Саша
.
Оригинал взят у sasha_zinigrad в Back to the 80s
«...Мясной отдел, Центральный рынок, дня конец -
И тридцать лет прошло, о Боже! Тридцать лет!»
Тридцать еще не прошло, конечно, но уже почти четверть века...
...Восьмидесятые уже почти закончились. «Пахнуло озоном, трудящимся дали права!» И город... А город, родной город вдруг оказался чужим. Да и не только он... Люди, лица, звуки. А потом, постепенно, стало понятно, что чужой не он, а я...
* * *
Я всегда для тебя чужой
Я зыком и разрезом глаз.
И нелепой тупой враждой,
Что задолго была до нас.
Что сказать мне
тебе в ответ
В этот час на исходе дня?
И потом, через сотни лет
Ты не сможешь понять меня.
Ты не сможешь меня простить.
Будет вечер. Дома уснут,
Я тебя, как песок в горсти,
Задержу лишь на пять минут.
Будет утро. И день седьмой
Все закончит и все решит,
И расстанемся мы зимой
В этой белой пустой тиши.
Я уйду, навсегда уйду.
Я забуду, забуду все.
В этом длинном своем году
Я забуду свой странный сон.
В этом городе людных мест,
В этом городе долгих рек
Я оставлю холодный лес,
Я оставлю последний снег,
Я оставлю последний зов
И копейки в такси на чай.
И никто
мне лицо в лицо
Не прошепчет: «прости, прощай»
.
Я еще никуда никуда не уезжал. Механически продолжал ходить по тем же улицам и заходить в те же дома...
.
* * *
Но это правда, что я был трезвее трезвого
И только солнце ослепляло блеском золота
Я мог бы запросто пройти по краю лезвия
Но только лезвия поломаны, расколоты
Мне было ясно, было ведомо и выбрано
И все последствия я тоже знал заранее
Я мог бы выйти из окна, а мог бы выпрыгнуть
Я был не пьян, меня пьянила осень ранняя
Но день исполнен ожидания напрасного
И я отсчитывал последние мгновения
Как над рукой с бокалом трижды полным красного
Я вновь и вновь шептал мои благословения
.
Помните у Маршака «Старый слуга отпирает подъезд. - Нет, - говорит он, - в Америке мест!»?
Эти (вроде бы) детские стихи и вдохновили меня на следующий текст. Честное слово, я не знал, что практически в те же самые дни, когда я это сочинял, Америка закрыла въезд евреям из СССР и началась массовая эмиграция в Израиль. Такое вот случайное совпадение :).
.
* * *
Кончается парк - начинается лес
Кончается день - начинается ночь
Но нет, отвечают, в гостинице мест
Ничем, отвечают, не можем помочь
И звезды холодные сверху горят
А снизу еще не зажглись фонари
Как водит горнист пионерский отряд
Нас водит луна от зари до зари
Проводит и счет оборвав на шести
Дает нам понять, что дорога одна
Дает нам понять в середине пути -
Мы вечно приходим не в те времена
Не в те города и в кварталы не те
И шепот и смех вырастают окрест
Мы путаем двери, мы ждем в темноте
Но нет, отвечают, в гостинице мест...
.
Ранняя осень 1990 года. Свердловск. Уезжает Аркадий Соломонович Бурштейн с семьей. Реальность и миф теперь будут жить отдельно. И тех разговоров, и тех разборов (разборов - не разборок :) и того чая на кухне, того, настоящего, чая больше не будет... И смысла оставаться становится все меньше и меньше. «Ждет их за морем страна золотая, ласковый берег и пены полоска. Ангелы плачут, от нас улетая, перья роняя на крыши Свердловска» - напишет потом Рая Абельская. А пока под звуки «Прощания славянки» мы подбегаем к перрону, путаем пятый вагон с седьмым, и, наконец, успеваем попрощаться - почему-то в тот миг показалось, что навсегда...
.
* * *
Человек не вышел из вагона
Поезд оттолкнулся от причала
Покачнулась мятая корона
На макушке старого вокзала
Город не проснулся и не ведал
Награжденный выдавшимся утром
Вообще все было до обеда
А под вечер не было как-будто
А под вечер вспомнилось немного
(Вечер был напуган и случаен)
Никакая дальняя дорога
А всего лишь чайник с крепким чаем
И терялось сказанное слово
Целый день ничем не отмечался
Пятый отличался от седьмого
Только тем, чем раньше отличался
Словно раньше обрывалась лента
И казалось строчки не запомнишь -
Это мы останемся зачем-то
Это нам потребуется помощь
Это нам уже не хватит места
В глубине нелепого кошмара…
И молчал невидимый оркестр
Заглушенный голосом шофара...
