Здесь похоронено сердце поэта.
Оригинал взят у liniya_jizni в Здесь похоронено сердце поэта.
Да-да, именно в этой растрескавшейся, поросшей кустами скале замуровано сердце Владимира Александровича Луговского. Тело его покоится на московском кладбище, а сердце он попросил захоронить в месте, которое больше всего любил.
"Здесь,у скалы, где молодость моя
На мир ночной так жадно, так взволнованно глядела,
Дай руку - посмотри и ты, дыханье затая,
На эти серебристые края,
На это мощное морское тело".У Луговского сложилась традиция: каждый Новый год встречать в Ялте, в «доме Писателей», у этой полюбившейся ему скалы... Последний раз он приехал весной 1957 года, а 5 июня cкоропостижно скончался.
Знаменитая Скала Луговского - это сейчас попросту громадный почерневший камень, покрытый дикой растительностью. От нее оторвана табличка с барельефом профиля поэта под которой, собственно, и покоится его сердце, остались только крепежные винты со стертыми головками.
Луговской - это поэтическое явление, не замеченное и не осознанное до нашего времени. Только проницательная Анна Ахматова отметила, что Луговской скорее мечтатель с горестной судьбой, нежели воин. Отсюда гипертрофированная ранимость души вследствие ее беспомощной открытости миру, беззащитности, которые резко контрастировали с его ростом, мощью фигуры, статностью:
«Удивляться надо,- писала в своих заметках к книге его сестра Татьяна Луговская,- сколько всего ему было отпущено природой: рост - великаний, плечи - косая сажень, голова - ни одна шапка не лезет, волосы - лесная чаща, голос - люстра качается, лицо четкое, как из камня выбитое, сила богатырская".
К.Г.Паустовский с Владимиром Луговским.Ялта, 1939 г. Из архива музея-центра (Фонд Т.Г.Богомоловой)
Короткая биография от Евгения Евтушенко: родился в Москве, умер в Ялте. Отец - учитель литературы в гимназии, мать - певица. После учебы в Московском университете ушел в Красную Армию, окончил военно-педагогический институт. В 1926-м - первый сборник "Сполохи". Принадлежал к так называемым попутчикам, хотя первоначально был вместе с конструктивистами. Однако Луговской был гораздо менее сконструирован, чем многие из конструктивистов, был теплее, сентиментальное. Луговской обращался к стране так: "Возьми меня, переделай и вечно веди вперед!" Самым знаменитым его произведением в 20-х годах была "Песня о ветре". С волшебной воздушностью звучит "Курсантская венгерка", с почти киплинговской силой написан "Басмач". Во время войны Луговской оказался в глубоком кризисе - моральном и литературном. "Броненосец" советской поэзии, как шутили о нем, оказался не слишком бронированным. Выбрался он из этого кризиса своими последними книгами - "Солнцеворот", "Синяя весна", "Середина века", где раскрылась бездна не известных никому возможностей поэта. "Алайский рынок", где Луговской исповедуется, стало одним из ошеломивших меня подарков нашего литературного наследия. Он был добрейшим, гостеприимнейшим воспитателем молодых поэтов.
Источник: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко.
Известно высказывание Евгения Евтушенко о том, что «Внутри известного советского неплохого поэта... жил загнанный внутрь великий поэт». Смысл этого высказывания, вот что советская эпоха сделала с великим поэтом: уменьшила масштаб дарования, опошлила, угробила. Вместе с гибелью поэтичности происходящего состоялась и переоценка ценностей Луговским.
Трагедию столкновения с реальностью Луговской пережил по-своему, только так как это мог только он. Он вновь вернулся к романтике, поэтической радости, выстрадав ее уже не просто как поэтический «обман с чарующей тоскою», а свой собственный выстраданный мир, теперь им защищенный, обоснованный и утвержденный. В этом он повторил путь Владимира Высоцкого, который в ответ на философские выводы Экклезиаста о бренности и суетности мира «Все суета сует и суета!» ответил по-советски, выстрадано, человека знающего истину: «Не все суета!». Именно эта ранимость, чувственность, открытость поэзии Луговского стала его защитой, когда вновь переоткрыл для себя мир жестокий и неромантичный.
