Левиафан. Рецензия-впечатление-мысли.
Суровые, мощные, холодно-спокойные скалы, готовые ещё хоть десять раз пережить человечество, позеленевшие камни, полусгнившие лодки, неброская, скудная, но по-своему мужественная растительность, пронзительная северная синь, редкое солнце, бараки и панельные дома, где обитают люди - усталые, измученные, со своими горестями, болями и, в то же время, нехитрыми простыми радостями. Человек здесь - песчинка, камушек на берегу моря - такого же вечного и холодного как скалы, шумного, гулкого и глухого. Только вот сгинет человек - и что на это морю и скалам? Море будет точно так же жить своей жизнью, биться в берега, покрываться пеной, по-прежнему полниться рыбой и изредка обнажать ныряющих китов. Алкоголь - как часть реальности или сюрреальности наравне с морем, скалами, ветром, реальности всепоглощающей и неотделимой. Мэр пьёт, чтобы заглушить страх, и не дать пробудиться совести, Николай - чтобы заглушить боль и отчаяние.
Николай - обычный «маленький человек», неприметный, помятый жизнью, но работящий, умеющий сводить концы с концами, любящий свою жену и ребёнка. Один из - выхвати в толпе любого и будет похож. Но один человек - уже целый мир, и по развитию сюжета это будет расширяться до вселенских масштабов. Усталость, робкая надежда и обида, злость - как реакция на беззаконие. Но носителей зла не прогонишь ни праведным гневом, ни даже «постом и молитвой», как надеется верящий в закон Дмитрий - слишком глубоко проникли бесы в души людей, даже, как окажется, священников. Левиафана не схватишь ни за язык, ни за «фаберже» - склизкая тварь все равно выскользнет, разозлится и вобьёт тебя в берег своим хвостом, и возможно, вобьёт насмерть.
Дом Николая наполнен теплом и уютом - его строили с любовью, и каждая досточка, каждая полочка светится мягким светом, памятью о руках, изящный белый буфет, полочки с пряностями и кухонной утварью - оно всё словно живое, ибо в него вложена душа живущих там. Лиля бережно заботится о доме, пусть и обречённом - по-женски аккуратно, старательно протирает столы, опрыскивает цветы. И, мне так думается, для Николая само отнятие собственноручно построенного жилища - уже смерти подобно, он не сможет жить вне его контекста. Квартира в панельном доме смотрится как издевательство не только из-за своей убогости, но из-за своей безликости, бездушия, она - штамп, продукт госзаказа, плана, но не воплощение мечты конкретного человека. Уничтожение дома Николая - преступление не только с точки зрения гражданского права, но и с точки зрения человечности, это уничтожение памяти, наследия, добра. И поэтому так леденяще-дико выглядит новый храм - он мёртвый как снег, как скалы, как море. Храм именно на месте дома - метафора того, что делает с человеком светская власть, слившись в экстазе с церковной.
Начинаясь как бытовая драма, полотно постепенно переходит в жанр трагедии, где герои уже не властны над собой, обстоятельства и детали, разрастаясь до гротескных, абсурдных, непонятных, выходят за рамки привязанности ко времени и месту, судьба Николая становится сосредоточением человеческой боли вообще. Человек - обезглавленная механизмом рыбёшка на конвейере «вонючего завода». Всё что мы знаем о жизни - это то, что она - затянувшийся прыжок в могилу. Остальное - уже из области надежды и веры. Предательство друзей, тех, кого он считал золотом, - вольное и невольное, абсурдность обвинения (и зритель мучается: кто «настучал», надоумил? как? неужели?..). Реализм и логика отступают на второй план, повествование переходит в абсолютно иную плоскость, где нет логики, где законы «обычной жизни» не действуют. Повествование становится почти притчей, и книгу Иова я тоже считаю притчей, литературным произведением, пусть с реальным прототипом, но жанрово - это поэзия, беды, произошедшие с главным героем одна за другой описываются как под копирку, гротескно, будучи доведёнными до бездушного автоматизма. Именно так в жизни всё же не бывает, однако этим способом раскрываются глубины человеческой боли и поднимаются безответные вопросы, попытки ответить на которые звучат как хрень даже в устах «хорошего» попа. Впрочем, хороший поп даже не пытается обличить мэра, являясь его духовником, наверное, боится.
Ещё одна библейская история, приходящая на ум, помимо Иова - это малоизвестный эпизод о нечестивой царской чете Ахава и Иезавели, отнявших виноградник у Навуфея (уж больно Ахаву понравилось место, где этот виноградник рос). Навуфей ни за какие деньги не хотел отдавать отцовское наследство, тогда его обвинили в хуле на Бога и царя и побили камнями. Звучит по-прежнему страшно, ибо живо и актуально.
