На краю виртуального мира
НА КРАЮ ВИРТУАЛЬНОГО МИРА
Пригласили четверых; Толстого, Достоевского, Турге-нева и меня. Почему пригласили Тургенева, - не знаю. Ка-жется, я сам и настоял на Тургеневе. Может быть, был пья-ный, а может быть, для контраста. Тургеневу среди нас. ко-нечно, делать было нечего, но тут нужен был контраст, а для контраста подойдёт даже Тургенев.
Всё это называлось интернет-конференция. Нам по интернету задавали вопросы, а мы по интернету на них от-вечали.
Организовано было довольно, в общем, всё прими-тивно. Нас посадили в небольшой комнате. У всех было по компьютеру, а у Толстого даже ноут-бук. Секретарша при-несла кофе, а Достоевский сразу заметил, что так и должен выглядеть ад. Тургенев немедленно попросил Достоевско-го перестать бурчать по каждому поводу и без повода об аде. Толстой от ноут-бука отказался; Толстой всё равно не умел с ним обращаться. Тургенев попросил выдать ноут-бук и ему тоже, но ему ноут-бук почему-то не выдали. Дос-тоевский хмыкнул. Тогда Тургенев сказал, что он имел в виду вовсе не то, что подумал Достоевский, когда хмык-нул, когда он, Тургенев, попросил принести и ему ноут-бук тоже. Он, Тургенев, вовсе не претендует на те блага, кото-рые есть у Толстого. Но просто с ноут-буком ему будет удобнее. Он в отличие от Толстого умеет обращаться с но-ут-буком. Он уже к ноут-буку даже привык. Толстой подви-нул Тургеневу ноут-бук. Но Тургенев отодвинул ноут-бук Толстому обратно и попросил принести хотя бы ещё кофе; можно даже холодный и без сахара. Достоевский снова хмыкнул.
На Достоевского было приятно посмотреть. Достоев-ский был в хорошей форме; молодой и подтянутый. Ка-жется, это был Достоевский ещё даже до тюрьмы. Тургене-ва я не разглядел, а возраст Толстого определить было сложно.
Конференция началась На наш сайт стали приходить вопросы и просто реплики пользователей Интернета.
Лев Николаевич, я - блядь. Но я воскресла. Спасибо.
Фёдор Михайлович, и я блядь тоже. Я во всём стара-лась быть похожей на Настасью Филипповну. Два дня на-зад меня ебали таджики и дали за это сутенерам деньги, а я деньги сожгла, словно я теперь такая же гордая, как Ваша Настасья Филипповна. Меня сильно побили. Дважды. Сна-чала побили таджики. Таджики обиделись, что я сожгла их деньги. Таджики решили, что я сожгла деньги, так как пре-зираю таджиков. Сутенёры обиделись ещё сильнее, чем таджики, и ещё сильнее побили. Теперь мне совсем плохо. Я даже на улицу выйти не могу! Ведь сутенёры меня не только побили, но и побрили тоже, чтобы доугие бляди получили наглядный пример не стремиться быть похожей на Вашу Настасью Филипповну. Будьте Вы прокляты, Фё-дор Михайлович! И Настасья Филипповна Ваша тоже! Блядь - она и есть блядь, и нечего тут выёбываться.
- Вот, Фёдор Михайлович, до чего Вы довели несчаст-ную душу! - воскликнул Тургенев. - Несчастная душа поте-ряла из-за Вас последние остатки веры в добро!
- Вы не понимаете, Иван Сергеевич! - горячо возразил Достоевский. - Если у несчастного создания, находящегося на самом глубочайшем дне человеческого падения, хоть на самый короткий миг проснулись светлые начала, то, зна-чит, есть надежда, что когда-нибудь они проснутся обяза-тельно снова, и тогда она воскреснет окончательно, как предыдущая блядь после прочтения Льва Николаевича.
На сайт пришло только одно слово.
Говно!
- А это, Игорь Геннадиевич, уже к Вам, - хмыкнул Тол-стой.
Я был абсолютно уверен, что это совсем не ко мне, а к самому Толстому, но промолчал.
Неожиданно меня поддержал Достоевский.
- А почему Вы так безапелляционно уверены, Лев Ни-колаевич, что это к Игорю Геннадиевичу? - звонким голо-сом кастрата спросил Достоевский.
- А потому. что Игорь Геннадиевич всё время пишет только про говно! - тоже звонким голосом ответил Тол-стой.
- А Вы, Лев Николаевич, сами разве пишете всё время не про говно? - ещё более звонким голосом спросил Дос-товеский.
Активность читателей росла.
Мы Вас любим! Да здравствует русская литература!
Все вы бесы и сексуальные извращенцы.
Иван Сергеевич, я недавно утопил свою собаку. Уто-пил случайно. Она даже больше сама утонула, чем я ее утопил. Но всё равно очень неприятно. Что делать?
Лев Николаевич, как вы относитесь к высокой моде?
От последнего вопроса Толстого передёрнуло.
- Лев Николаевич, разве Вы не понимаете. что челове-чество имеет право на вполне объяснимые маленькие слабости? - Тургенев заметил, как Толстого передёрнуло.
- Иван Сергеевич. меня вовсе не потому передёрнуло, что Вы думаете, - дрожащим голосом ответил Толстой. - Я тоже считаю, как и Вы, что человечество имеет право на маленькие слабости. В конце конов, человечество - уже само по себе маленькая слабость Господа Бога. Но высо-кая мода - это вовсе не маленькая слабость! Это уже большая мерзость, тонкая плёнка для прикрытия глобаль-ного разврата. Все эти полуголые манекенщицы и так на-зываемые кутюрье - чем они отличчаются от той несчаст-ной, которую ебали таджики и которая так неумело подра-жала героине Фёдора Михайловича?
- Не трогайте меня, Лев Николаевич, - заносчиво вме-шался Достоевский, - Вы лучше помогите Ивану Сергееви-чу ответить на вопрос о собаке.
На сайт между тем пришли уже новые вопросы.
Русские писатели - ошибка природы, а русская литера-тура - ошибка русских писателей.
Фёдор Михайлович, какая из Ваших экранизаций Вам больше всего нравится? Пырьева или Куросавы? И поче-му Вы так не любите евреев? И кого Вы вообще любите?
Лев Николаевич, кто из современных русских писате-лей Вам наиболее близок? Не считаете ли Вы что русская литература после Вас остановилась в своём развитии на-всегда? Как вы относитесь к чеченцам?
Козёл, блядь, мудак!
Иаан Сергеевич, мой брат - глухонемой. Девушки у не-го нет, друзей - тоже, поэтому он хочет завести собаку. А на хуя ему собака? Собаки много жрут, срут, линяют, воняют и лают по ночам. Но мой брат очень хочет собаку. Он тос-кует без собаки. Он без неё уже больше не может. Может быть, ему действительно стоит завести собаку?
Говно!
