке - площадка для дискуссий и свободного самовыражения всех, кому было что сказать.
Тексты песен додумывались публикой, начинялись дополнительными смыслами и постепенно становились самостоятельными высказываниями - независимыми не только от системы, но и от их авторов. Например, в 1983 году, когда Борис Гребенщиков спел свое знаменитое «Рок-н-ролл мертв», журнал «Рокси» написал: «Что же касается смысла текста, который уже вызвал дурацкие споры и обсуждения “всерьез” - “а мертв ли рок-н-ролл на самом деле” и тому подобное, - то надо отметить, что заявление это весьма самоуверенное».
С самого начала рок-клуб был не столько музыкальным, сколько социальным явлением. «Жизнь, конечно, кипела: все время кто-то приходил-уходил, музыканты, художники, - вспоминает сейчас Евгений “Ай-яй-яй” Федоров, участник групп “Объект насмешек“ и “АУ”. - Смешные были собрания - с попытками революций, с коррупционными разоблачениями: почему нас не взяли на фестиваль, а этих взяли. Ну и всегда можно было прийти, напечатать что-то на машинке, поглазеть на настоящий компьютер или порепетировать в красном уголке».
Формально рок-клуб был очень советской организацией - с членскими билетами, уставом, распределением билетов, трудовыми книжками, комиссиями, прослушиваниями и литовкой песен перед концертами. Содержательно же это был эксперимент по демократизации этой насквозь советской системы изнутри - взять хоть тот факт, что правление клуба несколько раз переизбиралось на общем собрании рокеров, недовольных политикой организаторов фестивалей. «Разве может такой творческий организм, как рок-клуб, в списке которого было около 60 групп, обойтись без интриг и разногласий, без собраний, на которых свергалось одно правление и назначалось другое?» - говорит лидер группы «Пикник» Эдмунд Шклярский.
В основе стихийно созданной рок-клубовской идеологии была свобода, которую тогдашние рокеры понимали как свободу самовыражения. На этом понимании строилась, в частности, конкуренция между группами: каждый должен был быть в первую очередь непохож на остальных.
«Налицо было торжество идей художественного плюрализма», - пишет в своей рок-энциклопедии Андрей Бурлака. Это было, пожалуй, главным достижением рок-клуба. В июне 1988 года на XIX Всесоюзной партийной конференции Михаил Горбачев провозгласит «плюрализм мнений», который рок-клубовцы то ли предвосхитили, то ли просто опередили на семь лет.
Впрочем, рок-клубовский плюрализм касался не только музыки: рокеры заговорили о том, что их волнует. В начале 1986-го в интервью журналу «Рокси» лидер группы «Телевизор» Михаил Борзыкин сказал: «В данный момент я иду от своих болевых точек. Не могу молчать. Я хочу делать свои песни не похожими ни на кого, но это не самоцель. Самое главное - выразить и донести свою боль». А Константин Кинчев за год до этого спел: «Мое поколение молчит по углам, // Мое поколение не смеет петь, // Мое поколение чувствует боль, // Но снова ставит себя под плеть. // Мое поколение смотрит вниз, // Мое поколение боится дня, // Мое поколение пестует ночь, // А по утрам ест себя».
Этот протестный драйв и стал языком, общим для целого поколения людей, выросших в СССР или еще заставших его - людей, привыкших определять себя «от противного», через сопротивление репрессивной системе. После распада Союза распался и этот объединявший всех язык - на множество разных дискурсов, у каждого из которых есть собственные аудитория и идеология. Фактически в 90-е и особенно в нулевые с русским роком случилось вавилонское столпотворение и разделение языков, среди которых можно выделить несколько основных.
Социально-политическая протестная составляющая русского рока породила современный либерализм. Юрий Шевчук в 80-е пел: «В этом мире того, что хотелось бы нам, нет! // Мы верим, что в силах его изменить, да!» («Революция», 1988), в 90-е: «Боже, сколько правды в глазах государственных шлюх, // Боже, сколько веры в руках отставных палачей! // Ты не дай им опять закатать рукава» («Родина», 1992), а в нулевые стал завсегдатаем «маршей несогласных», пел на Майдане в Киеве во время «оранжевой» революции 2004 года, давал концерты «Не стреляй!» после вооруженного конфликта в Осетии 2008 года, пел в защиту Химкинского леса, говорил с Владимиром Путиным о ситуации со свободой слова в стране - словом, стал одним из символов либеральной оппозиции наряду с другими рокерами вроде Михаила Борзыкина.
