(no subject)
Киото, который я люблю
Утром, жарким и влажным, как это у нас заведено - в 8.30 на автобусе, а потом на электричке, - в Киото, с наполеоновскими планами. Планы, как всегда были воплощены не совсем так, как планировалось, но трудно об этом пожалеть.
Сперва я ринулась в Национальный музей, благо не далеко от вокзала, но всё же пришлось немного поплутать и взять такси. Таксист попался душевный, и за каких-то семь минут мы доехал до музея. Здание, кстати, страшно напоминает Мухинское училище - как снаружи, так и внутри. Эдакий ренессанс-историзм, крыша точно такая же, приплюснутым куполом, колонны, и вообще очень классично. Правда, японцы, по своему обыкновению, пристроили к нему несколько бетонных коробочек, соединенных стеклянными кишкообразными коридорами, но тактично прикрыли это безобразие всякими зеленюшками. Я, конечно, сразу двинулась было в основные коллекции (это как раз в коробках), но ласковая дама на контроле усиленно порекомендовала мне сперва обратиться в старое здание, к временной выставке.
Эта выставка была анонсирована прямо на входном билете в музей - на нём напечатана старая фотография, 19 века - облокотившись на какую-то классицистического вида тумбу, стоит и смотрит вдаль молодой самурай. Лицо у него довольно непримечательное, такое размытое, не от качества фотографии, а просто - с уловимыми следами вырождения, когда утончённость черт становится слабостью. Высокий лоб, прищуренные глаза - и без того маловыразительные - немного болезненно, что ли. Не волевой рот. И смотрит куда-то очень мимо камеры, но вот - именно этот взгляд и начинает цеплять, потому что так смотрят только очень далеко, и очень отчётливо понимая - что там. Ничего хорошего.
И вот от этого взгляда начинает заново «оформляться» лицо, и впечатление о нём. Очень хорошее самурайское лицо - без этих киношных мордостроев, очень подлинное именно в своей типичности, неброскости.
Мне кажется, что Куросава, когда снимал «Семь самураев», создал гениальную по своей полноте галерею самурайских образов: он собрал все типажи - безбашенного рубаки (мой любимый Мифунэ), круглолицего простодушного и прямодушного служаки, романтического юноши, самурая-интеллигента. Так вот последнее - очень вспомнилось.
Кто же такой?
Сакамото Рёма, 1835-67, дата смерти говорит сама за себя. И ещё, в листовке-путеводителе: ширма со следами крови Сакамото Рёма. Интересно, как два факта - просто дата и кровь на ширме - уже рисуют, или хотя бы обозначают пунктиром, целую жизнь, очень короткую (Боже правый, он был меня моложе!). Не вдаваясь в подробности - он был сторонником реставрации императорского правления, активно участвовал в консолидации сил отдельных уездов - против Токугава. Писал какое-то подобие, вероятно даже прототип Японской Конституции, судя по прописям - был сторонником европейской образованности. Собственно - всё. За этим - жизнь.
Жаль, я не могла как следует насладиться этой выставкой - половина её - это письма и документы, из которых я мало что понимала (даже из переводов…), письма сестре и брату - я очень хотела бы их почитать, но… Немного - живописи, забавные прописи латинского алфавита в стиле каллиграфии японских мастеров, какие-то вещи. Меч, тактично названый «said to be the sword of Sakamoto Ryoma», то есть что-то типа «приписывается быть мечом Сакамото». Хороший меч.
После этого я, наконец, добралась до основной экспозиции. Никаких потрясений быть уже не могло: после Осакского Муниципального, после Токийского Уэно - ну что можно ещё сказать… Но могу лишь ещё раз удивиться поразительной притягательности буддийских портретов. Мастер школы Дзэн Тю:ган Энгэцу, 14 век, из монастыря Рэйгэн-ин в Киото. Тоже - лицо, которое не наделено никакой приятностью, но на этот раз - очень жёсткое, властное. Ах, жаль - купленная репродукция - в фас, ну сколько раз объяснять этим фотографам, что фас не даёт ничего, никакой информации, никакого впечатления! Чуть-чуть - на шаг от фаса - возникает движение, настроение и характер. И эти глаза - удивительно смотрят, я поймала его взгляд, и даже испугалась - оценивающий, испытующий.
Крутенек, наверное, был мастер.
И вот тоже - бронзовая фигурка Мироку, удивительной прелести, 8 века, прямо как та - в Осака, Каннон. Всё остальное - очень хорошо и интересно, но, конечно, не то, что уже пережито и увидено. Да, кстати - стоит там и Конго Рикиси, но уже 14 века, явно сделанный по мотивам моего любимого из Кофукудзи. Но! Не то. Далеко куцему до зайца: он, конечно, и весь мышцастый, и стоит раскорячкой, и глаза у него вверх, но - совсем не тот посыл. Не страшно.