- Игорь Геннадиевич, а Вас снова назвали говном! - с плохо скрываемым злорадством сообщил мне Тургенев.
- Иван Сергеевич, да отстаньте Вы к ебеней матери от Игоря Геннадиевича! - снова не выдержал Достоевский. - Сами Вы даже на самый простой вопрос ответить не може-те. Вы как будто не видите, как человек из-за собаки стра-дает. Дайте ему дельный совет, и Вы хоть на одну каплю сможете уменьшить чашу мирового горя.
- “Муму” - не лучшее моё произведение, - в голосе Тур-генева послышались истерические нотки, - хотя в собаках я, Фёдор Михайлович, в отличие от Вас, разбираюсь. А Вы сами, Фёдор Михайлович, своим ёбаным антисемитизмом только эту чашу мирового горя и увеличили.
- У меня, Иван Сергеевич, все друзья - евреи, а не со-баки, и, как верующий человек, я не могу быть антисеми-том. - Достоевский старался не смотреть в сторону Турге-нева, как, впрочем, в мою и Толстого тоже. - И что Вы, Иван Сергеевич, можете знать о душе русского человека? Да Вы покос с кокосом путаете! Вы всю Россию отдадите за один только запах самой невзрачной европейской пизды!
- Как Вы, Фёдор Михайлович, ёб вашу мать, можете рассуждать о вере! - не выдержал Толстой. - Да Вы никогда толком в Христа не верили! Вы и Вам подобные всегда только притворялись, что верите в Христа, а сами-то в него никогда и не верили!
- Да, я за цивилизацию и считают главной бедой Рос-сии ее до сих пор от цививлизации оторванность, - Турге-нев встал, - но это не значит, что я - не русский человек! Я люблю Россию! Люблю даже больше Европы! Значитель-но больше! Если бы одновременно в реке или там, скажем, в океане, тонули Россия и Европа. то я бы сначала спас Россию. а уже потом бы спас Европу.
На сайт поступила свежая информация.
Уважаемые писатели! Я ещё не воскресла, как первая блядь, но и не так низко пала, как вторая блядь. Хотя моё положение, как и у Настасьи Филипповны, тоже довольно сложное. Я долго разрывалась в отношениях между двумя мужчинами. Один из низ бандит. Бандит по фамилии Ко-жин, а в криминальном мире у него кличка Кожа. Второй тоже бандит, и у него кличка Жопа. Вы не подумайте про него чего плохого, это он только внешне похож на жопу, а внутренний мир у него действительно богатый. Бандитом он стал совершенно случайно, а вообще-то он считает себя писателем. Он сочиняет свои друзьям бандитам на дни рождения экспромты в стихах и в прозе, и даже собирался написать повесть или поэму, но в этот момент как раз сел. Жопа и привил мне уважение к литературе, а я в свою оче-редь привила это уважение Коже. Я долго хотела познако-миться с каким-нибудь настоящим писателем, потому что Жопа всё-таки не настоящий писатель, и Кожа тоже хотел. И наконец так случилось, что одного из Вас я узнала лично, а именно Игоря Геннадиевича, хотя разговор при встрече у нас получился не очень хороший. Мы с Кожей были в ноч-ном клубе и присели за столик, где Игорь Геннадиевич вместе с брюнеткой с красивым лицом пили водку. Возле них как раз были пустые места. Кожа долго смотрел на Игоря Геннадиевича, а потом наконец узнал его. Кожа ска-зал, что когда-то они с Игорем Геннадиевичем учились в одном классе. Потом Кожа связался с Жопой и другими бандитами, бросил школу и ничего о Вас не знал. А недав-но Кожа читал в гостях у Жопы газету, а там была фото-графия Игоря Геннадиевича и сказано, что он - известный писатель, и очень за Игоря Геннадиевича обрадовался. И тем более рад, когда теперь случайно Вас встретил. Я тоже была поражена, так как никогда писателей близко не виде-ла. Красивая брюнетка сказала, что у Игоря Геннадиевича почему-то все знакомые - какие-то полные скоты, хотя ни-чего ещё про Кожу не знала. Кожа стал вспоминать школу, где они с Игорем Геннадиевичем учились, но Игорь Генна-диевич на эти воспоминания не реагировал, а только пил с красивой брюнеткой водку и ругался матом. Иногда до ме-ня долетали разные определения типа ”креативное нача-ло”, “амбивалентность”, “разворошить всю пизду по диа-гонали” и “культура интерпретаций”, смысла которых, за исключением начала и пизды, я не понимала, но послу-шать необычные слова всегда интересно. Когда красивая брюнетка пошла за новой порцией водки, то я спросила о ней Игоря Геннадиевича. Игорь Геннадиевич ответил, что она театральная актриса, но в каком театре играет, Вы, Игорь Геннадиевич, не знаете, поскольку Вам это до пиз-ды, - Вы в театр всё равно никогда не ходите. Вы назвали ее своей гол френд. и я решила. что она не только актриса. но и забивает голы в игровых видах спорта. В этот момент красивая брюнетка принесла порцию водки, а я вслух уди-вилась, как это писатель может никогда не ходить в театр. Ведь если писатель не будет ходить в театр, то кто же тогда будет ходить в театр? Никто. Вы ответили. что в театре Вас тошнит, потому что там вокруг слишком много интелли-гентных, как академик Лихачёв, людей, и снова стали пить водку и ругаться матом. Я, Игорь Геннадиевич, заметила что мужчина Вы умный и симпатичный. но у Вас очень злые глаза. Как у Жопы, когда он занимается бандитизмом. Кожа продолжал вести разговор и вспомнил, что когда Вы с ним в школе забрались под парту и размышляли, кто кем будет в жизни, то Игорь Геннадиевич сказал, что писателем он никогда не станет, и пошли они на хуй все эти писатели и вся эта литература, но потом, значит, изменил свою по-зицию. Также Кожа вспомнил, как отнял у Вас десять копе-ек, а Вы за это толкнули его во время большой перемены на унитаз. Ещё Кожа спросил, много ли зарабатывают пи-сатели и сколько примерно евреев в русской литературе, на что Вы, Игорь Геннадиевич, не ответили, а стали уже совсем злой и очень эффектно въебали Коже тыльной стороной правой ладони в глаз. Я, чтобы так эффектно въебали в глаз, видела только однажды, - в пивной за Кур-ским вокзалом, где мы с Кожей встречали Жопу после тюрьмы. Своему голу френду Вы сказали, что первый раз ударили человека, но я не поверила, потому что слишком уверенно у Вас это получилось. Потом Вы, Игорь Генна-диевич, хотели и мне въебать в глаз тоже, но красивая брюнетка Вас отговорила, и Вы снова стали с ней пить водку и ругаться матом. Когда Кожа очнулся, то вечера не испортил и никаких претензий за глаз не предъявлял, а стал Вам рассказывать о себе, чтобы