Лиля - «жена, взятая в прелюбодеянии», но в итоге всё равно прощенная. «Прости её, она хорошая» - здесь уже отец просит сына простить человека, причинившего боль им обоим. И Николаю больно от того, что два любимых человека враждуют, а он не может примирить их. Его любовь немного груба, неуклюжа, но вместе с тем искренна и горяча. Но прощенная мужем Лиля не может простить себя, любовь Николая для неё становится, скорее, мукой, чем надеждой. Диалог ещё до конфликта:
-Я люблю тебя.
-Я знаю.
«Я знаю» вместо ожидаемого «я тоже», которое, впрочем, бывает всего лишь формой вежливости.
Николаю больно, что сын не чувствует дома, хочет уехать в столицу, но этот надлом у Ромки произошёл ещё в раннем детстве, после смерти родной матери, и не был исцелён. Это тоже - важный пласт, важная деталь в человеческих отношениях. Николай, увы, не доглядел, не понял вовремя бездны, образовавшейся в душе сына, и эта бездна потом влилась в общую разверзшуюся пропасть.
Человек любящий - человек уязвимый, поэтому Николай так страдает, не люби он жену, дом, не люби он справедливость в конечном итоге, всё было бы легче вынести. Но любовь - это не только уязвимость, это ещё и жизнь. Умереть заживо, отрёкшись от любви, от правды - гораздо страшнее.
«Левиафан», - об абсолютном и безнадёжном одиночестве человека. Ни страна, родина, ни церковь, ни семья с друзьями не могут быть его пристанищем, он совершенно наг и беспомощен. Он - один во вретище перед безмолвным небом. У каждого своя рана, своя бездна, свой внутренний ужас, которым он вольно и невольно губит окружающих.
Ответ на извечный, горький вопрос: «где Бог?», на мой взгляд - Бог с плачущими, с растоптанными, с уничтоженными, с неправедно обвинёнными. Он - с искренними, с открытыми, с ошибающимися, но кающимися. Он хлещет водку из горла, еле сдерживая слезы, он поёт песни с подростками у костра в разрушенной церкви. Он - с Николаем (и даже более чем близок к нему в его одиночестве, оставленности всеми), со смятённой, запутавшейся, но понимающей свою вину Лиле, с мучающимся, бунтующим, но тоже по-своему чистым Ромкой. И пусть даже люди не чувствуют Его присутствия - Он незримо, неощутимо находится среди них. Его нет в «храме-на-костях», как бы ни пыжился «правильный» священник - в таком храме обитает разве что золотой телец или даже Молох, называемый Богом по недоразумению (или ослеплению) и не более; иерей и мэр показывают на Христа, но молятся Молоху. Но если ты на стороне правды, то Бог будет с тобой, не спасёт из пасти Левиафана, но сойдет вместе с тобой в твой ад.
Николай - обычный «маленький человек», неприметный, помятый жизнью, но работящий, умеющий сводить концы с концами, любящий свою жену и ребёнка. Один из - выхвати в толпе любого и будет похож. Но один человек - уже целый мир, и по развитию сюжета это будет расширяться до вселенских масштабов. Усталость, робкая надежда и обида, злость - как реакция на беззаконие. Но носителей зла не прогонишь ни праведным гневом, ни даже «постом и молитвой», как надеется верящий в закон Дмитрий - слишком глубоко проникли бесы в души людей, даже, как окажется, священников. Левиафана не схватишь ни за язык, ни за «фаберже» - склизкая тварь все равно выскользнет, разозлится и вобьёт тебя в берег своим хвостом, и возможно, вобьёт насмерть.
Дом Николая наполнен теплом и уютом - его строили с любовью, и каждая досточка, каждая полочка светится мягким светом, памятью о руках, изящный белый буфет, полочки с пряностями и кухонной утварью - оно всё словно живое, ибо в него вложена душа живущих там. Лиля бережно заботится о доме, пусть и обречённом - по-женски аккуратно, старательно протирает столы, опрыскивает цветы. И, мне так думается, для Николая само отнятие собственноручно построенного жилища - уже смерти подобно, он не сможет жить вне его контекста. Квартира в панельном доме смотрится как издевательство не только из-за своей убогости, но из-за своей безликости, бездушия, она - штамп, продукт госзаказа, плана, но не воплощение мечты конкретного человека. Уничтожение дома Николая - преступление не только с точки зрения гражданского права, но и с точки зрения человечности, это уничтожение памяти, наследия, добра. И поэтому так леденяще-дико выглядит новый храм - он мёртвый как снег, как скалы, как море. Храм именно на месте дома - метафора того, что делает с человеком светская власть, слившись в экстазе с церковной.