Соловьи и Вороны.
Из Национального музея я на метро двинулась к замку Нидзё, решив, наконец, увидеть настоящий замок. Замком это можно назвать только условно - сёгунская резиденция, хоть и огороженная рвами, но всё же - поместье, резиденция, расположенная в 15 минутах верхом от Императорского Дворца. Не сравнить с грозной осанкой Осакадзё.
Но тут - другая прелесть. Сёгуны, которые поравнялись во власти с Божественным Императором, но хотели ещё - в роскоши и утончённости. И, чёрт возьми, у них получилось!
Конечно, самым большим потрясением был дворец Ниномару, очень раскинутое, распластанное строение из нескольких павильонов - с неизменной простотой экстерьера, граничащей с аскетизмом - белые гладкие стены одноэтажного дворца, тёмная черепица, зелень, вплотную подползающая ко дворцу, как везде. Но, когда заходишь внутрь - происходит какой-то сдвиг, слом измерений, ты попадаешь в совершенно другое здание, в другой мир, в неброско сияющие золотые небеса.
Сняв обувь, как положено в доме, ты идешь длинной галереей, коридором, который обводит весь дворец, все его павильоны. Свет попадает в этот коридор только через бумагой затянутые окна, сумрачно, старое дерево тёмного коричного цвета, запах старой морилки и воска. По левую руку - раздвижные двери, которые открываются во внутренние помещения, широкие пустые залы. Вообще - весь дворец - прозрачный, лёгкий, как спичечный домик, как театральная выгородка, потому что все стены - не глухие, они раздвигаются, и вдруг, сквозь несколько таких раскрытых залов - ты видишь узкое зарешеченное окно противоположной стены дворца, и всё становится таким невесомым.
Залы эти наполнены светом: все стены покрыты живописью школы Тоса, по золотым фонам - притаившиеся тигры, раскидистые сосны, цветущие сакуры. Золотой фон благороден и сдержан, не барочно-криклив, он глубоко переливается отраженным светом - ведь в эти залы свет проникает только из галереи, и - уже сумрачный в галерее - в зале он обнаруживает себя только отражающим светом золота.
Золотой фон придаёт живописи замечательную глубину. Сосны, написанные густым, плотным, звучным цветом - выступают на этом фоне очень объёмно, и фон «отступает», создавая вибрирующее, растворяющееся в свете пространство.
Я ходила как зачарованная. Не могла налюбоваться этим светом, этими внезапно возникающими перспективами. Во дворце - очень много народу, просто демонстрация, шагающая по галерее (как мне это напомнило Эрмитаж!), но они мне не мешали совершенно, я вычеркнула их из этого дворца, я их растворила - и мне никто не мешал. И всё же, благодаря им, я услышала…
Знаменитый Соловьиный пол Ниномару.
Да, доски пола пригнаны таким образом, что при давлении (при шагании) производят такой странный звук - не скрип, не скрежет, а именно щебетание, и под ногами множества любопытствующих пол щебетал - тихо, но очень ясно. Это, конечно, придумали с целью безопасности. Я проверила - выждав, пока пройдёт группа, дождавшись спокойствия в этом пределе дворца, я тихо-тихо стала красться, наступая чисто как индеец, преследующий оленя - и что бы вы думали? Чирик-чирик. Тихо, но так отчётливо, по-предательски…
Ночь во дворце. В покоях - тишина, и вдруг - чирик-чирик… Кто это? Подосланный убийца? Беспокойный любовник? Замечтавшаяся фрейлина?
Если меня спросят, что такое роскошь - я скажу «Ниномару». Не помпезная роскошь Японского дворца.
Я вышла и тихо побрела парком - примечательно, что парк ничуть меня не отвлекал от ощущения захватывающей дух красоты интерьера дворца. Парк, со всеми своими прудами-водопадами, соснами и цветами, - сопровождал меня безмятежностью и неброскостью. Про сады я уже написала довольно. Но, не удержусь.
В любимых мною английских ландшафтных парках мне видится романтическое кокетство: вот всё как будто бы в природе, всё дикое и печальное в своём захолустье, но всё это сделано искусственно, и даже унылая руина построена с таким расчетом, чтобы нарочно выглядывать из-за раскидистых дубов. Всё «как будто настоящее», притворяется дичком, и просит восхищения собой, восхищением природой. Как все чувства периода романтизма - бурны и естественны, но немного любуются собой: ах, какой я дикий, заброшенный (сад).