Вы лучше узнали внутренний мир бандита и использовали это потом в лите-ратуре, а я хотела спросить, кого же мне в конце концов предпочесть - Кожу Жопе или Жопу Коже, но немного не успела, так как Вы допили с Вашим голым френдом зал-пом водку, въебали снова Коже в глаз и мне на этот раз тоже, и быстро ушли, оставив нас с Кожей разбираться с охраной клуба. Коже Вы очень понравились, и он гордо всем говорил, что наконец-то встретил настоящего писате-ля. Все бандиты ему завидовали, а в первую очередь, ес-тественно, Жопа. Мои сложные отношения с Кожей и Жо-пой продолжались. Кожу я любила, но любила и Жопу. Как и Настасья Филипповна, довела я до полного исступления и себя, и Кожу, и Жопу. Жопа меня любил страстно, поэто-му часто бил меня хуем по лбу с оттяжкой, а ещё вставлял мне в анус не только хуй, но и другие вещи. При этом он сочинял экспромты в стихах и прозе и сразу мне их читал. Кожа меня любил более спокойно. Так продолжалось до-вольно долго, а я всё никак не могла выбрать между Кожей и Жопой. Мы даже пытались, как шведы, жить втроём, но Кожа с Жопой сразу быстро напивались и засыпали, а я так много пить не могла и чувствовала себя одиноко. И тогда Кожа решил меня зарезать, чтобы я больше не мучила его и Жопу. Но после того, как Вы, Игорь Геннадиевич, въеба-ли Коже в глаз, то Кожа стал хуже видеть, и вместо меня по ошибке зрения зарезал Жопу. Теперь Кожа очень тоскует о Жопе. Тоскует целыми днями. Даже памятник ему краси-вый поставил в виде любимого предмета Жопы мобильно-го телефона, но всё равно успокоиться не может. Друзья Жопы хотели отомстить Коже за Жопу, но, увидев, как Кожа сам страдает, решили Кожу не трогать. Со мной Кожа больше не ебётся, считая это кощунственным по отноше-нию к памяти о покойном Жопе, и вообще хочет меня заре-зать, чтобы сгладить вину перед Жопой. Игорь Геннадие-вич! Мы Вас очень просим обессмертить образ покойного Жопы, как вот Фёдор Михайлович обессмертили образ Ро-гожина, который по существу ничем от покойного Жопы не отличается. Ещё я не поняла, когда Вы в ночном клубе ска-зали, что Вас тошнит, если вокруг много интеллигентных людей, похожих на академика Лихачёва. По-моему, если их вокруг много, тогда не тошнит, а наоборот, - приятно для глаз и для слуха. А поскольку Москва - город маленький, то у меня к Вам ещё просьба; если Кожа меня всё-таки не за-режет и Вы нас опять где-нибудь случайно встретите, то, пожалуйста. не ебите нас в глаз, а, если это, конечно, воз-можно, спокойно с нами пообщайтесь.
Достоевского эта история поразила.
- Вот, Иван Сергеевич, красота спасёт мир, - Достоев-ский вскочил, - чтобы Вы там не гавкали со своей ёбаной Муму. Вы и к русской идее относитесь как к собаке; Вам кажется, что её можно также взять за шкирку, утопить и за-вести новую Вы, Иван Сергеевич, никогда в русскую идею не верили. И в Христа не верили.
- Я слишком Вас уважаю как писателя и поэтому больше не скажу ни слова, - окончательно обиделся Турге-нев.
- Потому что Вы, Иван Сергеевич, - блядун. Из-за Вас к нам на сайт и пишут в основном одни бляди, - Достоевский никак не мог успокоиться.
- Иван Сергеевич даже и не блядун, а сверлун, - не-ожиданно поддержал Достоевского Толстой, - Иван Сер-геевич дыры в женских туалетах сверлит, чтобы понаблю-дать, как бабы срут. а всё со своей цивилизацией лезет.
- Вы, Лев Николаевич, не головой лысы, Вы душой лысы, - Тургенев мог стерпеть грубость от Достоевского, но от Толстого уже. вероятно, не мог.
А читатели уже задавали новые вопросы.
Хотя вы ни на один вопрос и не ответили, но я всё равно к вопросу о том, погибла Россия или нет. Сам я ин-валид с детства, когда пьяная мама во время приступа эк-зистенциальной тоски прищемила мне половой член две-рью и не заметила, времени у меня с тех пор свободного много, на работу и на учёбу таких потому что всё равно не берут, семьи у меня по той же самой причине тоже нет, вот я хожу и наблюдаю, - погибла, мол, Россия, или ещё, зна-чит, не погибла. Сначала я думал, что погибла, но вот те-перь после одного случая увидел, что нет. Жива Россия! Жива страна, где я встречал с мамой, пока она ещё не пила и даже когда пила, рассвет и о которой столько всего инте-ресного нам рассказали русские писатели.
И вот как я об этом узнал. Было это на Октябрьской площади, где забыли снести памятник Ленину. Таи в сквере пили водку два бомжа, один из которых по внешнему виду нигде не живёт и называет себя Васей, а второй по внеш-нему виду более приличный и всё-таки иногда живёт где-то в квартире. Вася был без ноги, а тот, который более при-личный, жаловался на жизнь. И тогда Вася, который без ноги, рассказал ему, чтобы вселить оптимизм, случай. Од-нажды, а нога тогда ещё была, он собрался было ночевать на помойке, потому что, известное дело, отовсюду гонят и больше негде. И вдруг видит стоящие в ряд на мусорном баке десять лицензионных видеокассет. Распечатанных, правда, но на вид совсем как новых. На следующий день, опохмелившись, Вася отнёс все кассеты на Даниловский рынок мужику в видеосервис. Мужик из видеосервиса сна-чала доебался, - откуда кассеты и что на них за фильмы, но потом взял все десять по пятнадцать рублей за штуку. Сто пятьдесят рублей за всё. Всё хорошо. Бывает лучше, да лучше уже некуда. И пошли они все на хуй. И ебись они все конём. И ещё Вася сказал мужику из видеосервиса, что мужик кассеты все продаст и будет благодарить Васю. Так и вышло. На следующий Вася снова был на Даниловском рынке и пришёл в видеосервис, а мужик из видеосервиса налил сразу Васе стакан водки полный до краев и дал за-кусить помидором с витрины. А потом налил ещё стакан, но уже без закуски. И это далеко не единственный удачный пример в жизни Васи. Вася хотел рассказать и другой при-мер тоже, но в этот момент его из сквера погнали менты.
После этого случая я поверил в Россию. Если есть ещё у русского народа смелость, удаль, юмор, доброта, наход-чивость в самое сложное время, то, значит, Россия жива. Я даже ходил некоторое время по помойкам, надеясь найти что-то похожее, но неудачно .А вообще нам, инвалидам с детства, конечно, трудно. Много у нас проблем, и хуй кто помогает их решить. Особенно когда пьёшь. А пьём иы, нвалиды с детства, естественно, постоянно.