Паустовский вспоминал: "Зимой 1935 года мы шли с Луговским по пустынной Массандровской улице в Ялте. Было пасмурно, тепло, дул ветер. Обгоняя нас, бежали, шурша ото мостовой, высохшие листья клёна. Они останавливались толпами на перекрёстках, как бы раздумывая, куда бежать дальше. Но пока они перешёптывались об этом, налетал ветер, завивал их в трескучий смерч и уносил.
Вечером в тот день, когда рядом с нами бежали по улицам листья клёна, Луговской пришёл ко мне и, явно смущаясь, сказал:
- Понимаешь, какой странный случай. Я только что ходил на телефонную станцию звонить в Москву, и от самых ворот нашего парка за мной увязался лист клёна. Он бежал у самой моей ноги. Когда я останавливался, он тоже останавливался. Когда я шёл быстрее, он тоже бежал быстрее. Он не отставал от меня ни на шаг, но на телефонную станцию не пошёл: там слишком крутая для него гранитная лестница и к тому же это - учреждение. Должно быть, осенним листьям вход туда воспрещён. Я погладил его по спинке, и он остался ждать меня у дверей. Но когда я вышел, его уже не было. Очевидно, его кто-то прогнал или раздавил. И мне, понимаешь, стало нехорошо, будто я предал и не уберёг смешного маленького друга. Правда, глупо?
- Не знаю, - ответил я, - больше грустно…
Тогда Луговской достал из кармана куртки пустую коробку от папирос «Казбек» и прочёл только что написанные на коробке стихи об этом листике клёна, - стихи, похожие на печальную, виноватую улыбку.
Такую улыбку я иногда замечал и на лице у Луговского. Она появлялась у него, когда он возвращался из своих стихов в обыкновенную жизнь. Он приходил оттуда как бы ослеплённый, и нужно было некоторое время, чтобы его глаза привыкли к свету зимнего декабрьского дня.
У Луговского было много любимых земель, его поэтических вотчин, - Средняя Азия, Север, побережье Каспия, Подмосковье и Москва, но, пожалуй, самой любимой землёй для него, северянина, всегда оставался Крым.
Он великолепно его знал и изучал очень по-своему. Однажды, глядя с балкона на Яйлу, он спросил меня, вижу ли я на вершине Яйлы, правее водопада Учан-Су, старую сосну, похожую на линию. Я с трудом, и то только в бинокль, отыскал эту сосну.
- Проведём отсюда до той сосны ровную линию, - предложил Луговской, - и пойдём к ней напрямик по этой линии. Препятствия будем обходить только в исключительных случаях. Идёт?
- Идёт, - согласился я.
Так он один или с кем-нибудь из друзей бродил иной раз по Крыму, выбирая «видимую, цель». Эти вольные походы сулили много неожиданного, как всякая новая дорога. Луговской любил ходить наугад. В этом занятии было нечто мальчишеское, романтическое, таинственное. Оно раздражало трезвых и серьёзных людей.
Смысл его был в том, что Крым, знакомый до каждого поворота на шоссе, оборачивался неизвестными своими сторонами, С него слетал налёт столетних представлений. Он переставал быть только скопищем красот, предназначенных для восторгов. Он приобретал благородную суровость, которую не замечают люди, знающие только южный берег."
Дом отдыха и творчества писателей, в парке которого и находится Скала Луговского, создан в Ялте в 1934 году. В разные годы здесь побывали многие мастера слова, и перечислить всех просто невозможно. Назовем лишь несколько имен: Аркадий Гайдар, Константин Тренев, Вениамин Каверин, Борис Лавренев, Константин Паустовский, Самуил Маршак...И.В.Сталин выделил писателям в Ялте красивейшее место, в бывшем имении промышленника и мецената Антона Максимовича Эрлингера, на горе, в самом центре Ялты. На громадной территории выделялись два величественных, роскошных дворца, построенных итальянскими архитекторами, Во дворце, стоявшем повыше, оборудовали столовую на сто посадочных мест, кинозал, бильярдную, библиотеку, внизу - небольшой, но уютный бар, снабжавшийся по линии «Интуриста».
