Россия-Япония: судьбы людские
Дневник А.Мещекского(meshekskyi) wrote:
(http://meshekskyi.livejournal.com/40309.html)
Историю эту привез из Японии мой коллега, бывший там с деловым визитом. В гостинице ему попался на глаза бесплатный журнальчик какого-то местного исторического общества - таких обществ сейчас множество по всему миру, я даже в Кении встречал совершенно замечательные издания. Люди раскапывают архивы, сканируют старые семейные фотографии и страницы пожелтевших, рассыпающихся в труху газет - и делятся своими воспоминаниями, и оживает история, теплая история человеческой жизни, иногда уютная, иногда - жесткая и суровая.
Коллега лениво листал журнал, разглядывая иллюстрации - дамы в кимоно и бункинах, самураи, грозно и напряженно уставившиеся в объектив камеры, тонконогие офицеры в европейской форме и смешных гетрах - и споткнулся глазом о силуэт боевого корабля, показавшийся ему знакомым. Он стал безуспешно вглядываться в иероглифы, надеясь отыскать среди них латиницу - но увидел лишь слово Tourgenev, что, разумеется, заинтриговало его еще сильнее.
Он забрал журнал, и на вечеринке, посвященной окончанию переговоров, спросил японцев - это, часом, не «Варяг»?
- О да, - с поклоном ответили японцы, с поклоном взяв журнал и с поклоном же его вернув. - Это героический русский крейсер «Варяг». Как замечательно, что вы о нем знаете!
- А что это за статья? - моментально заинтересовался коллега. - И при чем здесь Тургенев?
Японцы полистали журнальчик, и выяснили, что это - воспоминания какого-то отдаленного потомка, кажется, правнучатого племянника одного из участников боя японской эскадры с «Варягом», и даже не воспоминания, а небольшое исследование, которое проделал тот, вышедши на пенсию и дорвавшись до свободного времени.
Коллега было потребовал, чтобы ему тут же и прочли всё, но японцы вместо этого пообещали перевести статью, забрали журнал - и на другой день в самом деле принесли перевод, уже в аэропорт. Сам журнал, к сожалению, они забыли - кланяясь, рассыпались в извинениях, обещали выслать, но то ли японское гостеприимство и обязательность ограничивались территорией островов, то ли они попутали какой-то иероглиф в сложном русском адресе - журнал к нам так и не пришел.
Перевод - на английский - оказался вполне бездарным и неуклюжим, полным несуразностей и огрехов, скорее всего, сделан он был на компьютере, но и его оказалось достаточно, чтобы понять суть истории. И, признаюсь, она произвела на меня изрядное впечатление. Поэтому мне и захотелось рассказать ее тут - своими словами, возможно, приукрасив, и уж во всяком случае, вложив в нее те эмоции, что она у меня вызвала.
Итак, наш герой - назовем его Р., потому что в английской транскрипции получалось что-то труднопроизносимое, - был потомком старинного самурайского рода, пришедшего в упадок. Дед его в свое время сделал что-то такое, чего самураю делать не следовало - после чего ему оставалось только сделать то, что самураю в такой ситуации сделать следовало. Он и сделал. Отец оказался человеком довольно слабохарактерным, и, ошарашенный семейным позором, не нашел в себе сил восстановить ни честь фамилии, ни ее материальное благополучие. Как гениально ошибся электронный переводчик, он большей частью «предавался любованию цветущим сакэ», жалел себя, писал дрянные стихи, полностью запустил дела, и довольно рано умер, оставив трех сыновей, младшим из которых был Р.