Стремление к объединению против общего врага, которым в советское время была система, и поиски национальной идентичности, в том числе и в славянских легендах, в нулевые трансформировались в национализм и соборность. Их сегодняшний адепт Константин Кинчев в 1992 году пел: «И если кто-то думает так же, как я, // Мы с ним похожи точь-в-точь, // Мы вместе!», а в 2000-м: «Нараспашку идти, // Да в молитве радеть, // Да собором судить, кому тяжло держать // Во славу нашей земли! // Мы - православные».
Философский извод русского рока в девяностые органично соединился с новой модой на восточный мистицизм и эзотерику. В 1994-м певец «русской нирваны» Борис Гребенщиков формулирует новую идеологию поколения, которое выросло с книгами Виктора Пелевина и привыкло объяснять абсурдную социально-политическую реальность космическими процессами и принимать любые ее проявления спокойно и безразлично: «На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau; // Мне, кроме просветления, не нужно ничего. // Мандала с махамудрою мне светят свысока - // Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!» А в 2002-м он же поет про Быколая Оптоеда: «Он сжег офис “Лукойл” вместе с бензоколонкой - // Без причин, просто так. // Из уваженья к огню».
В русском роке можно найти и зачатки современного буржуазного индивидуализма - взять хоть чистяковское «Сегодня мы не спим: // К нам придут герлы. // Мы будем вместе с ними закручивать болты», как нарочно спетое в 1989 году, когда остальная страна бредила перестройкой и предчувствием перемен. И ростки музыкального стеба, который в нулевые с широким распространением интернета обрел массовую популярность: одними из тех, кто сочиняет и выкладывает в Сеть смешные песенки про современные социально-политические реалии, стали журналист и блогер Максим Кононенко и рок-клубовский звукорежиссер и музыкант Алексей Вишня. Как группа «Жопа» они спели издевательское «Танго Рамзан», «Цивилист» (песню, посвященную некоторым модернизаторским инициативам Дмитрия Медведева) и «Акции» с текстом: «Она купила мне акции // Госкорпорации // “Ростехнологии”!»
Сегодня в культуре нет единого или «главного» языка. Мы все говорим по-разному, о разном и зачастую друг друга не понимаем. Эту разобщенность считают главной болезнью нулевых - но она же есть и главное достижение восьмидесятых, сделавшее частное важнее общественного. Парадокс в том, что вообще-то и русский рок, и Ленинградский рок-клуб были делом общим и общественным. То есть рок-движение подарило наш сегодняшний плюрализм и мультикультурность во многом ценой своего собственного распада.
В воспоминаниях членов Ленинградского рок-клуба отчетливо виден этот слом конца 80-х - когда индивидуальное творчество постепенно стало важнее товарищества, круговой поруки и общего сопротивления системе. Именно в этот момент рок-клуб перестал гарантировать своим членам популярность, гастроли и набитые залы: у каждого из рокеров появились своя площадка для высказывания и своя аудитория - адресат этого высказывания. А в этом, собственно, и заключается свобода самовыражения, которой они так добивались.
Можно сказать, что рок-клубовцы вырастили нас - поколение современных индивидуалистов. Сможем ли мы, несмотря на унаследованную от рокеров установку на частное и индивидуальное, все-таки собраться вместе и в свою очередь сделать что-то настолько же большое и настолько же общее, покажет время.
Юлия Идлис, Евгений Коган, Катя Щербакова
«Русский репортёр», №18 (196), 11 мая 2011
Рок в лицах
Как наступала эпоха перемен
В свое время ходила такая шутка: «Ленинградский рок-клуб развалил Советский Союз». Рок-клуб оказался не просто массовым, но и первым успешным экспериментом по созданию несоветского общества внутри СССР, своего рода моделью «другой России». ©
~~~~~~~~~~~
Борис Гребенщиков (в центре) у входа в здание Ленинградского рок-клуба на улице Рубинштейна, 13 (примерно 1983 год) / Дмитрий Конрадт
В этом смысле его история - идеальный «кейс» для тех, кто хочет понять, что случилось в конце ХХ века с нашей страной: в воспоминаниях его членов видно, как свобода самовыражения, провозглашенная и защищаемая рокерами в противовес «совку», взорвала изнутри сперва саму рокерскую организацию, а потом и всю систему.
«Грозный, страшный и могучий, ты гоняешь в небе тучи, // Грозный, страшный и свирепый, приносящий смерть совдепу, // Рок-н-ролл, // Рок-н-ролл, // Этот русский рок-н-ролл!» - спел в 1991 году лидер группы «Ноль» Федор Чистяков. Концерты, прошедшие после августовского путча по всей стране, стали, кажется, последним большим совместным выступлением представителей русского рока. После этого он постепенно перестал играть роль мощного общественно-политического движения и стал просто музыкой.