А ещё я прошу передать это доказательство, что Рос-сия не погибла и всё будет хорошо, каким-нибудь поп-звёздам вроде Саши и Лолиты из кабаре-дуэт “Академия”, чтобы они уже передали дальше всем остальным. Поп-звёзды известнее, чем писатели, выглядят лучше, и им больше верят. Только передайте одному Саше, а Лолите не надо; она, конечно, красивее Саши и поёт лучше, но с тех пор, как мне мама прищемила в детстве хуй и не заметила, я женщин боюсь не только в плане секса, но во всех других планах тоже. Вдруг Лолита мне сделает что-нибудь нехо-рошее как сделала мама. Пусть Саша как человек и как ар-тист хуже Лолиты, но всё же он не женщина, поэтому пере-дайте только ему.
- Жива Россия! - удовлетворённо сказал Тургенев.
- Какая же Вы всё-таки пизда, Иван Сергеевич! - снова вскочил Достоевский. - Да все знают, что Вы - первый, кто в Россию не верит! И никто Вам никогда не поверит, что Вы в неё верите! А если кто и поверит, что Вы в Россию верите, то потому только и поверит, что сам в Россию не верит! - несколько коряво, но искренне обрушился он на Тургенева.
- Вы, Иван Сергеевич, как осенняя муха, - и в этот раз поддержал Достоевского Толстой. - Она и летать уже не может, а всё над говном кружит и кружит. Всё её, как и Вас, Иван Сергеевич, на говно тянет.
На глазах у Тургенева показались слёзы, а на монито-ре - другая история.
Уважаемые русские писатели! У меня вопрос к Вам ко всем, но больше к Ивану Сергеевичу. Дело в том, что я - гомосексуалист. Впервые это произошло в шестом классе на уроке литературы, когда мы читали Ваше “Муму”. Тут я ясно понял, что прямо хоть сейчас готов подставить Гера-симу жопу, чтобы он только не топил Муму.
Это же самое чувство гомосексуализма меня посещало неоднократно во время уроков русской литературы. Каж-дый раз, когда женщины и животные русской литературы попадали в критическую ситуацию, я готов был подставить за них жопу,- чтобы их спасти. Я готов был подставить жо-пу Раскольникову, чтобы он только никого не убивал. И за Сонечку Мармеладову я тоже был готов. Если ей так не-приятно делать это с мужчиной, то пусть лучше это сделаю за неё я! Я готов был подставить жопу и паровозу, - пусть он только оставит в покое Анну Каренину! Я готов был подставить ее и проклятым конюхам, чтобы они только не трогали Холстомера! Пусть лучше я, чем Муму, чем Сонеч-ка, чем Анна, чем Холстомер!
Когда я подрос, то у меня на лице была написана го-товность подставить жопу, и меня сразу без раздумий взя-ли танцором стриптиза в мухской ночной клуб. Там у меня была, конечно, возможность вволю подставить жопу, но не тем, сами понимаете, кому бы хотелось. Всё как-то со-всем мерзко и нет уже того чувства щемящего восторга, как на уроках русской литературы. Никому мне уже больше не хочется подставлять жопу. А поскольку это, Иван Сергее-вич, началось с Вашей “Муму”, то у меня к Вам вопрос - как бы мне вернуть это чувство щемящего восторга подста-вить жопу за любимого персонажа и за весь мир, как когда-то на уроке, где читали Ваще “Муму”. Если Вы, Иван Сер-геевич, не знаете, как его вернуть, то, может быть, знают как его вернуть, другие русские писатели.
- Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, - Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, - теперь нам и пидо-ры пишут. А то в основном всё бляди и бляди.
- Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, - Достоевский в свою очередь сразу же поддер-жал Толстого. - Вы у себя молоденьких мальчиков соби-раете лет восьми - десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спин-ках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сер-геевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слёзы.
- За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? - Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Досто-евским. - За что?
- Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, - жёстко ответил Достоевский, - а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой её любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь всё потому же; Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича расте-рянно, а нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, по-этому Вам и на Путина надеяться бесполезно, - как всегда, коряво, но горячо, закончил Достоевский.
- Фёдор Михайлович, - вступил Толстой, - на Путина надеяться невозможно; Путин - откровенно промежуточная фигура.
- Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, всё возможно, - не согласился Достоев-ский.
- Для Ивана Сергеевича возможно,- не стал спорить Толстой. - Ведь Иван Сергеевич - плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сер-геевич в публичном доме залезает в бассейн и плывёт там, изображая собаку вроде его ёбаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дёргает как собака. Иван Сергеевич по-степенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; “Ой, Тузик плывёт! Как бы не утонул!”. Иван Сергеевич на-чинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: “Спасите Тузика! Тузик тонет!”. У Ивана Сергеевича насту-пает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кри-чат: ”Спасли Тузика! Живой Тузик!”. У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бас-сейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не меч-тайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть ещё кому её лю-бить!
Тургенев заплакал.
- Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, - сквозь слёзы почти по слогам сказал Тургенев, - Вас даже и от церкви отлучили!
- Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, - сразу же за-ступился за Толстого Достоевский. - А Вы, Иван Сергеевич, ещё и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, - Достоевский презрительно сжал губы. - Это же надо так не любить Россию и так не ве-рить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! - горестно закончил Достоевский.
- Я очень редко, когда нюхаю, - еле слышно прошептал Тургенев. - Я больше так не буду! - плача навзрыд, пообе-щал он.
Достоевский безнадёжно махнул рукой. Тургенев за-тих.
- А Лев Николаевич тоже нюхает, - неожиданно ожи-вился Тургенев.
- А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, - уди-вился Достоевский, - я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
- А я не нюхач, - благодушно возразил Толстой. - я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем поню-хать, чтобы ещё больше любить Россию и ещё крепче ве-рить в Христа.
Больше вопросов и реплик на сайт не приходило. Тем более, что все, кто интересуется литературой, уже всё на-писали. Бляди написали. Пидоры написали. Инвалиды с детства написали. А больше в России сегодня всё равно никто литературой не интересуется. А если интересуется, то общаться с русскими писателями стесняется или боится. Даже через интернет. Тем более, что русские писатели сами всего стесняются или боятся. В том числе и общения через интернет.
Первым ушёл заплаканный Тургенев.
- Помните, Иван Сергеевич, - крикнул ему вслед Досто-евский, - не жопой надо любить Россию, а душой! Душой!
Достоевский и Толстой ушли вместе, но расстались, не попрощавшись.
Мне Достоевский понравился. И Толстой понравился тоже. Чтобы про них не писали и чтобы они сами не писа-ли, - они довольно симпатичные люди. С ними можно иметь дело. С ними вполне можно некоторое время нахо-диться рядом. У них, конечно, есть заёбы, - но допустимые. Конечно, они ни хуя не соображают и тут уже ничего не ис-правишь, - но это, если привыкнуть, совсем не страшно. Это не главное. А вот Тургенева пригласили зря. Тургенев не подошёл даже просто для контраста.
