проведем параллель
Появление Сократа на философском горизонте приветствуется всеми историками как величайшее событие. Нравы стали расшатываться, отечеству (Афинам) угрожала гибель. Миссия Сократа была в том, чтобы положить конец той отчаянной раскачке моральных суждений, к которой привел крайний индивидуализм и релятивизм софистов. И великий мудрец сделал, как известно, все, что мог. Он покинул свои обычные занятия и семью, он не заботился о завтрашнем дне и учил, учил, учил - простых людей и знатных, умных и глупых, ученых и невежественных. И тем не менее, он отечества не спас. При Перикле Афины процветали без мудрости или независимо от мудрости Сократа. После Перикла, несмотря на то, что учение Сократа нашло себе такого гениального продолжателя, как Платон, роль и значение Афин все падает, и Аристотель был уже воспитателем сына Филиппа Македонского. Значит, мудрость Сократа не спасла отечества, и так как в этом было ее главное назначение, то, стало быть, она не заслуживает традиционного преклонения; нужно либо найти ей какое-нибудь иное оправдание - это было бы правильнее всего, - либо вообще оставить излюбленный прием метафизиков искать raison d'être мудрости в ее общественном значении. Это прием очень рискованный. Обыкновенно мудрость идет сама по себе, а общество - само по себе. Их соединяют искусственно - ораторы, приучившие публику и философов думать, что только те задачи заслуживают внимания, которые имеют на своей стороне решительно все: и общественную пользу, и мораль, и даже метафизическую мудрость... Зачем так много? Будет и того, если какой-нибудь новый проект окажется полезным! Где нам еще добиваться санкции морали и метафизики! И наоборот, раз законы морали должны быть автономны и идеи стоят над эмпирическими нуждами человечества, значит, противопоставлять им общественные соображения, даже возможную гибель страны, нельзя. Pereat mundus, fiat philosophia. Если Афины погибли даже из-за мудрости Сократа - это ничего против нее не говорит. Так должен был бы рассуждать автономный мыслитель. Но de facto мыслитель не слишком любит ссориться с отечеством.
Л. Шестов, "Апофеоз беспочвенности", часть I, нумером тридцать девятым
А параллель - к ощущению, которое возникает при чтении Танаха с осознанием того, что учение пророков, так долго пробивавшее себе дорогу на фоне военных и политических успехов разных злочинных царей, восторжествовало наконец при последних, праведных большей частью, царях Иудеи, которые и идолов искоренили, и помосты разрушили, и назиданию пророческому себя подчиняли, но тогда-то как раз и пришла беда небывалая: разрушение Иерусалима, сожженный Храм, вавилонский плен. Конечно, мы знаем и менее возмутительные, чем у говорившего об Афинах Шестова, объяснения этому факту, как то налившаяся до краев чаша прежних грехов, с которой для неминуемой расплаты уже и малости было достаточно, или неспособность царей довериться указаниям пророков в некоторых существенных частностях. Но если объяснения невозмутительные вдруг провисают и не кажутся более столь убедительными, хорошо иметь под рукой что-нибудь кардинально беспочвенное.
И заодно: эта мысль не рассчитана на выстраивание дополнительной параллели с актуальными ныне событиями - в том смысле, что я вовсе не предлагаю делать из нее оперативные политические выводы в аспекте יקוב הדין את ההר (причем הדין тут - точно не БАГАЦ, а ההר - не обязательно Храмовая гора). Все-таки выделенная Шестовым фраза подразумевает непосредственное наличие в отечестве мудрости Сократа или, в нашем случае, живого слова пророков.
Л. Шестов, "Апофеоз беспочвенности", часть I, нумером тридцать девятым
А параллель - к ощущению, которое возникает при чтении Танаха с осознанием того, что учение пророков, так долго пробивавшее себе дорогу на фоне военных и политических успехов разных злочинных царей, восторжествовало наконец при последних, праведных большей частью, царях Иудеи, которые и идолов искоренили, и помосты разрушили, и назиданию пророческому себя подчиняли, но тогда-то как раз и пришла беда небывалая: разрушение Иерусалима, сожженный Храм, вавилонский плен. Конечно, мы знаем и менее возмутительные, чем у говорившего об Афинах Шестова, объяснения этому факту, как то налившаяся до краев чаша прежних грехов, с которой для неминуемой расплаты уже и малости было достаточно, или неспособность царей довериться указаниям пророков в некоторых существенных частностях. Но если объяснения невозмутительные вдруг провисают и не кажутся более столь убедительными, хорошо иметь под рукой что-нибудь кардинально беспочвенное.
И заодно: эта мысль не рассчитана на выстраивание дополнительной параллели с актуальными ныне событиями - в том смысле, что я вовсе не предлагаю делать из нее оперативные политические выводы в аспекте יקוב הדין את ההר (причем הדין тут - точно не БАГАЦ, а ההר - не обязательно Храмовая гора). Все-таки выделенная Шестовым фраза подразумевает непосредственное наличие в отечестве мудрости Сократа или, в нашем случае, живого слова пророков.