Французские регулярные парки я не люблю, это торжество разума - першпективы геометрически выстриженных кустов, маниакальная симметричность, которая так и лезет тебе в глаза и в мысли своей упорядоченностью. Европейский позитивизм вырос именно в таких декорациях: алгеброй - гармонию.
В японских парках всё наоборот - с первого взгляда становится ясно, что здесь всё - рукотворно. Но так ненавязчиво, так не преднамеренно, что взгляд скользит, с благодарностью и спокойствием принимая то гладь пруда, то россыпь камней, то сосны. Я шла по парку, и мыслям было хорошо - просторно и спокойно. И глазу - отдых, этот изумительный тёмно-зелёный, песочный, светло-зелёный… И очень тихо. И тогда было - тихо. Только вороны. У Киотосских - особый говор. Не передать.
Свинский Храм
После замка я решила прогуляться по направлению к Императорскому Дворцу, вернее - к театру Ногаку близ Дворца, где я надеялась прикупить книжек. Путь занял с полчаса, и я, честно говоря, уже здорово подустала. Но пошла, поскольку книжки про Но мне страсть как нужны.
Никаких книжек я там не купила, конечно, ничего там и не было, кроме малоинтересных картинок и толстых пятнистых карпов в пруду театра. Зато по дороге я нашла замечательный Свинский Храм Го О Дзиндзя.
Иду я по улице - довольно широкой, с одной (левой моей) стороны - тянущаяся стена Императорского Парка (Запретного Города), справа - всякие домишки, учреждения и заведения. И вдруг - храмик, а перед ним - в натуральную величину, но каменная - свинья. Вру, конечно, - кабан. Заглядываю в ворота - Матерь Божья! - вместо двух положенных китайских львов - свиньи! С вполне каноническими открытым и закрытым ртами, но - не менее свиньи от этого! И в бассейне для омовения рук - уже бронзовая - Свинья! Что за напасть!
Пришлось обратиться за разъяснениями, и вот что мне поведали. В 769 году некий монах (как я предполагаю - забрившийся член императорской фамилии, это тогда было делом совершенно обычным) вознамерился свергнуть законного императора и узурпировать власть. Конечно, это свинство - но дело не в этом. Благородный Вакэ-но Киёмаро воспротивился противозаконию (и как понимаю, предупредил законного Императора). Заговорщик, бывший Вакэ-но совереном, в гневе сослал благородного героя в Осуми-но Куни (ныне - префектура Кагосима, в те времена - Чёртовы Кулички). Но ему показалось этого мало, и он послал вдогонку отряд - тоже поступок просто свинский, но храм тут не при чём пока. Головорезы напали на Вакэ-но Киёмаро и сильно ранили его в ногу. Было бы совсем ему плохо, но тут, откуда ни возьмись, появилось 300 кабанов, которые отогнали преследователей, и сопровождали изгнанника до самого отдалённого храма, где тот чудом исцелился от раны и стал пользоваться покровительством самого Хатимана, воинственного синтоистского божества. Вот с тех-то пор и стали возводить храмы в честь кабанов, и моления в этих храмах особенно способствуют спокойствию путешествий и исцелению от болезней ног.
В храме была и скульптура самого Вакэ-но Киёмаро, я её сфотографировала. Он как-то на Ленина очень похож…
Я в этом храме бросила монеток свыням, постояла перед алтарём - хоть и свиньи, а всё-таки божественные…
От этого дивного места я добрела до театра, поцеловала пустые книжные полки, перешла дорогу и вошла в Запретный Город, и побрела огромным пустынным парком, мимо закрытого дворца, уже не чуя ног, и мечтая хоть где-нибудь что ли сесть… И поесть, между прочим, тоже - я позавтракала около восьми утра, и к этому времени (было пять часов уже) выпила только две бутылки зелёного чаю. Велик был искус упасть в метро, да и двинуться на вокзал, там перекусить и ехать восвояси, но я подумала - когда я ещё буду в Киото? И поехала на Гион.
Ах, Гион, мой Гион…
Как приятно, однако, возвращаться в места, где ты уже бывал, и узнавать, и радоваться встрече!