Пригласили четверых; Толстого, Достоевского, Турге-нева и меня. Почему пригласили Тургенева, - не знаю. Ка-жется, я сам и настоял на Тургеневе. Может быть, был пья-ный, а может быть, для контраста. Тургеневу среди нас. ко-нечно, делать было нечего, но тут нужен был контраст, а для контраста подойдёт даже Тургенев.
Всё это называлось интернет-конференция. Нам по интернету задавали вопросы, а мы по интернету на них от-вечали.
Организовано было довольно, в общем, всё прими-тивно. Нас посадили в небольшой комнате. У всех было по компьютеру, а у Толстого даже ноут-бук. Секретарша при-несла кофе, а Достоевский сразу заметил, что так и должен выглядеть ад. Тургенев немедленно попросил Достоевско-го перестать бурчать по каждому поводу и без повода об аде. Толстой от ноут-бука отказался; Толстой всё равно не умел с ним обращаться. Тургенев попросил выдать ноут-бук и ему тоже, но ему ноут-бук почему-то не выдали. Дос-тоевский хмыкнул. Тогда Тургенев сказал, что он имел в виду вовсе не то, что подумал Достоевский, когда хмык-нул, когда он, Тургенев, попросил принести и ему ноут-бук тоже. Он, Тургенев, вовсе не претендует на те блага, кото-рые есть у Толстого. Но просто с ноут-буком ему будет удобнее. Он в отличие от Толстого умеет обращаться с но-ут-буком. Он уже к ноут-буку даже привык. Толстой подви-нул Тургеневу ноут-бук. Но Тургенев отодвинул ноут-бук Толстому обратно и попросил принести хотя бы ещё кофе; можно даже холодный и без сахара. Достоевский снова хмыкнул.
На Достоевского было приятно посмотреть. Достоев-ский был в хорошей форме; молодой и подтянутый. Ка-жется, это был Достоевский ещё даже до тюрьмы. Тургене-ва я не разглядел, а возраст Толстого определить было сложно.
Конференция началась На наш сайт стали приходить вопросы и просто реплики пользователей Интернета.
Лев Николаевич, я - блядь. Но я воскресла. Спасибо.
Фёдор Михайлович, и я блядь тоже. Я во всём стара-лась быть похожей на Настасью Филипповну. Два дня на-зад меня ебали таджики и дали за это сутенерам деньги, а я деньги сожгла, словно я теперь такая же гордая, как Ваша Настасья Филипповна. Меня сильно побили. Дважды. Сна-чала побили таджики. Таджики обиделись, что я сожгла их деньги. Таджики решили, что я сожгла деньги, так как пре-зираю таджиков. Сутенёры обиделись ещё сильнее, чем таджики, и ещё сильнее побили. Теперь мне совсем плохо. Я даже на улицу выйти не могу! Ведь сутенёры меня не только побили, но и побрили тоже, чтобы доугие бляди получили наглядный пример не стремиться быть похожей на Вашу Настасью Филипповну. Будьте Вы прокляты, Фё-дор Михайлович! И Настасья Филипповна Ваша тоже! Блядь - она и есть блядь, и нечего тут выёбываться.
- Вот, Фёдор Михайлович, до чего Вы довели несчаст-ную душу! - воскликнул Тургенев. - Несчастная душа поте-ряла из-за Вас последние остатки веры в добро!
- Вы не понимаете, Иван Сергеевич! - горячо возразил Достоевский. - Если у несчастного создания, находящегося на самом глубочайшем дне человеческого падения, хоть на самый короткий миг проснулись светлые начала, то, зна-чит, есть надежда, что когда-нибудь они проснутся обяза-тельно снова, и тогда она воскреснет окончательно, как предыдущая блядь после прочтения Льва Николаевича.
На сайт пришло только одно слово.
Говно!
- А это, Игорь Геннадиевич, уже к Вам, - хмыкнул Тол-стой.
Я был абсолютно уверен, что это совсем не ко мне, а к самому Толстому, но промолчал.
Неожиданно меня поддержал Достоевский.
- А почему Вы так безапелляционно уверены, Лев Ни-колаевич, что это к Игорю Геннадиевичу? - звонким голо-сом кастрата спросил Достоевский.
- А потому. что Игорь Геннадиевич всё время пишет только про говно! - тоже звонким голосом ответил Тол-стой.
- А Вы, Лев Николаевич, сами разве пишете всё время не про говно? - ещё более звонким голосом спросил Дос-товеский.
Активность читателей росла.
Мы Вас любим! Да здравствует русская литература!
Все вы бесы и сексуальные извращенцы.
Иван Сергеевич, я недавно утопил свою собаку. Уто-пил случайно. Она даже больше сама утонула, чем я ее утопил. Но всё равно очень неприятно. Что делать?
Лев Николаевич, как вы относитесь к высокой моде?
От последнего вопроса Толстого передёрнуло.
- Лев Николаевич, разве Вы не понимаете. что челове-чество имеет право на вполне объяснимые маленькие слабости? - Тургенев заметил, как Толстого передёрнуло.
- Иван Сергеевич. меня вовсе не потому передёрнуло, что Вы думаете, - дрожащим голосом ответил Толстой. - Я тоже считаю, как и Вы, что человечество имеет право на маленькие слабости. В конце конов, человечество - уже само по себе маленькая слабость Господа Бога. Но высо-кая мода - это вовсе не маленькая слабость! Это уже большая мерзость, тонкая плёнка для прикрытия глобаль-ного разврата. Все эти полуголые манекенщицы и так на-зываемые кутюрье - чем они отличчаются от той несчаст-ной, которую ебали таджики и которая так неумело подра-жала героине Фёдора Михайловича?
- Не трогайте меня, Лев Николаевич, - заносчиво вме-шался Достоевский, - Вы лучше помогите Ивану Сергееви-чу ответить на вопрос о собаке.
На сайт между тем пришли уже новые вопросы.
Русские писатели - ошибка природы, а русская литера-тура - ошибка русских писателей.
Фёдор Михайлович, какая из Ваших экранизаций Вам больше всего нравится? Пырьева или Куросавы? И поче-му Вы так не любите евреев? И кого Вы вообще любите?
Лев Николаевич, кто из современных русских писате-лей Вам наиболее близок? Не считаете ли Вы что русская литература после Вас остановилась в своём развитии на-всегда? Как вы относитесь к чеченцам?
Козёл, блядь, мудак!
Иаан Сергеевич, мой брат - глухонемой. Девушки у не-го нет, друзей - тоже, поэтому он хочет завести собаку. А на хуя ему собака? Собаки много жрут, срут, линяют, воняют и лают по ночам. Но мой брат очень хочет собаку. Он тос-кует без собаки. Он без неё уже больше не может. Может быть, ему действительно стоит завести собаку?
Говно!
- Игорь Геннадиевич, а Вас снова назвали говном! - с плохо скрываемым злорадством сообщил мне Тургенев.