Судьба старших отпрысков нас не интересует, а вот Р. пришлось начинать жизнь практически с нуля. Законы майората плюс пятно позора на имени - вот и все, что ему досталось в наследство, если не считать неумеренного честолюбия и упрямства. Должно отметить, что сам Р. случившееся с дедом бесчестьем не считал, а вовсе даже и наоборот. Там была какая-то смутная история - говоря современным языком, император крупно подставил своего верного вассала, подставил довольно откровенно и цинично, но тот предпочел не увидеть очевидного и бестрепетно сделать шаг к гибели, нежели хоть на йоту усомниться в своем сюзерене. Я так понял, что Р. попросту восхищался этим поступком, находя в нем особую доблесть - но другие-то в такие нюансы не вдавались, и Р. приходилось нелегко.
Впрочем, пятно пятном, но имя все-таки было - и кто-то из старинных друзей семьи счел своим долгом принять посильное участие в судьбе юноши. В результате Р. был принят на казенный кошт в военно-морское императорское училище - каковое и закончил в числе лучших выпускников. Учился он усердно, я бы даже сказал - истово, вложив в учебу все силы, все упрямство, всю обиду на судьбу. За время в учебы ни с кем он близко не сошелся, в основном по причине своего угрюмого характера, да и аристократические соученики его слегка сторонились - все-таки историю деда Р. знали многие, а молодежь бывает порой удивительно жестока и глупа в своей принципиальности и предрассудках.
Зато именно в училище Р. открыл для себя русскую литературу. Русская литература и Япония - это вообще тема для отдельного разговора, меня всегда поражало пристрастие к ней японцев, и мне очень хотелось понять, какие именно созвучия японскому менталитету в ней отыскиваются. Это ведь европейская заморочка - рассматривать нашу литературу как инструмент для постижения якобы загадочной русской души, пользуются они им вполне бездарно, а вот японцы просто воспринимают нашу литературу применительно к себе, и отыскивают в ней нечто, что ложится прямиком на их языческую японскую душу.
Насколько я разобрался в переводе, у Р. все началось со стихов какого-то русского поэта о восторженном презрении к смерти. Подозреваю, что это была песня Вальсингама в чьем-то неплохом переложении - во всяком случае, стихи произвели на Р. такое впечатление, что ему захотелось прочесть их в оригинале. И он принялся самостоятельно изучать русский язык, чудом изыскивая для этого время в напряженнейшей учебной программе. Кого-то он там в городе нашел из русских - наверное, какого-нибудь авантюриста или студента, который за чашку сакэ согласился ставить произношение да помогать в трудных местах.
Скорее, все-таки студента, поскольку в круге чтения Р. обозначился явный уклон в сторону литературы прогрессивного направления. Очень ему нравился и Рахметов, и Базаровым он тоже восхищался - особенно его спокойной, хотя и немного сентиментальной смертью. Так или иначе, но любимым его писателем сделался именно Тургенев - и Р. ни на минуту не затруднился бы с ответом на школьный вопрос «кто ваш любимый герой русской литературы».
Кстати, еще в бытность в училище он в матросском чине принимал участие в одном из первых зарубежных походов японских крейсеров - в Чили, - и там, сойдя на берег в Антофагасте, в какой-то грязной и пыльной припортовой лавчонке увидел статуэтку, мастерски вырезанную из корня дерева квебрахо. Она неожиданно напомнила ему этого самого любимого героя, он рассмеялся - что делал нечасто - и тут же купил ее, не торгуясь. Р. переплатил раз в десять, но с фигуркой этой он не расставался всю жизнь - до самой смерти.
Впрочем, к делу. После окончания училища Р. получил назначение на один из относительно новых миноносцев и там принялся тянуть лямку службы с тем же самоотверженным упорством, что и в учебе - и поэтому, когда через год командир корабля погиб в результате какого-то нелепого случая, Р. был назначен на его место. Это можно было бы считать удачной карьерой, если бы это не было тупиком - капитаны миноносцев редко двигались дальше по служебной лестнице. Р., однако, не отчаивался, и еще яростнее принялся вгрызаться в службу, доводя вверенный ему корабль и экипаж до совершенства.