Гион кипел: Гион Мацури, праздник улицы, храмовый праздник, дни, когда вся Япония страшно занята всякими домашними делами и духовными заботами. А духовное непосредственно связано со всяким телесным. А потому вокруг храма - гуляния, Гион перекрыли для машин, торговля кипит. Огромное количество женщин в кимоно: те, что постарше - в очень элегантных, со сложными узлами пояса-оби, в правильных гэта, надетых на белоснежные носочки с пальчиком, таби. С сумочками, пакетами покупок - обязательные Киотосские сласти, покупки (тут еще вот какое дело - до 1 августа по всей Японии - летние распродажи). Девушки - в ярких юката, подпоясанные броскими поясами с незатейливым бантом-бабочкой на спине, в простеньких шлёпках на босу ногу. Несколько настоящих майко, гейш- стажерок, по всей форме одетых, начесанных и наштукатуренных. У них - страдная пора, перед Боном много разных корпоративных вечеринок, церемонных собраний, мероприятий, на которые (в Киото особенно) высший шик - пригласить девушек. Майко-сан маленькими группками выскакивают из неприметных раздвижных дверок. На самом Гионе заведений нет, но на прилегающих улочках - заметно, и чем ближе к Гиону - тем престижнее. Выскакивают, крабиком (ходить в полном снаряжении, действительно, не просто), стуча гэта по асфальту, рассаживаются в таксо, их фотографируют, они привычно смущаются - красота! Встречаются и мужчины в кимоно, при чём не в костюмном - куртка со штанами, в простонародном варианте, а видела сегодня - в настоящем кимоно, в хакама-штанах, идёт - с веером, как надо, беседует со спутницей.
Это помимо костюмированного шествия, где все мужики в кимоно и с флагами, и не считая полуголых барабанщиков и носильщиков, которые сперва просто праздно шатались, а потом как-то живо скооперировались, схватили невесть откуда взявшиеся барабаны, и пошли с гиканьем по Гиону. Носильщики эти сперва очень хорошо подкрепились в разных забегаловках, и я - тоже.
Осуществила свою мечту - в обычной забегаловке, зашла - деревянная стойка, кухня - открыта, столики, прилепившиеся к стенам. Толстая о-ба-тян (бабушка) за кассой, прямо у входа. С улицы меня выскочил зазывать трёхлетний внук - в японском: отодвинулась раздвижная дверь, высунулась чёрная головушка и пропела «О-нэгаисимааааас!» - «Прошу вас!», значит. Как было устоять - тем более, что я стояла и рассматривала муляжи всякой зашибись-вкусной еды, а есть хотелось так, что я бы и эти муляжи съела с удовольствием. Села за столик. Подошла мама, принесла сразу холодной воды, я попросила удон с мясом (большая такая чашка, где в крепком бульоне, сдобренном соевым соусом, плавают толстая вкусная лапша, тонко нарезанное мясо и лук-бамбук). Попросила пива - принесли Кирин, потом - удон, исподтишка понаблюдали - справлюсь ли палочками. А то! Даже если бы не умела - справилась бы, очень кушать хочется, а пахнет это всё так восхитительно, что руками позапихаешь в рот, и не поморщишься. Нет, я ела палочками, прихлёбывая через край ароматный бульон, запивая пивом, кайфуя.
Между прочим, теперь аутентичности заведения определяется формой текста меню: тут не только оно было на японском языке целиком, но даже цифры были прописаны иероглифами! Вокруг - гомонит японский народ, праздник, это место все тут знают, все с о-ба-тян здороваются, про здоровье расспрашивают, похлопывают по широкой спине, шутят. Пошла по улице процессия самураев - заверещал внучок, отодвинул дверь, за ним ломанулись все - побросали еду, высыпали на улицу (тротуар там с метр будет), загалдели. Полуголые мужики сошлись на том, что они постройнее пойдут, вот только лапшу дохлебают, ещё по пиву, да и пойдут.
Мне было очень хорошо. От усталости, от впечатлений, от горячей плотной еды - захотелось спать. Я попрощалась с о-ба-тян, вышла на Гион и побрела к реке, назад от храма, ехать на станцию. Времени было уже к семи, а до нашей Осакской окраины добираться еще было часа два. По дороге зашла в несколько лавок - долго выбирала сумочку для Милы, потом - коробочку сластей для себя (наверное, мы съедим её тут со славянскими товарками). Эти сласти - нежные, очень вкусные, и хранить их долго нельзя. Постараюсь купить перед самым отъездом, но не знаю, найду ли тут - это такая Киотосская штучка - сладкие пельменики из сырого душистого теста, с фруктовой начинкой, называются «хидзири». Я их ела в гостях у Рика Эммерта, в Токио - мне очень понравилось.
Кстати, в Осака тоже есть свой кулинарный конёк, называется «окономияки», в дословном переводе - «любимое жареное». Фокус в том, что набирается всё что угодно, в любой пропорции и ассортименте, и жарится в тесте, во фритюре. На самом деле - такую еду делают по всей Японии, но почему-то осакские окономияки считаются самыми вкусными. Надо срочно попробовать, я, к стыду своему, в Осака питаюсь только за счёт японских налогоплательщиков, в столовке Института Кансай.