На набережную можно было спуститься за десять минут, правда, возвращаться в гору времени требовалось гораздо больше. Но какая изумительная дорога петляла между частными садами, среди кипарисовых, платановых рощ, среди дивно пахнущих олеандровых зарослей, кустов жимолости и можжевельника!
Сейчас здесь находится частный пансионат "Перлина", а уникальная библиотека с огромным шкафом книг с автографами знаменитостей ( я имела возможность рассматривать эти книги, помогая по по собственной инициативе библиотекарю) банально разворована.
Давайте просто прогуляемся по парку, для возведения которого на горе были приглашены ландшафтные архитекторы из Рима и Парижа.
Парк сильно запущен. Сейчас здесь тихо, слышно только как падают желуди и пищат синички.
Старые пинии наполняют воздух своим целебным ароматом, от которого начинает кружиться голова.
Мы подошли к Скале Луговского с обратной стороны.
Поднимемся, посмотрим, на что же он так любил смотреть.
К сожалению, деревья так выросли, что закрыли море. Как жаль, ошеломляющее,наверное, было зрелище!
Послушайте еще Луговского, он этого достоин:
За тебя, за все я благодарен.
По бульвару вьются морячки.
Море входит синими рядами
В неподвижные мои зрачки.
Громыхая, катятся платформы,
По-осеннему прозрачна высь.
Чайки в чистой, белоснежной форме
Легким строем мимо пронеслись.
Дай мне руку.
Может быть, впервые
Я узнал такую простоту.
Пролетают блики огневые,
Превращаясь в песни на лету.
Вижу сад и тень от пешехода,
Пляску листьев, медленный баркас.
Мчится с моря шумная свобода,
Обнимает и целует нас.
Рядом со скалой растет земляничник двух видов: крупно и мелкоплодный. Мелкоплодный еще называют "бесстыдницей". Дерево и правда выглядит совершенно голым из- за того, что ежегодно сбрасывает кору,а не листья. Листья зеленые круглый год. За способность раздеваться дерево еще прозвали «курортницей», а в Америке земляничные деревья иногда называют шептунами, потому что сбрасывание коры создает мягкий треск и шорох. При этом под деревьями почва устилается красной, похожей на луковую, шелухой. Земляничник мелкоплодный занесен в Красную книгу Украины. Это, несомненно, одно из красивейших деревьев планеты.
А назвали дерево земляничником потому, что плоды этого дерева имеют сходство с ягодой земляники. Они сочные, оранжево-красные, с мелкобугорчатой поверхностью, съедобные. Однако аромат у них совсем не такой, как у земляники. Говорят, что они целебные и годятся на джемы и варенье. И вкус у них, скажу я вам, очень приятный, кисло-сладкий, действительно, напоминающий земляничный. Только присутствует чуть заметный привкус спелого боярышника. И, кроме того, это же очень красивые ягоды!
Нужно будет прийти сюда еще раз, вон сколько их осталось на дереве, благо от дома 5 минут хода! Собирать приходится на земле, вернее, на чистеньких дубовых листьях, притом брать ягодки нужно очень бережно, уж слишком они нежные.
Но давайте вернемся к Луговскому. Это был импозантный мужчина гвардейского роста, не чуравшийся моды, элегантный, приятной внешности, говорят − большой донжуан. Надо сказать, что его не раз приглашали сниматься в кино, но он не мог променять имя в поэзии на лицедейство, тогда существовали другие критерии популярности. Легенды, мифы гласят, что Луговской умер в Ялте во время любовного свидания. Достойная, на ваш взгляд, смерть поэта?
Как бы прощаясь с любимой Ялтой, Луговской написал:
Шумит лесов прибой,
Идет волна на берег,
Меж нами не было ни боли,
ни обиды.
Я уношу с собой
Твой пламень голубой,
Сверкающий, прибрежный
гром Тавриды.
Этот молодой человек на моем фото тоже наверное неисправимый романтик. В шторм его окатывало волнами, но он не уходил, а снова и снова подставлял им свое счастливое лицо.
Мать Джеральда Даррела, восхитившись очередным красивым местом, заявляла, что хочет быть похороненной именно здесь. Я точно не помню, но, кажется, последней была избрана цветущая долина на средиземноморском острове.