.
Оригинал взят у sasha_zinigrad в Back to the 80s
«...Мясной отдел, Центральный рынок, дня конец -
И тридцать лет прошло, о Боже! Тридцать лет!»
Тридцать еще не прошло, конечно, но уже почти четверть века...
...Восьмидесятые уже почти закончились. «Пахнуло озоном, трудящимся дали права!» И город... А город, родной город вдруг оказался чужим. Да и не только он... Люди, лица, звуки. А потом, постепенно, стало понятно, что чужой не он, а я...
* * *
Я всегда для тебя чужой
Я зыком и разрезом глаз.
И нелепой тупой враждой,
Что задолго была до нас.
Что сказать мне
тебе в ответ
В этот час на исходе дня?
И потом, через сотни лет
Ты не сможешь понять меня.
Ты не сможешь меня простить.
Будет вечер. Дома уснут,
Я тебя, как песок в горсти,
Задержу лишь на пять минут.
Будет утро. И день седьмой
Все закончит и все решит,
И расстанемся мы зимой
В этой белой пустой тиши.
Я уйду, навсегда уйду.
Я забуду, забуду все.
В этом длинном своем году
Я забуду свой странный сон.
В этом городе людных мест,
В этом городе долгих рек
Я оставлю холодный лес,
Я оставлю последний снег,
Я оставлю последний зов
И копейки в такси на чай.
И никто
мне лицо в лицо
Не прошепчет: «прости, прощай»
.
Я еще никуда никуда не уезжал. Механически продолжал ходить по тем же улицам и заходить в те же дома...
.
* * *
Но это правда, что я был трезвее трезвого
И только солнце ослепляло блеском золота
Я мог бы запросто пройти по краю лезвия
Но только лезвия поломаны, расколоты
Мне было ясно, было ведомо и выбрано
И все последствия я тоже знал заранее
Я мог бы выйти из окна, а мог бы выпрыгнуть
Я был не пьян, меня пьянила осень ранняя
Но день исполнен ожидания напрасного
И я отсчитывал последние мгновения
Как над рукой с бокалом трижды полным красного
Я вновь и вновь шептал мои благословения
.
Помните у Маршака «Старый слуга отпирает подъезд. - Нет, - говорит он, - в Америке мест!»?
Эти (вроде бы) детские стихи и вдохновили меня на следующий текст. Честное слово, я не знал, что практически в те же самые дни, когда я это сочинял, Америка закрыла въезд евреям из СССР и началась массовая эмиграция в Израиль. Такое вот случайное совпадение :).
.
* * *
Кончается парк - начинается лес
Кончается день - начинается ночь
Но нет, отвечают, в гостинице мест
Ничем, отвечают, не можем помочь
И звезды холодные сверху горят
А снизу еще не зажглись фонари
Как водит горнист пионерский отряд
Нас водит луна от зари до зари
Проводит и счет оборвав на шести
Дает нам понять, что дорога одна
Дает нам понять в середине пути -
Мы вечно приходим не в те времена
Не в те города и в кварталы не те
И шепот и смех вырастают окрест
Мы путаем двери, мы ждем в темноте
Но нет, отвечают, в гостинице мест...
.
Ранняя осень 1990 года. Свердловск. Уезжает Аркадий Соломонович Бурштейн с семьей. Реальность и миф теперь будут жить отдельно. И тех разговоров, и тех разборов (разборов - не разборок :) и того чая на кухне, того, настоящего, чая больше не будет... И смысла оставаться становится все меньше и меньше. «Ждет их за морем страна золотая, ласковый берег и пены полоска. Ангелы плачут, от нас улетая, перья роняя на крыши Свердловска» - напишет потом Рая Абельская. А пока под звуки «Прощания славянки» мы подбегаем к перрону, путаем пятый вагон с седьмым, и, наконец, успеваем попрощаться - почему-то в тот миг показалось, что навсегда...
.
* * *
Человек не вышел из вагона
Поезд оттолкнулся от причала
Покачнулась мятая корона
На макушке старого вокзала
Город не проснулся и не ведал
Награжденный выдавшимся утром
Вообще все было до обеда
А под вечер не было как-будто
А под вечер вспомнилось немного
(Вечер был напуган и случаен)
Никакая дальняя дорога
А всего лишь чайник с крепким чаем
И терялось сказанное слово
Целый день ничем не отмечался
Пятый отличался от седьмого
Только тем, чем раньше отличался
Словно раньше обрывалась лента
И казалось строчки не запомнишь -
Это мы останемся зачем-то
Это нам потребуется помощь
Это нам уже не хватит места
В глубине нелепого кошмара…
И молчал невидимый оркестр
Заглушенный голосом шофара...
.