Вот я и вернулась в Кансай - еле-еле доволокла ноги со станции до Центра. Хорошо, хоть можно ехать от нас до Киото только с одной пересадкой, так что не пришлось гулять по длинным подземным переходам, огромным подземным городам.
Сижу, пишу. По горячим следам - чтобы не остыло. Такой длинный, чудный день - не хочу его забыть.
Эта выставка была анонсирована прямо на входном билете в музей - на нём напечатана старая фотография, 19 века - облокотившись на какую-то классицистического вида тумбу, стоит и смотрит вдаль молодой самурай. Лицо у него довольно непримечательное, такое размытое, не от качества фотографии, а просто - с уловимыми следами вырождения, когда утончённость черт становится слабостью. Высокий лоб, прищуренные глаза - и без того маловыразительные - немного болезненно, что ли. Не волевой рот. И смотрит куда-то очень мимо камеры, но вот - именно этот взгляд и начинает цеплять, потому что так смотрят только очень далеко, и очень отчётливо понимая - что там. Ничего хорошего.
И вот от этого взгляда начинает заново «оформляться» лицо, и впечатление о нём. Очень хорошее самурайское лицо - без этих киношных мордостроев, очень подлинное именно в своей типичности, неброскости.
Мне кажется, что Куросава, когда снимал «Семь самураев», создал гениальную по своей полноте галерею самурайских образов: он собрал все типажи - безбашенного рубаки (мой любимый Мифунэ), круглолицего простодушного и прямодушного служаки, романтического юноши, самурая-интеллигента. Так вот последнее - очень вспомнилось.
Кто же такой?
Сакамото Рёма, 1835-67, дата смерти говорит сама за себя. И ещё, в листовке-путеводителе: ширма со следами крови Сакамото Рёма. Интересно, как два факта - просто дата и кровь на ширме - уже рисуют, или хотя бы обозначают пунктиром, целую жизнь, очень короткую (Боже правый, он был меня моложе!). Не вдаваясь в подробности - он был сторонником реставрации императорского правления, активно участвовал в консолидации сил отдельных уездов - против Токугава. Писал какое-то подобие, вероятно даже прототип Японской Конституции, судя по прописям - был сторонником европейской образованности. Собственно - всё. За этим - жизнь.
Жаль, я не могла как следует насладиться этой выставкой - половина её - это письма и документы, из которых я мало что понимала (даже из переводов…), письма сестре и брату - я очень хотела бы их почитать, но… Немного - живописи, забавные прописи латинского алфавита в стиле каллиграфии японских мастеров, какие-то вещи. Меч, тактично названый «said to be the sword of Sakamoto Ryoma», то есть что-то типа «приписывается быть мечом Сакамото». Хороший меч.
После этого я, наконец, добралась до основной экспозиции. Никаких потрясений быть уже не могло: после Осакского Муниципального, после Токийского Уэно - ну что можно ещё сказать… Но могу лишь ещё раз удивиться поразительной притягательности буддийских портретов. Мастер школы Дзэн Тю:ган Энгэцу, 14 век, из монастыря Рэйгэн-ин в Киото. Тоже - лицо, которое не наделено никакой приятностью, но на этот раз - очень жёсткое, властное. Ах, жаль - купленная репродукция - в фас, ну сколько раз объяснять этим фотографам, что фас не даёт ничего, никакой информации, никакого впечатления! Чуть-чуть - на шаг от фаса - возникает движение, настроение и характер. И эти глаза - удивительно смотрят, я поймала его взгляд, и даже испугалась - оценивающий, испытующий.
Крутенек, наверное, был мастер.
И вот тоже - бронзовая фигурка Мироку, удивительной прелести, 8 века, прямо как та - в Осака, Каннон. Всё остальное - очень хорошо и интересно, но, конечно, не то, что уже пережито и увидено. Да, кстати - стоит там и Конго Рикиси, но уже 14 века, явно сделанный по мотивам моего любимого из Кофукудзи. Но! Не то. Далеко куцему до зайца: он, конечно, и весь мышцастый, и стоит раскорячкой, и глаза у него вверх, но - совсем не тот посыл. Не страшно.
Соловьи и Вороны.
Из Национального музея я на метро двинулась к замку Нидзё, решив, наконец, увидеть настоящий замок. Замком это можно назвать только условно - сёгунская резиденция, хоть и огороженная рвами, но всё же - поместье, резиденция, расположенная в 15 минутах верхом от Императорского Дворца. Не сравнить с грозной осанкой Осакадзё.