Японский миноносец начала прошлого века заслуживает отдельного описания, но я скажу тут только несколько слов. Это была великолепная машина смерти - созданная для того, чтобы нанести удар и погибнуть, нанеся максимальный ущерб врагу и минимальный урон своему флоту - фактом своей гибели. Несколько торпед, мощные двигатели, чтобы доставить эти торпеды на дистанцию залпа - и корпус, в который все это было заключено. Из излишеств там были только небольшие орудия, да капитанский кубрик (в нем с трудом помещалась тесная жесткая кровать и полочка с книгами) - остальная команда вообще не имела помещений для такой роскоши, как жизнь. Потому что миноносец был совершенным механизмом войны, и команда была - всего лишь необходимыми деталями этого механизма.
И наш Р. за два года сделал этот механизм - лучшим в императорском флоте. Машины и люди работали, как часы, и на учениях, что имели место буквально за несколько месяцев до русско-японской войны, миноносец под командованием Р. продемонстрировал флотскому начальству такой уровень подготовки, впечатляюще обойдя все прочие корабли его класса, что его командир был лично представлен адмиралу Уриу. При этом Р. был награжден чем-то именным - то ли часами, то ли кинжалом для харакири. В качестве особой награды Р. было позволено дать своему кораблю новое имя - что он вскорости и сделал без особых колебаний. Адмирал милостиво изволил вспомнить добрым словом деда нашего героя, сказал, что кровь все-таки всегда себя проявит и дал понять, что такими фамилиями Япония разбрасываться не намерена.
В общем, фортуна начала поворачиваться к Р. своим обворожительным бюстом, но тут грянула война. Собственно, и ее наш герой воспринял как знамение судьбы - и как уникальный шанс прорваться. И я не сомневаюсь, что после нее Р. достиг бы очень и очень многого - если бы не тот легендарный бой с русским крейсером.
Последний бой «Варяга» - довольно непростая тема для русских историков. С одной стороны - несомненная воинская доблесть, с другой - постыдные проколы командования и, главное, невпечатляющие результаты самого боя. Точки зрения на эти результаты сильно разнятся - от греющих душу уверений, будто «Варяг» заметно потрепал японские крейсера и, если бы не досадное попадание в рулевой механизм, потопил бы всех, кто не успел смыться, до категорических утверждений с японской стороны, что вообще ни один снаряд с нашего крейсера не достиг цели.
Бой и в самом деле был сильно неравным - шестидюймовые орудия «Варяга» не могли сравниться с японскими ни по дальнобойности, ни по прицельности, снаряды по взрывной мощности безнадежно проигрывали японской шимозе, морально устаревшая система установки орудий без броневой защиты привела к тому, что осколки выкашивали прислугу, да и сами орудия системы Канэ эталоном надежности отнюдь не являлись. Я мог бы долго писать об этом трагическом бое - но сейчас разговор идет о Р.
Наш герой успел отличиться за день до боя - вечером 25 января четыре японских миноносца коварно атаковали «Корейца», когда тот входил на рейд Чемульпо. От двух торпед «Кореец» уклонился, а третья, выпущенная миноносцем нашего Р., четко, как на учениях, шла точно в борт канонерки - и неожиданно затонула, не дойдя до цели буквально десятка метров. Такого рода отказы были нередки у уайтхедовских торпед того времени. У командира четвертого миноносца не выдержали нервы, когда «Кореец» пошел на таран, и он отвернул, не выпустив торпеды - мне кажется, Р. не отвернул бы.
Я сказал «коварно» без особого осуждения: та война уже постепенно начала менять представления о правилах благородного ведения военных действий, да и о самом благородстве тоже. Могу сказать, что поведение европейских и американского кораблей в той истории в Чемульпо было не самым идеальным, а американец даже удостоился горестного упрека газет - «американский флот слишком еще молод, чтобы иметь те высокие традиции, которыми одушевлены флоты других наций». Что поделать - наступал новый век, и правила игры менялись - порой самым радикальным образом. Богом становилась целесообразность, и жертвы теперь приносились ей - но не чести.