Начинаясь как бытовая драма, полотно постепенно переходит в жанр трагедии, где герои уже не властны над собой, обстоятельства и детали, разрастаясь до гротескных, абсурдных, непонятных, выходят за рамки привязанности ко времени и месту, судьба Николая становится сосредоточением человеческой боли вообще. Человек - обезглавленная механизмом рыбёшка на конвейере «вонючего завода». Всё что мы знаем о жизни - это то, что она - затянувшийся прыжок в могилу. Остальное - уже из области надежды и веры. Предательство друзей, тех, кого он считал золотом, - вольное и невольное, абсурдность обвинения (и зритель мучается: кто «настучал», надоумил? как? неужели?..). Реализм и логика отступают на второй план, повествование переходит в абсолютно иную плоскость, где нет логики, где законы «обычной жизни» не действуют. Повествование становится почти притчей, и книгу Иова я тоже считаю притчей, литературным произведением, пусть с реальным прототипом, но жанрово - это поэзия, беды, произошедшие с главным героем одна за другой описываются как под копирку, гротескно, будучи доведёнными до бездушного автоматизма. Именно так в жизни всё же не бывает, однако этим способом раскрываются глубины человеческой боли и поднимаются безответные вопросы, попытки ответить на которые звучат как хрень даже в устах «хорошего» попа. Впрочем, хороший поп даже не пытается обличить мэра, являясь его духовником, наверное, боится.
Ещё одна библейская история, приходящая на ум, помимо Иова - это малоизвестный эпизод о нечестивой царской чете Ахава и Иезавели, отнявших виноградник у Навуфея (уж больно Ахаву понравилось место, где этот виноградник рос). Навуфей ни за какие деньги не хотел отдавать отцовское наследство, тогда его обвинили в хуле на Бога и царя и побили камнями. Звучит по-прежнему страшно, ибо живо и актуально.
Лиля - «жена, взятая в прелюбодеянии», но в итоге всё равно прощенная. «Прости её, она хорошая» - здесь уже отец просит сына простить человека, причинившего боль им обоим. И Николаю больно от того, что два любимых человека враждуют, а он не может примирить их. Его любовь немного груба, неуклюжа, но вместе с тем искренна и горяча. Но прощенная мужем Лиля не может простить себя, любовь Николая для неё становится, скорее, мукой, чем надеждой. Диалог ещё до конфликта:
-Я люблю тебя.
-Я знаю.
«Я знаю» вместо ожидаемого «я тоже», которое, впрочем, бывает всего лишь формой вежливости.
Николаю больно, что сын не чувствует дома, хочет уехать в столицу, но этот надлом у Ромки произошёл ещё в раннем детстве, после смерти родной матери, и не был исцелён. Это тоже - важный пласт, важная деталь в человеческих отношениях. Николай, увы, не доглядел, не понял вовремя бездны, образовавшейся в душе сына, и эта бездна потом влилась в общую разверзшуюся пропасть.
Человек любящий - человек уязвимый, поэтому Николай так страдает, не люби он жену, дом, не люби он справедливость в конечном итоге, всё было бы легче вынести. Но любовь - это не только уязвимость, это ещё и жизнь. Умереть заживо, отрёкшись от любви, от правды - гораздо страшнее.
«Левиафан», - об абсолютном и безнадёжном одиночестве человека. Ни страна, родина, ни церковь, ни семья с друзьями не могут быть его пристанищем, он совершенно наг и беспомощен. Он - один во вретище перед безмолвным небом. У каждого своя рана, своя бездна, свой внутренний ужас, которым он вольно и невольно губит окружающих.
Ответ на извечный, горький вопрос: «где Бог?», на мой взгляд - Бог с плачущими, с растоптанными, с уничтоженными, с неправедно обвинёнными. Он - с искренними, с открытыми, с ошибающимися, но кающимися. Он хлещет водку из горла, еле сдерживая слезы, он поёт песни с подростками у костра в разрушенной церкви. Он - с Николаем (и даже более чем близок к нему в его одиночестве, оставленности всеми), со смятённой, запутавшейся, но понимающей свою вину Лиле, с мучающимся, бунтующим, но тоже по-своему чистым Ромкой. И пусть даже люди не чувствуют Его присутствия - Он незримо, неощутимо находится среди них. Его нет в «храме-на-костях», как бы ни пыжился «правильный» священник - в таком храме обитает разве что золотой телец или даже Молох, называемый Богом по недоразумению (или ослеплению) и не более; иерей и мэр показывают на Христа, но молятся Молоху. Но если ты на стороне правды, то Бог будет с тобой, не спасёт из пасти Левиафана, но сойдет вместе с тобой в твой ад.