Но тут - другая прелесть. Сёгуны, которые поравнялись во власти с Божественным Императором, но хотели ещё - в роскоши и утончённости. И, чёрт возьми, у них получилось!
Конечно, самым большим потрясением был дворец Ниномару, очень раскинутое, распластанное строение из нескольких павильонов - с неизменной простотой экстерьера, граничащей с аскетизмом - белые гладкие стены одноэтажного дворца, тёмная черепица, зелень, вплотную подползающая ко дворцу, как везде. Но, когда заходишь внутрь - происходит какой-то сдвиг, слом измерений, ты попадаешь в совершенно другое здание, в другой мир, в неброско сияющие золотые небеса.
Сняв обувь, как положено в доме, ты идешь длинной галереей, коридором, который обводит весь дворец, все его павильоны. Свет попадает в этот коридор только через бумагой затянутые окна, сумрачно, старое дерево тёмного коричного цвета, запах старой морилки и воска. По левую руку - раздвижные двери, которые открываются во внутренние помещения, широкие пустые залы. Вообще - весь дворец - прозрачный, лёгкий, как спичечный домик, как театральная выгородка, потому что все стены - не глухие, они раздвигаются, и вдруг, сквозь несколько таких раскрытых залов - ты видишь узкое зарешеченное окно противоположной стены дворца, и всё становится таким невесомым.
Залы эти наполнены светом: все стены покрыты живописью школы Тоса, по золотым фонам - притаившиеся тигры, раскидистые сосны, цветущие сакуры. Золотой фон благороден и сдержан, не барочно-криклив, он глубоко переливается отраженным светом - ведь в эти залы свет проникает только из галереи, и - уже сумрачный в галерее - в зале он обнаруживает себя только отражающим светом золота.
Золотой фон придаёт живописи замечательную глубину. Сосны, написанные густым, плотным, звучным цветом - выступают на этом фоне очень объёмно, и фон «отступает», создавая вибрирующее, растворяющееся в свете пространство.
Я ходила как зачарованная. Не могла налюбоваться этим светом, этими внезапно возникающими перспективами. Во дворце - очень много народу, просто демонстрация, шагающая по галерее (как мне это напомнило Эрмитаж!), но они мне не мешали совершенно, я вычеркнула их из этого дворца, я их растворила - и мне никто не мешал. И всё же, благодаря им, я услышала…
Знаменитый Соловьиный пол Ниномару.
Да, доски пола пригнаны таким образом, что при давлении (при шагании) производят такой странный звук - не скрип, не скрежет, а именно щебетание, и под ногами множества любопытствующих пол щебетал - тихо, но очень ясно. Это, конечно, придумали с целью безопасности. Я проверила - выждав, пока пройдёт группа, дождавшись спокойствия в этом пределе дворца, я тихо-тихо стала красться, наступая чисто как индеец, преследующий оленя - и что бы вы думали? Чирик-чирик. Тихо, но так отчётливо, по-предательски…
Ночь во дворце. В покоях - тишина, и вдруг - чирик-чирик… Кто это? Подосланный убийца? Беспокойный любовник? Замечтавшаяся фрейлина?
Если меня спросят, что такое роскошь - я скажу «Ниномару». Не помпезная роскошь Японского дворца.
Я вышла и тихо побрела парком - примечательно, что парк ничуть меня не отвлекал от ощущения захватывающей дух красоты интерьера дворца. Парк, со всеми своими прудами-водопадами, соснами и цветами, - сопровождал меня безмятежностью и неброскостью. Про сады я уже написала довольно. Но, не удержусь.
В любимых мною английских ландшафтных парках мне видится романтическое кокетство: вот всё как будто бы в природе, всё дикое и печальное в своём захолустье, но всё это сделано искусственно, и даже унылая руина построена с таким расчетом, чтобы нарочно выглядывать из-за раскидистых дубов. Всё «как будто настоящее», притворяется дичком, и просит восхищения собой, восхищением природой. Как все чувства периода романтизма - бурны и естественны, но немного любуются собой: ах, какой я дикий, заброшенный (сад).
Французские регулярные парки я не люблю, это торжество разума - першпективы геометрически выстриженных кустов, маниакальная симметричность, которая так и лезет тебе в глаза и в мысли своей упорядоченностью. Европейский позитивизм вырос именно в таких декорациях: алгеброй - гармонию.