- Иван Сергеевич, да отстаньте Вы к ебеней матери от Игоря Геннадиевича! - снова не выдержал Достоевский. - Сами Вы даже на самый простой вопрос ответить не може-те. Вы как будто не видите, как человек из-за собаки стра-дает. Дайте ему дельный совет, и Вы хоть на одну каплю сможете уменьшить чашу мирового горя.
- “Муму” - не лучшее моё произведение, - в голосе Тур-генева послышались истерические нотки, - хотя в собаках я, Фёдор Михайлович, в отличие от Вас, разбираюсь. А Вы сами, Фёдор Михайлович, своим ёбаным антисемитизмом только эту чашу мирового горя и увеличили.
- У меня, Иван Сергеевич, все друзья - евреи, а не со-баки, и, как верующий человек, я не могу быть антисеми-том. - Достоевский старался не смотреть в сторону Турге-нева, как, впрочем, в мою и Толстого тоже. - И что Вы, Иван Сергеевич, можете знать о душе русского человека? Да Вы покос с кокосом путаете! Вы всю Россию отдадите за один только запах самой невзрачной европейской пизды!
- Как Вы, Фёдор Михайлович, ёб вашу мать, можете рассуждать о вере! - не выдержал Толстой. - Да Вы никогда толком в Христа не верили! Вы и Вам подобные всегда только притворялись, что верите в Христа, а сами-то в него никогда и не верили!
- Да, я за цивилизацию и считают главной бедой Рос-сии ее до сих пор от цививлизации оторванность, - Турге-нев встал, - но это не значит, что я - не русский человек! Я люблю Россию! Люблю даже больше Европы! Значитель-но больше! Если бы одновременно в реке или там, скажем, в океане, тонули Россия и Европа. то я бы сначала спас Россию. а уже потом бы спас Европу.
На сайт поступила свежая информация.
Уважаемые писатели! Я ещё не воскресла, как первая блядь, но и не так низко пала, как вторая блядь. Хотя моё положение, как и у Настасьи Филипповны, тоже довольно сложное. Я долго разрывалась в отношениях между двумя мужчинами. Один из низ бандит. Бандит по фамилии Ко-жин, а в криминальном мире у него кличка Кожа. Второй тоже бандит, и у него кличка Жопа. Вы не подумайте про него чего плохого, это он только внешне похож на жопу, а внутренний мир у него действительно богатый. Бандитом он стал совершенно случайно, а вообще-то он считает себя писателем. Он сочиняет свои друзьям бандитам на дни рождения экспромты в стихах и в прозе, и даже собирался написать повесть или поэму, но в этот момент как раз сел. Жопа и привил мне уважение к литературе, а я в свою оче-редь привила это уважение Коже. Я долго хотела познако-миться с каким-нибудь настоящим писателем, потому что Жопа всё-таки не настоящий писатель, и Кожа тоже хотел. И наконец так случилось, что одного из Вас я узнала лично, а именно Игоря Геннадиевича, хотя разговор при встрече у нас получился не очень хороший. Мы с Кожей были в ноч-ном клубе и присели за столик, где Игорь Геннадиевич вместе с брюнеткой с красивым лицом пили водку. Возле них как раз были пустые места. Кожа долго смотрел на Игоря Геннадиевича, а потом наконец узнал его. Кожа ска-зал, что когда-то они с Игорем Геннадиевичем учились в одном классе. Потом Кожа связался с Жопой и другими бандитами, бросил школу и ничего о Вас не знал. А недав-но Кожа читал в гостях у Жопы газету, а там была фото-графия Игоря Геннадиевича и сказано, что он - известный писатель, и очень за Игоря Геннадиевича обрадовался. И тем более рад, когда теперь случайно Вас встретил. Я тоже была поражена, так как никогда писателей близко не виде-ла. Красивая брюнетка сказала, что у Игоря Геннадиевича почему-то все знакомые - какие-то полные скоты, хотя ни-чего ещё про Кожу не знала. Кожа стал вспоминать школу, где они с Игорем Геннадиевичем учились, но Игорь Генна-диевич на эти воспоминания не реагировал, а только пил с красивой брюнеткой водку и ругался матом. Иногда до ме-ня долетали разные определения типа ”креативное нача-ло”, “амбивалентность”, “разворошить всю пизду по диа-гонали” и “культура интерпретаций”, смысла которых, за исключением начала и пизды, я не понимала, но послу-шать необычные слова всегда интересно. Когда красивая брюнетка пошла за новой порцией водки, то я спросила о ней Игоря Геннадиевича. Игорь Геннадиевич ответил, что она театральная актриса, но в каком театре играет, Вы, Игорь Геннадиевич, не знаете, поскольку Вам это до пиз-ды, - Вы в театр всё равно никогда не ходите. Вы назвали ее своей гол френд. и я решила. что она не только актриса. но и забивает голы в игровых видах спорта. В этот момент красивая брюнетка принесла порцию водки, а я вслух уди-вилась, как это писатель может никогда не ходить в театр. Ведь если писатель не будет ходить в театр, то кто же тогда будет ходить в театр? Никто. Вы ответили. что в театре Вас тошнит, потому что там вокруг слишком много интелли-гентных, как академик Лихачёв, людей, и снова стали пить водку и ругаться матом. Я, Игорь Геннадиевич, заметила что мужчина Вы умный и симпатичный. но у Вас очень злые глаза. Как у Жопы, когда он занимается бандитизмом. Кожа продолжал вести разговор и вспомнил, что когда Вы с ним в школе забрались под парту и размышляли, кто кем будет в жизни, то Игорь Геннадиевич сказал, что писателем он никогда не станет, и пошли они на хуй все эти писатели и вся эта литература, но потом, значит, изменил свою по-зицию. Также Кожа вспомнил, как отнял у Вас десять копе-ек, а Вы за это толкнули его во время большой перемены на унитаз. Ещё Кожа спросил, много ли зарабатывают пи-сатели и сколько примерно евреев в русской литературе, на что Вы, Игорь Геннадиевич, не ответили, а стали уже совсем злой и очень эффектно въебали Коже тыльной стороной правой ладони в глаз. Я, чтобы так эффектно въебали в глаз, видела только однажды, - в пивной за Кур-ским вокзалом, где мы с Кожей встречали Жопу после тюрьмы. Своему голу френду Вы сказали, что первый раз ударили человека, но я не поверила, потому что слишком уверенно у Вас это получилось. Потом Вы, Игорь Генна-диевич, хотели и мне въебать в глаз тоже, но красивая брюнетка Вас отговорила, и Вы снова стали с ней пить водку и ругаться матом. Когда Кожа очнулся, то вечера не испортил и никаких претензий за глаз не предъявлял, а стал Вам рассказывать о себе, чтобы Вы лучше узнали внутренний мир бандита и использовали