А вы бы хотели где-нибудь оставить свое сердце?
Да-да, именно в этой растрескавшейся, поросшей кустами скале замуровано сердце Владимира Александровича Луговского. Тело его покоится на московском кладбище, а сердце он попросил захоронить в месте, которое больше всего любил.
"Здесь,у скалы, где молодость моя
На мир ночной так жадно, так взволнованно глядела,
Дай руку - посмотри и ты, дыханье затая,
На эти серебристые края,
На это мощное морское тело".У Луговского сложилась традиция: каждый Новый год встречать в Ялте, в «доме Писателей», у этой полюбившейся ему скалы... Последний раз он приехал весной 1957 года, а 5 июня cкоропостижно скончался.
Знаменитая Скала Луговского - это сейчас попросту громадный почерневший камень, покрытый дикой растительностью. От нее оторвана табличка с барельефом профиля поэта под которой, собственно, и покоится его сердце, остались только крепежные винты со стертыми головками.
Луговской - это поэтическое явление, не замеченное и не осознанное до нашего времени. Только проницательная Анна Ахматова отметила, что Луговской скорее мечтатель с горестной судьбой, нежели воин. Отсюда гипертрофированная ранимость души вследствие ее беспомощной открытости миру, беззащитности, которые резко контрастировали с его ростом, мощью фигуры, статностью:
«Удивляться надо,- писала в своих заметках к книге его сестра Татьяна Луговская,- сколько всего ему было отпущено природой: рост - великаний, плечи - косая сажень, голова - ни одна шапка не лезет, волосы - лесная чаща, голос - люстра качается, лицо четкое, как из камня выбитое, сила богатырская".
К.Г.Паустовский с Владимиром Луговским.Ялта, 1939 г. Из архива музея-центра (Фонд Т.Г.Богомоловой)
Короткая биография от Евгения Евтушенко: родился в Москве, умер в Ялте. Отец - учитель литературы в гимназии, мать - певица. После учебы в Московском университете ушел в Красную Армию, окончил военно-педагогический институт. В 1926-м - первый сборник "Сполохи". Принадлежал к так называемым попутчикам, хотя первоначально был вместе с конструктивистами. Однако Луговской был гораздо менее сконструирован, чем многие из конструктивистов, был теплее, сентиментальное. Луговской обращался к стране так: "Возьми меня, переделай и вечно веди вперед!" Самым знаменитым его произведением в 20-х годах была "Песня о ветре". С волшебной воздушностью звучит "Курсантская венгерка", с почти киплинговской силой написан "Басмач". Во время войны Луговской оказался в глубоком кризисе - моральном и литературном. "Броненосец" советской поэзии, как шутили о нем, оказался не слишком бронированным. Выбрался он из этого кризиса своими последними книгами - "Солнцеворот", "Синяя весна", "Середина века", где раскрылась бездна не известных никому возможностей поэта. "Алайский рынок", где Луговской исповедуется, стало одним из ошеломивших меня подарков нашего литературного наследия. Он был добрейшим, гостеприимнейшим воспитателем молодых поэтов.
Источник: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко.
Известно высказывание Евгения Евтушенко о том, что «Внутри известного советского неплохого поэта... жил загнанный внутрь великий поэт». Смысл этого высказывания, вот что советская эпоха сделала с великим поэтом: уменьшила масштаб дарования, опошлила, угробила. Вместе с гибелью поэтичности происходящего состоялась и переоценка ценностей Луговским.
Трагедию столкновения с реальностью Луговской пережил по-своему, только так как это мог только он. Он вновь вернулся к романтике, поэтической радости, выстрадав ее уже не просто как поэтический «обман с чарующей тоскою», а свой собственный выстраданный мир, теперь им защищенный, обоснованный и утвержденный. В этом он повторил путь Владимира Высоцкого, который в ответ на философские выводы Экклезиаста о бренности и суетности мира «Все суета сует и суета!» ответил по-советски, выстрадано, человека знающего истину: «Не все суета!». Именно эта ранимость, чувственность, открытость поэзии Луговского стала его защитой, когда вновь переоткрыл для себя мир жестокий и неромантичный.