В японских парках всё наоборот - с первого взгляда становится ясно, что здесь всё - рукотворно. Но так ненавязчиво, так не преднамеренно, что взгляд скользит, с благодарностью и спокойствием принимая то гладь пруда, то россыпь камней, то сосны. Я шла по парку, и мыслям было хорошо - просторно и спокойно. И глазу - отдых, этот изумительный тёмно-зелёный, песочный, светло-зелёный… И очень тихо. И тогда было - тихо. Только вороны. У Киотосских - особый говор. Не передать.
Свинский Храм
После замка я решила прогуляться по направлению к Императорскому Дворцу, вернее - к театру Ногаку близ Дворца, где я надеялась прикупить книжек. Путь занял с полчаса, и я, честно говоря, уже здорово подустала. Но пошла, поскольку книжки про Но мне страсть как нужны.
Никаких книжек я там не купила, конечно, ничего там и не было, кроме малоинтересных картинок и толстых пятнистых карпов в пруду театра. Зато по дороге я нашла замечательный Свинский Храм Го О Дзиндзя.
Иду я по улице - довольно широкой, с одной (левой моей) стороны - тянущаяся стена Императорского Парка (Запретного Города), справа - всякие домишки, учреждения и заведения. И вдруг - храмик, а перед ним - в натуральную величину, но каменная - свинья. Вру, конечно, - кабан. Заглядываю в ворота - Матерь Божья! - вместо двух положенных китайских львов - свиньи! С вполне каноническими открытым и закрытым ртами, но - не менее свиньи от этого! И в бассейне для омовения рук - уже бронзовая - Свинья! Что за напасть!
Пришлось обратиться за разъяснениями, и вот что мне поведали. В 769 году некий монах (как я предполагаю - забрившийся член императорской фамилии, это тогда было делом совершенно обычным) вознамерился свергнуть законного императора и узурпировать власть. Конечно, это свинство - но дело не в этом. Благородный Вакэ-но Киёмаро воспротивился противозаконию (и как понимаю, предупредил законного Императора). Заговорщик, бывший Вакэ-но совереном, в гневе сослал благородного героя в Осуми-но Куни (ныне - префектура Кагосима, в те времена - Чёртовы Кулички). Но ему показалось этого мало, и он послал вдогонку отряд - тоже поступок просто свинский, но храм тут не при чём пока. Головорезы напали на Вакэ-но Киёмаро и сильно ранили его в ногу. Было бы совсем ему плохо, но тут, откуда ни возьмись, появилось 300 кабанов, которые отогнали преследователей, и сопровождали изгнанника до самого отдалённого храма, где тот чудом исцелился от раны и стал пользоваться покровительством самого Хатимана, воинственного синтоистского божества. Вот с тех-то пор и стали возводить храмы в честь кабанов, и моления в этих храмах особенно способствуют спокойствию путешествий и исцелению от болезней ног.
В храме была и скульптура самого Вакэ-но Киёмаро, я её сфотографировала. Он как-то на Ленина очень похож…
Я в этом храме бросила монеток свыням, постояла перед алтарём - хоть и свиньи, а всё-таки божественные…
От этого дивного места я добрела до театра, поцеловала пустые книжные полки, перешла дорогу и вошла в Запретный Город, и побрела огромным пустынным парком, мимо закрытого дворца, уже не чуя ног, и мечтая хоть где-нибудь что ли сесть… И поесть, между прочим, тоже - я позавтракала около восьми утра, и к этому времени (было пять часов уже) выпила только две бутылки зелёного чаю. Велик был искус упасть в метро, да и двинуться на вокзал, там перекусить и ехать восвояси, но я подумала - когда я ещё буду в Киото? И поехала на Гион.
Ах, Гион, мой Гион…
Как приятно, однако, возвращаться в места, где ты уже бывал, и узнавать, и радоваться встрече!
Гион кипел: Гион Мацури, праздник улицы, храмовый праздник, дни, когда вся Япония страшно занята всякими домашними делами и духовными заботами. А духовное непосредственно связано со всяким телесным. А потому вокруг храма - гуляния, Гион перекрыли для машин, торговля кипит. Огромное количество женщин в кимоно: те, что постарше - в очень элегантных, со сложными узлами пояса-оби, в правильных гэта, надетых на белоснежные носочки с пальчиком, таби. С сумочками, пакетами покупок - обязательные Киотосские сласти, покупки (тут еще вот какое дело - до 1 августа по всей Японии - летние распродажи). Девушки - в ярких юката, подпоясанные броскими поясами с незатейливым бантом-бабочкой на спине, в простеньких шлёпках на босу ногу. Несколько настоящих майко, гейш- стажерок, по всей форме одетых, начесанных и наштукатуренных. У них - страдная пора, перед Боном много разных корпоративных вечеринок, церемонных собраний, мероприятий, на которые (в Киото особенно) высший шик - пригласить девушек. Майко-сан маленькими группками выскакивают из неприметных раздвижных дверок. На самом Гионе заведений нет, но на прилегающих улочках - заметно, и чем ближе к Гиону - тем престижнее. Выскакивают, крабиком (ходить в полном снаряжении, действительно, не просто), стуча гэта по асфальту, рассаживаются в таксо, их фотографируют, они привычно смущаются - красота! Встречаются и мужчины в кимоно, при чём не в костюмном - куртка со штанами, в простонародном варианте, а видела сегодня - в настоящем кимоно, в хакама-штанах, идёт - с веером, как надо, беседует со спутницей.