Click to viewМожно сказать, что русский рок в этом смысле умер. Но вернее (и важнее) сказать, что он породил некий культурный код, который после распада СССР оказался единственным действительно общим для всех нас. Именно из него выросли языки, на которых говорит современная Россия - от буржуазного индивидуализма до национализма и соборности, от политического протеста до эзотерики. История рока вообще и Ленинградского рок-клуба в частности - это история о том, как молодые люди, толком не умевшие играть на музыкальных инструментах, собрались вместе и изменили мир, потому что сумели сформулировать что-то такое, что в ретроспекции стало идеологией русского рока.
А началось все 7 марта 1981 года в зале при Ленинградском межсоюзном доме самодеятельного творчества, когда на улице Рубинштейна, 13 прошел первый концерт Ленклуба любителей музыки. За всеми этими осторожными названиями скрывалась организация, рождение которой, казалось, противоречило не только советской системе, но и здравому смыслу: «профсоюз» рокеров.
Формально это был способ легализации рок-музыки: членство в клубе давало музыкантам возможность выступать, записываться и, самое главное, слушать друг друга. Содержательно же это был советский аналог Уголка оратора в лондонском Гайд-парке - площадка для дискуссий и свободного самовыражения всех, кому было что сказать.
Тексты песен додумывались публикой, начинялись дополнительными смыслами и постепенно становились самостоятельными высказываниями - независимыми не только от системы, но и от их авторов. Например, в 1983 году, когда Борис Гребенщиков спел свое знаменитое «Рок-н-ролл мертв», журнал «Рокси» написал: «Что же касается смысла текста, который уже вызвал дурацкие споры и обсуждения “всерьез” - “а мертв ли рок-н-ролл на самом деле” и тому подобное, - то надо отметить, что заявление это весьма самоуверенное».
С самого начала рок-клуб был не столько музыкальным, сколько социальным явлением. «Жизнь, конечно, кипела: все время кто-то приходил-уходил, музыканты, художники, - вспоминает сейчас Евгений “Ай-яй-яй” Федоров, участник групп “Объект насмешек“ и “АУ”. - Смешные были собрания - с попытками революций, с коррупционными разоблачениями: почему нас не взяли на фестиваль, а этих взяли. Ну и всегда можно было прийти, напечатать что-то на машинке, поглазеть на настоящий компьютер или порепетировать в красном уголке».
Формально рок-клуб был очень советской организацией - с членскими билетами, уставом, распределением билетов, трудовыми книжками, комиссиями, прослушиваниями и литовкой песен перед концертами. Содержательно же это был эксперимент по демократизации этой насквозь советской системы изнутри - взять хоть тот факт, что правление клуба несколько раз переизбиралось на общем собрании рокеров, недовольных политикой организаторов фестивалей. «Разве может такой творческий организм, как рок-клуб, в списке которого было около 60 групп, обойтись без интриг и разногласий, без собраний, на которых свергалось одно правление и назначалось другое?» - говорит лидер группы «Пикник» Эдмунд Шклярский.
В основе стихийно созданной рок-клубовской идеологии была свобода, которую тогдашние рокеры понимали как свободу самовыражения. На этом понимании строилась, в частности, конкуренция между группами: каждый должен был быть в первую очередь непохож на остальных.
«Налицо было торжество идей художественного плюрализма», - пишет в своей рок-энциклопедии Андрей Бурлака. Это было, пожалуй, главным достижением рок-клуба. В июне 1988 года на XIX Всесоюзной партийной конференции Михаил Горбачев провозгласит «плюрализм мнений», который рок-клубовцы то ли предвосхитили, то ли просто опередили на семь лет.
Впрочем, рок-клубовский плюрализм касался не только музыки: рокеры заговорили о том, что их волнует. В начале 1986-го в интервью журналу «Рокси» лидер группы «Телевизор» Михаил Борзыкин сказал: «В данный момент я иду от своих болевых точек. Не могу молчать. Я хочу делать свои песни не похожими ни на кого, но это не самоцель. Самое главное - выразить и донести свою боль». А Константин Кинчев за год до этого спел: «Мое поколение молчит по углам, // Мое поколение не смеет петь, // Мое поколение чувствует боль, // Но снова ставит себя под плеть. // Мое поколение смотрит вниз, // Мое поколение боится дня, // Мое поколение пестует ночь, // А по утрам ест себя».