Впрочем, я отвлекаюсь. Наступил день того самого боя - и читатель, наверное, уже догадывается, что этот день был последним в жизни нашего героя. 26 января, уже за полдень, когда израненный «Варяг» достаточно сблизился с японской эскадрой, была скомандована миноносная атака.
Я пытаюсь представить себя на месте Р. Вот он стоит на мостике своего хрупкого корабля, отдана команда «самый полный вперед», форштевень режет холодные серые волны, брызги долетают до самых мачт, и сердце сжимается в том самом гибельном восторге, о котором так славно написал поэт. Наступает час подвига и славы, он близок - вон он, в миле-другой, горящий крейсер, огрызающийся из уцелевших орудий. Они хорошо дерутся, эти русские, два корабля против четырнадцати - это достойно и прекрасно, к ним нет зла, но сейчас в этом окутанном дымом четырехтрубном силуэте воплотилось всё, с чем он мечтал свести счеты. Несчастливое детство, одинокая юность, косые взгляды и насмешки, унизительная бедность и безнадежность, с которой так трудно было справляться в минуты отчаянья.
Все это будет через несколько минут перечеркнуто и забыто, именно в это уткнутся пенные следы его торпед, и прошлое сгорит в пламени взрывов. Он сделает то, чего не смогла сделать вся эскадра - он, и никто другой. Остальные миноносцы отстают, отстают безнадежно - их командиры больше времени уделяли чистоте палуб, чем машинам, а может, просто опасаются орудий крейсера.
Ничего, бояться не стоит - все невезенье утонуло вместе со вчерашней торпедой, иначе быть не может. Первый залп не страшен, он пристрелочный, а потом Р. перехитрит русских комендоров, он слегка переложит курс, самую малость, и следующие снаряды не найдут его корабля, а там уже останется совсем немного, и он не промахнется.
Вот шестидюймовки левого плутонга «Варяга» выплюнули длинные дымы, через пару секунд сверкнуло старое картузное орудие канонерки, и потянулись бесконечные мгновения томительного ожидания - …для-серд-ца-смерт-но-го-та-ит-неис-чис-ли-мы-нас-лаж-день-я… - и столбы разрывов встают чуть левее по курсу, в полукабельтове, сердце забилось вновь, вот оно, счастье, а как, оказывается, было страшно!..
Восьмидюймовый снаряд «Корейца» задержался совсем ненамного - и вдребезги разнес нос миноносца. Р. фантастически, смертельно не повезло - вероятность такого попадания была ничтожно мала, оно было невозможно! Торпеды почему-то не сдетонировали, но это уже была прощальная издевка фортуны - как и промах крейсера. Море, отвечая на напор несущегося корабля, ворвалось внутрь, сминая переборки и людей, палубная команда, кто уцелел, как горох посыпалась в воду, миноносец зарылся в волны развороченным носом и, не снижая скорости, меньше, чем за минуту исчез с поверхности.
Надо ли говорить, что Р. остался на гибнущем корабле. Я не скажу ни слова о том, что творилось в его душе в эти последние секунды жизни - потому что мне не хочется этого представлять. Я почему-то проникся странной симпатией к этому человеку, и я не буду дальше тревожить его дух.
Спасенные матросы рассказывали - Р. до конца стоял на мостике неподвижно и прямо. Одной рукой он вцепился в поручни, в другой сжимал свою статуэтку, свой талисман, своего любимого тургеневского героя. Маленькая собачка, выточенная искусным мастером из корня редкого дерева квебрахо, доверчиво и преданно смотрела на хозяина, не сомневаясь, веря и любя.
Корма уже почти скрывшегося в воде миноносца как будто замешкалась на мгновение, и, будь мы рядом и знай японские иероглифы, мы смогли бы прочитать на ней то новое имя, которое Р. дал своему кораблю - «Муму».