Это помимо костюмированного шествия, где все мужики в кимоно и с флагами, и не считая полуголых барабанщиков и носильщиков, которые сперва просто праздно шатались, а потом как-то живо скооперировались, схватили невесть откуда взявшиеся барабаны, и пошли с гиканьем по Гиону. Носильщики эти сперва очень хорошо подкрепились в разных забегаловках, и я - тоже.
Осуществила свою мечту - в обычной забегаловке, зашла - деревянная стойка, кухня - открыта, столики, прилепившиеся к стенам. Толстая о-ба-тян (бабушка) за кассой, прямо у входа. С улицы меня выскочил зазывать трёхлетний внук - в японском: отодвинулась раздвижная дверь, высунулась чёрная головушка и пропела «О-нэгаисимааааас!» - «Прошу вас!», значит. Как было устоять - тем более, что я стояла и рассматривала муляжи всякой зашибись-вкусной еды, а есть хотелось так, что я бы и эти муляжи съела с удовольствием. Села за столик. Подошла мама, принесла сразу холодной воды, я попросила удон с мясом (большая такая чашка, где в крепком бульоне, сдобренном соевым соусом, плавают толстая вкусная лапша, тонко нарезанное мясо и лук-бамбук). Попросила пива - принесли Кирин, потом - удон, исподтишка понаблюдали - справлюсь ли палочками. А то! Даже если бы не умела - справилась бы, очень кушать хочется, а пахнет это всё так восхитительно, что руками позапихаешь в рот, и не поморщишься. Нет, я ела палочками, прихлёбывая через край ароматный бульон, запивая пивом, кайфуя.
Между прочим, теперь аутентичности заведения определяется формой текста меню: тут не только оно было на японском языке целиком, но даже цифры были прописаны иероглифами! Вокруг - гомонит японский народ, праздник, это место все тут знают, все с о-ба-тян здороваются, про здоровье расспрашивают, похлопывают по широкой спине, шутят. Пошла по улице процессия самураев - заверещал внучок, отодвинул дверь, за ним ломанулись все - побросали еду, высыпали на улицу (тротуар там с метр будет), загалдели. Полуголые мужики сошлись на том, что они постройнее пойдут, вот только лапшу дохлебают, ещё по пиву, да и пойдут.
Мне было очень хорошо. От усталости, от впечатлений, от горячей плотной еды - захотелось спать. Я попрощалась с о-ба-тян, вышла на Гион и побрела к реке, назад от храма, ехать на станцию. Времени было уже к семи, а до нашей Осакской окраины добираться еще было часа два. По дороге зашла в несколько лавок - долго выбирала сумочку для Милы, потом - коробочку сластей для себя (наверное, мы съедим её тут со славянскими товарками). Эти сласти - нежные, очень вкусные, и хранить их долго нельзя. Постараюсь купить перед самым отъездом, но не знаю, найду ли тут - это такая Киотосская штучка - сладкие пельменики из сырого душистого теста, с фруктовой начинкой, называются «хидзири». Я их ела в гостях у Рика Эммерта, в Токио - мне очень понравилось.
Кстати, в Осака тоже есть свой кулинарный конёк, называется «окономияки», в дословном переводе - «любимое жареное». Фокус в том, что набирается всё что угодно, в любой пропорции и ассортименте, и жарится в тесте, во фритюре. На самом деле - такую еду делают по всей Японии, но почему-то осакские окономияки считаются самыми вкусными. Надо срочно попробовать, я, к стыду своему, в Осака питаюсь только за счёт японских налогоплательщиков, в столовке Института Кансай.
Вот я и вернулась в Кансай - еле-еле доволокла ноги со станции до Центра. Хорошо, хоть можно ехать от нас до Киото только с одной пересадкой, так что не пришлось гулять по длинным подземным переходам, огромным подземным городам.
Сижу, пишу. По горячим следам - чтобы не остыло. Такой длинный, чудный день - не хочу его забыть.