Этот протестный драйв и стал языком, общим для целого поколения людей, выросших в СССР или еще заставших его - людей, привыкших определять себя «от противного», через сопротивление репрессивной системе. После распада Союза распался и этот объединявший всех язык - на множество разных дискурсов, у каждого из которых есть собственные аудитория и идеология. Фактически в 90-е и особенно в нулевые с русским роком случилось вавилонское столпотворение и разделение языков, среди которых можно выделить несколько основных.
Социально-политическая протестная составляющая русского рока породила современный либерализм. Юрий Шевчук в 80-е пел: «В этом мире того, что хотелось бы нам, нет! // Мы верим, что в силах его изменить, да!» («Революция», 1988), в 90-е: «Боже, сколько правды в глазах государственных шлюх, // Боже, сколько веры в руках отставных палачей! // Ты не дай им опять закатать рукава» («Родина», 1992), а в нулевые стал завсегдатаем «маршей несогласных», пел на Майдане в Киеве во время «оранжевой» революции 2004 года, давал концерты «Не стреляй!» после вооруженного конфликта в Осетии 2008 года, пел в защиту Химкинского леса, говорил с Владимиром Путиным о ситуации со свободой слова в стране - словом, стал одним из символов либеральной оппозиции наряду с другими рокерами вроде Михаила Борзыкина.
Стремление к объединению против общего врага, которым в советское время была система, и поиски национальной идентичности, в том числе и в славянских легендах, в нулевые трансформировались в национализм и соборность. Их сегодняшний адепт Константин Кинчев в 1992 году пел: «И если кто-то думает так же, как я, // Мы с ним похожи точь-в-точь, // Мы вместе!», а в 2000-м: «Нараспашку идти, // Да в молитве радеть, // Да собором судить, кому тяжло держать // Во славу нашей земли! // Мы - православные».
Философский извод русского рока в девяностые органично соединился с новой модой на восточный мистицизм и эзотерику. В 1994-м певец «русской нирваны» Борис Гребенщиков формулирует новую идеологию поколения, которое выросло с книгами Виктора Пелевина и привыкло объяснять абсурдную социально-политическую реальность космическими процессами и принимать любые ее проявления спокойно и безразлично: «На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau; // Мне, кроме просветления, не нужно ничего. // Мандала с махамудрою мне светят свысока - // Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!» А в 2002-м он же поет про Быколая Оптоеда: «Он сжег офис “Лукойл” вместе с бензоколонкой - // Без причин, просто так. // Из уваженья к огню».
В русском роке можно найти и зачатки современного буржуазного индивидуализма - взять хоть чистяковское «Сегодня мы не спим: // К нам придут герлы. // Мы будем вместе с ними закручивать болты», как нарочно спетое в 1989 году, когда остальная страна бредила перестройкой и предчувствием перемен. И ростки музыкального стеба, который в нулевые с широким распространением интернета обрел массовую популярность: одними из тех, кто сочиняет и выкладывает в Сеть смешные песенки про современные социально-политические реалии, стали журналист и блогер Максим Кононенко и рок-клубовский звукорежиссер и музыкант Алексей Вишня. Как группа «Жопа» они спели издевательское «Танго Рамзан», «Цивилист» (песню, посвященную некоторым модернизаторским инициативам Дмитрия Медведева) и «Акции» с текстом: «Она купила мне акции // Госкорпорации // “Ростехнологии”!»
Сегодня в культуре нет единого или «главного» языка. Мы все говорим по-разному, о разном и зачастую друг друга не понимаем. Эту разобщенность считают главной болезнью нулевых - но она же есть и главное достижение восьмидесятых, сделавшее частное важнее общественного. Парадокс в том, что вообще-то и русский рок, и Ленинградский рок-клуб были делом общим и общественным. То есть рок-движение подарило наш сегодняшний плюрализм и мультикультурность во многом ценой своего собственного распада.
В воспоминаниях членов Ленинградского рок-клуба отчетливо виден этот слом конца 80-х - когда индивидуальное творчество постепенно стало важнее товарищества, круговой поруки и общего сопротивления системе. Именно в этот момент рок-клуб перестал гарантировать своим членам популярность, гастроли и набитые залы: у каждого из рокеров появились своя площадка для высказывания и своя аудитория - адресат этого высказывания. А в этом, собственно, и заключается свобода самовыражения, которой они так добивались.
Можно сказать, что рок-клубовцы вырастили нас - поколение современных индивидуалистов. Сможем ли мы, несмотря на унаследованную от рокеров установку на частное и индивидуальное, все-таки собраться вместе и в свою очередь сделать что-то настолько же большое и настолько же общее, покажет время.
Юлия Идлис, Евгений Коган, Катя Щербакова
«Русский репортёр», №18 (196), 11 мая 2011