Паустовский вспоминал: "Зимой 1935 года мы шли с Луговским по пустынной Массандровской улице в Ялте. Было пасмурно, тепло, дул ветер. Обгоняя нас, бежали, шурша ото мостовой, высохшие листья клёна. Они останавливались толпами на перекрёстках, как бы раздумывая, куда бежать дальше. Но пока они перешёптывались об этом, налетал ветер, завивал их в трескучий смерч и уносил.
Вечером в тот день, когда рядом с нами бежали по улицам листья клёна, Луговской пришёл ко мне и, явно смущаясь, сказал:
- Понимаешь, какой странный случай. Я только что ходил на телефонную станцию звонить в Москву, и от самых ворот нашего парка за мной увязался лист клёна. Он бежал у самой моей ноги. Когда я останавливался, он тоже останавливался. Когда я шёл быстрее, он тоже бежал быстрее. Он не отставал от меня ни на шаг, но на телефонную станцию не пошёл: там слишком крутая для него гранитная лестница и к тому же это - учреждение. Должно быть, осенним листьям вход туда воспрещён. Я погладил его по спинке, и он остался ждать меня у дверей. Но когда я вышел, его уже не было. Очевидно, его кто-то прогнал или раздавил. И мне, понимаешь, стало нехорошо, будто я предал и не уберёг смешного маленького друга. Правда, глупо?
- Не знаю, - ответил я, - больше грустно…
Тогда Луговской достал из кармана куртки пустую коробку от папирос «Казбек» и прочёл только что написанные на коробке стихи об этом листике клёна, - стихи, похожие на печальную, виноватую улыбку.
Такую улыбку я иногда замечал и на лице у Луговского. Она появлялась у него, когда он возвращался из своих стихов в обыкновенную жизнь. Он приходил оттуда как бы ослеплённый, и нужно было некоторое время, чтобы его глаза привыкли к свету зимнего декабрьского дня.
У Луговского было много любимых земель, его поэтических вотчин, - Средняя Азия, Север, побережье Каспия, Подмосковье и Москва, но, пожалуй, самой любимой землёй для него, северянина, всегда оставался Крым.
Он великолепно его знал и изучал очень по-своему. Однажды, глядя с балкона на Яйлу, он спросил меня, вижу ли я на вершине Яйлы, правее водопада Учан-Су, старую сосну, похожую на линию. Я с трудом, и то только в бинокль, отыскал эту сосну.
- Проведём отсюда до той сосны ровную линию, - предложил Луговской, - и пойдём к ней напрямик по этой линии. Препятствия будем обходить только в исключительных случаях. Идёт?
- Идёт, - согласился я.
Так он один или с кем-нибудь из друзей бродил иной раз по Крыму, выбирая «видимую, цель». Эти вольные походы сулили много неожиданного, как всякая новая дорога. Луговской любил ходить наугад. В этом занятии было нечто мальчишеское, романтическое, таинственное. Оно раздражало трезвых и серьёзных людей.
Смысл его был в том, что Крым, знакомый до каждого поворота на шоссе, оборачивался неизвестными своими сторонами, С него слетал налёт столетних представлений. Он переставал быть только скопищем красот, предназначенных для восторгов. Он приобретал благородную суровость, которую не замечают люди, знающие только южный берег."
Дом отдыха и творчества писателей, в парке которого и находится Скала Луговского, создан в Ялте в 1934 году. В разные годы здесь побывали многие мастера слова, и перечислить всех просто невозможно. Назовем лишь несколько имен: Аркадий Гайдар, Константин Тренев, Вениамин Каверин, Борис Лавренев, Константин Паустовский, Самуил Маршак...И.В.Сталин выделил писателям в Ялте красивейшее место, в бывшем имении промышленника и мецената Антона Максимовича Эрлингера, на горе, в самом центре Ялты. На громадной территории выделялись два величественных, роскошных дворца, построенных итальянскими архитекторами, Во дворце, стоявшем повыше, оборудовали столовую на сто посадочных мест, кинозал, бильярдную, библиотеку, внизу - небольшой, но уютный бар, снабжавшийся по линии «Интуриста».