это потом в лите-ратуре, а я хотела спросить, кого же мне в конце концов предпочесть - Кожу Жопе или Жопу Коже, но немного не успела, так как Вы допили с Вашим голым френдом зал-пом водку, въебали снова Коже в глаз и мне на этот раз тоже, и быстро ушли, оставив нас с Кожей разбираться с охраной клуба. Коже Вы очень понравились, и он гордо всем говорил, что наконец-то встретил настоящего писате-ля. Все бандиты ему завидовали, а в первую очередь, ес-тественно, Жопа. Мои сложные отношения с Кожей и Жо-пой продолжались. Кожу я любила, но любила и Жопу. Как и Настасья Филипповна, довела я до полного исступления и себя, и Кожу, и Жопу. Жопа меня любил страстно, поэто-му часто бил меня хуем по лбу с оттяжкой, а ещё вставлял мне в анус не только хуй, но и другие вещи. При этом он сочинял экспромты в стихах и прозе и сразу мне их читал. Кожа меня любил более спокойно. Так продолжалось до-вольно долго, а я всё никак не могла выбрать между Кожей и Жопой. Мы даже пытались, как шведы, жить втроём, но Кожа с Жопой сразу быстро напивались и засыпали, а я так много пить не могла и чувствовала себя одиноко. И тогда Кожа решил меня зарезать, чтобы я больше не мучила его и Жопу. Но после того, как Вы, Игорь Геннадиевич, въеба-ли Коже в глаз, то Кожа стал хуже видеть, и вместо меня по ошибке зрения зарезал Жопу. Теперь Кожа очень тоскует о Жопе. Тоскует целыми днями. Даже памятник ему краси-вый поставил в виде любимого предмета Жопы мобильно-го телефона, но всё равно успокоиться не может. Друзья Жопы хотели отомстить Коже за Жопу, но, увидев, как Кожа сам страдает, решили Кожу не трогать. Со мной Кожа больше не ебётся, считая это кощунственным по отноше-нию к памяти о покойном Жопе, и вообще хочет меня заре-зать, чтобы сгладить вину перед Жопой. Игорь Геннадие-вич! Мы Вас очень просим обессмертить образ покойного Жопы, как вот Фёдор Михайлович обессмертили образ Ро-гожина, который по существу ничем от покойного Жопы не отличается. Ещё я не поняла, когда Вы в ночном клубе ска-зали, что Вас тошнит, если вокруг много интеллигентных людей, похожих на академика Лихачёва. По-моему, если их вокруг много, тогда не тошнит, а наоборот, - приятно для глаз и для слуха. А поскольку Москва - город маленький, то у меня к Вам ещё просьба; если Кожа меня всё-таки не за-режет и Вы нас опять где-нибудь случайно встретите, то, пожалуйста. не ебите нас в глаз, а, если это, конечно, воз-можно, спокойно с нами пообщайтесь.
Достоевского эта история поразила.
- Вот, Иван Сергеевич, красота спасёт мир, - Достоев-ский вскочил, - чтобы Вы там не гавкали со своей ёбаной Муму. Вы и к русской идее относитесь как к собаке; Вам кажется, что её можно также взять за шкирку, утопить и за-вести новую Вы, Иван Сергеевич, никогда в русскую идею не верили. И в Христа не верили.
- Я слишком Вас уважаю как писателя и поэтому больше не скажу ни слова, - окончательно обиделся Турге-нев.
- Потому что Вы, Иван Сергеевич, - блядун. Из-за Вас к нам на сайт и пишут в основном одни бляди, - Достоевский никак не мог успокоиться.
- Иван Сергеевич даже и не блядун, а сверлун, - не-ожиданно поддержал Достоевского Толстой, - Иван Сер-геевич дыры в женских туалетах сверлит, чтобы понаблю-дать, как бабы срут. а всё со своей цивилизацией лезет.
- Вы, Лев Николаевич, не головой лысы, Вы душой лысы, - Тургенев мог стерпеть грубость от Достоевского, но от Толстого уже. вероятно, не мог.
А читатели уже задавали новые вопросы.
Хотя вы ни на один вопрос и не ответили, но я всё равно к вопросу о том, погибла Россия или нет. Сам я ин-валид с детства, когда пьяная мама во время приступа эк-зистенциальной тоски прищемила мне половой член две-рью и не заметила, времени у меня с тех пор свободного много, на работу и на учёбу таких потому что всё равно не берут, семьи у меня по той же самой причине тоже нет, вот я хожу и наблюдаю, - погибла, мол, Россия, или ещё, зна-чит, не погибла. Сначала я думал, что погибла, но вот те-перь после одного случая увидел, что нет. Жива Россия! Жива страна, где я встречал с мамой, пока она ещё не пила и даже когда пила, рассвет и о которой столько всего инте-ресного нам рассказали русские писатели.
И вот как я об этом узнал. Было это на Октябрьской площади, где забыли снести памятник Ленину. Таи в сквере пили водку два бомжа, один из которых по внешнему виду нигде не живёт и называет себя Васей, а второй по внеш-нему виду более приличный и всё-таки иногда живёт где-то в квартире. Вася был без ноги, а тот, который более при-личный, жаловался на жизнь. И тогда Вася, который без ноги, рассказал ему, чтобы вселить оптимизм, случай. Од-нажды, а нога тогда ещё была, он собрался было ночевать на помойке, потому что, известное дело, отовсюду гонят и больше негде. И вдруг видит стоящие в ряд на мусорном баке десять лицензионных видеокассет. Распечатанных, правда, но на вид совсем как новых. На следующий день, опохмелившись, Вася отнёс все кассеты на Даниловский рынок мужику в видеосервис. Мужик из видеосервиса сна-чала доебался, - откуда кассеты и что на них за фильмы, но потом взял все десять по пятнадцать рублей за штуку. Сто пятьдесят рублей за всё. Всё хорошо. Бывает лучше, да лучше уже некуда. И пошли они все на хуй. И ебись они все конём. И ещё Вася сказал мужику из видеосервиса, что мужик кассеты все продаст и будет благодарить Васю. Так и вышло. На следующий Вася снова был на Даниловском рынке и пришёл в видеосервис, а мужик из видеосервиса налил сразу Васе стакан водки полный до краев и дал за-кусить помидором с витрины. А потом налил ещё стакан, но уже без закуски. И это далеко не единственный удачный пример в жизни Васи. Вася хотел рассказать и другой при-мер тоже, но в этот момент его из сквера погнали менты.
После этого случая я поверил в Россию. Если есть ещё у русского народа смелость, удаль, юмор, доброта, наход-чивость в самое сложное время, то, значит, Россия жива. Я даже ходил некоторое время по помойкам, надеясь найти что-то похожее, но неудачно .А вообще нам, инвалидам с детства, конечно, трудно. Много у нас проблем, и хуй кто помогает их решить. Особенно когда пьёшь. А пьём иы, нвалиды с детства, естественно, постоянно.
