Ангел вещей 52-53.
52. Скакалка.
Этот июнь, и обычно в 23 часа ночи иностранцы-рабочие в моём дворе варят металлический забор вокруг клумбы, варят скамейки и турники. Будет хороший плов, в смысле, один варит, двое других смотрят на распахнутый цветок сварки, и какой бы это мог быть цветок? Долгая, сыплющая лепестками астра, только наша новая слепит и шипит громче генератора, электродуговая сварка в темноте двора объясняет мне, наконец, название цветка. Ни на одном из троих иностранцев-рабочих нет защиты.
С утра звёзды не обжигают. На свежих стынущих турниках висят иностранцы-бездельники. Они тоже полуголые, в растянутых трикотажных шортах и резиновых шлёпанцах на босу ногу. Повисев, поболтав шлёпанцами в воздухе, один спрыгивает и жадно принимается за бой с тенью. Это тень клёна, ветер держит дерево крепко, уводит его крону в сторону быстро и неожиданно, поэтому бойцу приходится двигаться активно. Двое других по-боксёрски экономно прыгают со скакалкой. Скакалки воображаемые.
Днём к решётке баскетбольной площадки иностранцы крепят стенд с надписью "Единая Росия за благоустройство дворов", через час срывают и уносят за угол в подвал, работа над ошибками.
Силикатный щебень, свежим слоем которого детская площадка придавлена ко двору, режет ступни в кровь, если выйти попрыгать со скакалкой и не поддеть под шлёпанцы носки. Так осторожно носят обувь иностранцы на станции Ухтомская, они продают жаренную муку, и шорты у них подлиннее, поуже, узорные сёрферские шорты. Но Ухтомская сейчас далеко, где-то на берегу океанов.
А во дворе день длинный и сухой, иностранки-женщины в преувеличенных халатах развешивают на качелях ковры подышать. Узоры, тёплые полуголые узоры, только ещё длиннее, чем у пирожковых сёрферов со станции Плющево.
Вечером дают гром и молнию, дождя нет или редко. Двор взрывается женщинами в халатах, женщины кричат, срывают ковры с качелей, паника, истерика узоров. Дождя нет, а женщины кричат, они громче чем гром, чем генератор. Силикатная пыль хорошая тренировка для лёгких.
И ничего не жаль, ни качелей, ни клёна, ни, тем более, звёзд. Внутри вчерашних скакалок был сладкий сырой сок.
53. Вещь и своё место.
Вещи появлялись, когда Один говорил Другому: - Привет, заходи, где твои вещи?
Так вещи призывались из небытия.
В жизни вещи должны были найти своё место и на нём лежать. Место учило вещи не ходить, не говорить (ни тем более выкрикивать из-под дивана хозяину "ты здесь", когда тот звал). Не читать и не писать, как шутило место. Не быть самостоятельными, стеречь и отстаивать свою зависимость.
Когда Один говорил Другому: - Собирай свои вещи, - вещи умирали в коробку.
Но вещи знали, что это почти только сон, и когда сон закончится, их возьмут туда, где есть идеальные места для каждой из них, и одновременно каждой из них идеально подходит любое место. Где место намного-намного больше, чем нынешняя вещь может вообразить, и одновременно это место прилегает к вещи как тёплый крепкий чехол. Прыгать, летать, ломаться на тысячу целых новых вещей, сколько угодно кричать из-под дивана "я люблю тебя".
Этот июнь, и обычно в 23 часа ночи иностранцы-рабочие в моём дворе варят металлический забор вокруг клумбы, варят скамейки и турники. Будет хороший плов, в смысле, один варит, двое других смотрят на распахнутый цветок сварки, и какой бы это мог быть цветок? Долгая, сыплющая лепестками астра, только наша новая слепит и шипит громче генератора, электродуговая сварка в темноте двора объясняет мне, наконец, название цветка. Ни на одном из троих иностранцев-рабочих нет защиты.
С утра звёзды не обжигают. На свежих стынущих турниках висят иностранцы-бездельники. Они тоже полуголые, в растянутых трикотажных шортах и резиновых шлёпанцах на босу ногу. Повисев, поболтав шлёпанцами в воздухе, один спрыгивает и жадно принимается за бой с тенью. Это тень клёна, ветер держит дерево крепко, уводит его крону в сторону быстро и неожиданно, поэтому бойцу приходится двигаться активно. Двое других по-боксёрски экономно прыгают со скакалкой. Скакалки воображаемые.
Днём к решётке баскетбольной площадки иностранцы крепят стенд с надписью "Единая Росия за благоустройство дворов", через час срывают и уносят за угол в подвал, работа над ошибками.
Силикатный щебень, свежим слоем которого детская площадка придавлена ко двору, режет ступни в кровь, если выйти попрыгать со скакалкой и не поддеть под шлёпанцы носки. Так осторожно носят обувь иностранцы на станции Ухтомская, они продают жаренную муку, и шорты у них подлиннее, поуже, узорные сёрферские шорты. Но Ухтомская сейчас далеко, где-то на берегу океанов.
А во дворе день длинный и сухой, иностранки-женщины в преувеличенных халатах развешивают на качелях ковры подышать. Узоры, тёплые полуголые узоры, только ещё длиннее, чем у пирожковых сёрферов со станции Плющево.
Вечером дают гром и молнию, дождя нет или редко. Двор взрывается женщинами в халатах, женщины кричат, срывают ковры с качелей, паника, истерика узоров. Дождя нет, а женщины кричат, они громче чем гром, чем генератор. Силикатная пыль хорошая тренировка для лёгких.
И ничего не жаль, ни качелей, ни клёна, ни, тем более, звёзд. Внутри вчерашних скакалок был сладкий сырой сок.
53. Вещь и своё место.
Вещи появлялись, когда Один говорил Другому: - Привет, заходи, где твои вещи?
Так вещи призывались из небытия.
В жизни вещи должны были найти своё место и на нём лежать. Место учило вещи не ходить, не говорить (ни тем более выкрикивать из-под дивана хозяину "ты здесь", когда тот звал). Не читать и не писать, как шутило место. Не быть самостоятельными, стеречь и отстаивать свою зависимость.
Когда Один говорил Другому: - Собирай свои вещи, - вещи умирали в коробку.
Но вещи знали, что это почти только сон, и когда сон закончится, их возьмут туда, где есть идеальные места для каждой из них, и одновременно каждой из них идеально подходит любое место. Где место намного-намного больше, чем нынешняя вещь может вообразить, и одновременно это место прилегает к вещи как тёплый крепкий чехол. Прыгать, летать, ломаться на тысячу целых новых вещей, сколько угодно кричать из-под дивана "я люблю тебя".