На набережную можно было спуститься за десять минут, правда, возвращаться в гору времени требовалось гораздо больше. Но какая изумительная дорога петляла между частными садами, среди кипарисовых, платановых рощ, среди дивно пахнущих олеандровых зарослей, кустов жимолости и можжевельника!
Сейчас здесь находится частный пансионат "Перлина", а уникальная библиотека с огромным шкафом книг с автографами знаменитостей ( я имела возможность рассматривать эти книги, помогая по по собственной инициативе библиотекарю) банально разворована.
Давайте просто прогуляемся по парку, для возведения которого на горе были приглашены ландшафтные архитекторы из Рима и Парижа.
Парк сильно запущен. Сейчас здесь тихо, слышно только как падают желуди и пищат синички.
Старые пинии наполняют воздух своим целебным ароматом, от которого начинает кружиться голова.
Мы подошли к Скале Луговского с обратной стороны.
Поднимемся, посмотрим, на что же он так любил смотреть.
К сожалению, деревья так выросли, что закрыли море. Как жаль, ошеломляющее,наверное, было зрелище!
Послушайте еще Луговского, он этого достоин:
За тебя, за все я благодарен.
По бульвару вьются морячки.
Море входит синими рядами
В неподвижные мои зрачки.
Громыхая, катятся платформы,
По-осеннему прозрачна высь.
Чайки в чистой, белоснежной форме
Легким строем мимо пронеслись.
Дай мне руку.
Может быть, впервые
Я узнал такую простоту.
Пролетают блики огневые,
Превращаясь в песни на лету.
Вижу сад и тень от пешехода,
Пляску листьев, медленный баркас.
Мчится с моря шумная свобода,
Обнимает и целует нас.
Рядом со скалой растет земляничник двух видов: крупно и мелкоплодный. Мелкоплодный еще называют "бесстыдницей". Дерево и правда выглядит совершенно голым из- за того, что ежегодно сбрасывает кору,а не листья. Листья зеленые круглый год. За способность раздеваться дерево еще прозвали «курортницей», а в Америке земляничные деревья иногда называют шептунами, потому что сбрасывание коры создает мягкий треск и шорох. При этом под деревьями почва устилается красной, похожей на луковую, шелухой. Земляничник мелкоплодный занесен в Красную книгу Украины. Это, несомненно, одно из красивейших деревьев планеты.
А назвали дерево земляничником потому, что плоды этого дерева имеют сходство с ягодой земляники. Они сочные, оранжево-красные, с мелкобугорчатой поверхностью, съедобные. Однако аромат у них совсем не такой, как у земляники. Говорят, что они целебные и годятся на джемы и варенье. И вкус у них, скажу я вам, очень приятный, кисло-сладкий, действительно, напоминающий земляничный. Только присутствует чуть заметный привкус спелого боярышника. И, кроме того, это же очень красивые ягоды!
Нужно будет прийти сюда еще раз, вон сколько их осталось на дереве, благо от дома 5 минут хода! Собирать приходится на земле, вернее, на чистеньких дубовых листьях, притом брать ягодки нужно очень бережно, уж слишком они нежные.
Но давайте вернемся к Луговскому. Это был импозантный мужчина гвардейского роста, не чуравшийся моды, элегантный, приятной внешности, говорят − большой донжуан. Надо сказать, что его не раз приглашали сниматься в кино, но он не мог променять имя в поэзии на лицедейство, тогда существовали другие критерии популярности. Легенды, мифы гласят, что Луговской умер в Ялте во время любовного свидания. Достойная, на ваш взгляд, смерть поэта?
Как бы прощаясь с любимой Ялтой, Луговской написал:
Шумит лесов прибой,
Идет волна на берег,
Меж нами не было ни боли,
ни обиды.
Я уношу с собой
Твой пламень голубой,
Сверкающий, прибрежный
гром Тавриды.
Этот молодой человек на моем фото тоже наверное неисправимый романтик. В шторм его окатывало волнами, но он не уходил, а снова и снова подставлял им свое счастливое лицо.
Мать Джеральда Даррела, восхитившись очередным красивым местом, заявляла, что хочет быть похороненной именно здесь. Я точно не помню, но, кажется, последней была избрана цветущая долина на средиземноморском острове.
А вы бы хотели где-нибудь оставить свое сердце?