А ещё я прошу передать это доказательство, что Рос-сия не погибла и всё будет хорошо, каким-нибудь поп-звёздам вроде Саши и Лолиты из кабаре-дуэт “Академия”, чтобы они уже передали дальше всем остальным. Поп-звёзды известнее, чем писатели, выглядят лучше, и им больше верят. Только передайте одному Саше, а Лолите не надо; она, конечно, красивее Саши и поёт лучше, но с тех пор, как мне мама прищемила в детстве хуй и не заметила, я женщин боюсь не только в плане секса, но во всех других планах тоже. Вдруг Лолита мне сделает что-нибудь нехо-рошее как сделала мама. Пусть Саша как человек и как ар-тист хуже Лолиты, но всё же он не женщина, поэтому пере-дайте только ему.
- Жива Россия! - удовлетворённо сказал Тургенев.
- Какая же Вы всё-таки пизда, Иван Сергеевич! - снова вскочил Достоевский. - Да все знают, что Вы - первый, кто в Россию не верит! И никто Вам никогда не поверит, что Вы в неё верите! А если кто и поверит, что Вы в Россию верите, то потому только и поверит, что сам в Россию не верит! - несколько коряво, но искренне обрушился он на Тургенева.
- Вы, Иван Сергеевич, как осенняя муха, - и в этот раз поддержал Достоевского Толстой. - Она и летать уже не может, а всё над говном кружит и кружит. Всё её, как и Вас, Иван Сергеевич, на говно тянет.
На глазах у Тургенева показались слёзы, а на монито-ре - другая история.
Уважаемые русские писатели! У меня вопрос к Вам ко всем, но больше к Ивану Сергеевичу. Дело в том, что я - гомосексуалист. Впервые это произошло в шестом классе на уроке литературы, когда мы читали Ваше “Муму”. Тут я ясно понял, что прямо хоть сейчас готов подставить Гера-симу жопу, чтобы он только не топил Муму.
Это же самое чувство гомосексуализма меня посещало неоднократно во время уроков русской литературы. Каж-дый раз, когда женщины и животные русской литературы попадали в критическую ситуацию, я готов был подставить за них жопу,- чтобы их спасти. Я готов был подставить жо-пу Раскольникову, чтобы он только никого не убивал. И за Сонечку Мармеладову я тоже был готов. Если ей так не-приятно делать это с мужчиной, то пусть лучше это сделаю за неё я! Я готов был подставить жопу и паровозу, - пусть он только оставит в покое Анну Каренину! Я готов был подставить ее и проклятым конюхам, чтобы они только не трогали Холстомера! Пусть лучше я, чем Муму, чем Сонеч-ка, чем Анна, чем Холстомер!
Когда я подрос, то у меня на лице была написана го-товность подставить жопу, и меня сразу без раздумий взя-ли танцором стриптиза в мухской ночной клуб. Там у меня была, конечно, возможность вволю подставить жопу, но не тем, сами понимаете, кому бы хотелось. Всё как-то со-всем мерзко и нет уже того чувства щемящего восторга, как на уроках русской литературы. Никому мне уже больше не хочется подставлять жопу. А поскольку это, Иван Сергее-вич, началось с Вашей “Муму”, то у меня к Вам вопрос - как бы мне вернуть это чувство щемящего восторга подста-вить жопу за любимого персонажа и за весь мир, как когда-то на уроке, где читали Ваще “Муму”. Если Вы, Иван Сер-геевич, не знаете, как его вернуть, то, может быть, знают как его вернуть, другие русские писатели.
- Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, - Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, - теперь нам и пидо-ры пишут. А то в основном всё бляди и бляди.
- Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, - Достоевский в свою очередь сразу же поддер-жал Толстого. - Вы у себя молоденьких мальчиков соби-раете лет восьми - десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спин-ках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сер-геевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слёзы.
- За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? - Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Досто-евским. - За что?
- Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, - жёстко ответил Достоевский, - а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой её любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь всё потому же; Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича расте-рянно, а нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, по-этому Вам и на Путина надеяться бесполезно, - как всегда, коряво, но горячо, закончил Достоевский.
- Фёдор Михайлович, - вступил Толстой, - на Путина надеяться невозможно; Путин - откровенно промежуточная фигура.
- Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, всё возможно, - не согласился Достоев-ский.
- Для Ивана Сергеевича возможно,- не стал спорить Толстой. - Ведь Иван Сергеевич - плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сер-геевич в публичном доме залезает в бассейн и плывёт там, изображая собаку вроде его ёбаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дёргает как собака. Иван Сергеевич по-степенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; “Ой, Тузик плывёт! Как бы не утонул!”. Иван Сергеевич на-чинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: “Спасите Тузика! Тузик тонет!”. У Ивана Сергеевича насту-пает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кри-чат: ”Спасли Тузика! Живой Тузик!”. У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бас-сейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не меч-тайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть ещё кому её лю-бить!
Тургенев заплакал.
- Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, - сквозь слёзы почти по слогам сказал Тургенев, - Вас даже и от церкви отлучили!
- Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, - сразу же за-ступился за Толстого Достоевский. - А Вы, Иван Сергеевич, ещё и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, - Достоевский презрительно сжал губы. - Это же надо так не любить Россию и так не ве-рить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! - горестно закончил Достоевский.
- Я очень редко, когда нюхаю, - еле слышно прошептал Тургенев. - Я больше так не буду! - плача навзрыд, пообе-щал он.
Достоевский безнадёжно махнул рукой. Тургенев за-тих.
- А Лев Николаевич тоже нюхает, - неожиданно ожи-вился Тургенев.
- А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, - уди-вился Достоевский, - я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
- А я не нюхач, - благодушно возразил Толстой. - я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем поню-хать, чтобы ещё больше любить Россию и ещё крепче ве-рить в Христа.
Больше вопросов и реплик на сайт не приходило. Тем более, что все, кто интересуется литературой, уже всё на-писали. Бляди написали. Пидоры написали. Инвалиды с детства написали. А больше в России сегодня всё равно никто литературой не интересуется. А если интересуется, то общаться с русскими писателями стесняется или боится. Даже через интернет. Тем более, что русские писатели сами всего стесняются или боятся. В том числе и общения через интернет.
Первым ушёл заплаканный Тургенев.
- Помните, Иван Сергеевич, - крикнул ему вслед Досто-евский, - не жопой надо любить Россию, а душой! Душой!
Достоевский и Толстой ушли вместе, но расстались, не попрощавшись.
Мне Достоевский понравился. И Толстой понравился тоже. Чтобы про них не писали и чтобы они сами не писа-ли, - они довольно симпатичные люди. С ними можно иметь дело. С ними вполне можно некоторое время нахо-диться рядом. У них, конечно, есть заёбы, - но допустимые. Конечно, они ни хуя не соображают и тут уже ничего не ис-правишь, - но это, если привыкнуть, совсем не страшно. Это не главное. А вот Тургенева пригласили зря. Тургенев не подошёл даже просто для контраста.