ИСТОРИЯ I ВЕКА: ЕВРЕЙ, ИУДЕЙ, ИЗРАИЛЬТЯНИН - В ЧЕМ РАЗНИЦА * НА ЛОВЦА И БОГ ЛЕТИТ
«Иудаизм и христианство» - понятное противопоставление. Однако, мало кто понимает, что слово «иудей» может быть противоположно и «еврею», и «израильтянину». Простейший пример: как объяснить, почему Павел называет себя иногда иудеем, а иногда израильтянином?
Полезно помнить, что царство Соломона, как его описывает Библия, состояло не только из Иудеи - региона вокруг Иерусалима. Если смотреть на карты и представлять себе Израиль как дом («дом Израиля»), то фундаментом - самой южной частью - будет Идумея, парадным первым этажом - Иудея (Иерусалим), мансардой - Самария, а чердаком - Галилея. Так - прои условии, что у карты вверху север, но в древности «верх» предполагался на востоке, где заря, что вообще-то довольно «естественно».
Сердцем государства был, конечно, Иерусалим, основной удар завоевателей пришёлся на Иерусалим, в Вавилонскую империю депортировали не всех жителей Израиля, а прежде всего жителей Иудеи, когда же им разрешили вернуться, то вернулись они именно в Иудею и в Иерусалим.
Представим себе, что Сталин не просто расправился со «старыми большевиками», не просто восстановил дореволюционные формы - раздельное обучение, погоны, иерархию в армии и не только, паспорта, но ещё и попросил «белоэмигрантов» вернуться и занять подобающее место в обществе.
Понятно, как вернувшиеся будут смотреть на тех, кто опять оказался под их властью?
Как смотрели вернувшиеся после депортации евреи на тех, кто не был депортирован, ясно из Библии. Нету в Библии никого, кроме вернувшихся. На тех, кто не побывал в депортации, смотрели в лучшем случае как на пустое место. Не замечали. Не упоминали. Не интересовались их историей. В худшем случае - смотрели как на предателей и выродков.
Изгнание длилось 60 лет. Это не так уж много, но достаточно, чтобы изгнанники и, особенно, их потомство, изменились. Для белоэмигрантов, к примеру, религия стала значить несравненно больше, чем во время их жизни в России. Генерал, который до 1917 года в церкви бывал раз в год, в Париже, имея куда меньше времени в качестве таксиста, в церкви стал бывать чаще, а иногда его гараж и становился храмом. Гром грянет, так и генерал перекрестится. Родную землю нельзя унести на подошвах башмаков, говорил Дантон. Материалист, но прав: родную землю можно унести в виде набора религиозных обрядов. Пока ты в России, ты русский и без храма, а в Париже, чтобы остаться русским - а во французы-то не очень принимают - пойдёшь в храм.
Религия - точнее, этнические измерения религии - становится средством сохранения своего «я», если «я» не очень глубокое. Ровно то же самое произошло с евреями в Плену. Религия стала для них эрзацем родины, синонимом национального. Они вернулись - и поразились тому, что на родство с ними претендуют люди, к религии довольно равнодушные.
Так появилось противопоставление «иудеев» и «израильтян», «иудеев» и «амхарецов» - «землепашцев», тех, кто пахал Обетованную Землю, но не рассматривался как «земляк» в полном, «религиозном» смысле слова. Потому что пахал, а не изучал Закон Моисеев. Дочерей выдавал спокойно за иноверцев, а в Плену евреи выживали как евреи, потому что браки заключали между собой. Большинство может позволить себе не впадать в фанатизм без риска раствориться, меньшинство - если оно не хочет ассимилироваться - должно ужесточать критерии, отделяющие их от большинства.
Вернувшие из Плена евреи получили назад столицу - Иерусалим, получили назад Иудею, и постепенно «иудей» стало обозначать не просто жителя одного из районов Обетованной Земли, но именно «белую кость», элиту - политическую и религиозную - Израиля. Так происходит всюду, где роль столицы очень велика. «Парижанин» - это эталон француза, идеальный француз. «Римлянин» стало синонимом «итальянца». (А вот «москвич» - отнюдь не идеальный русский, он такой же нетипичный русский, как житель Нью-Йорка - нетипичный американец).
Вот почему историк Даниил Боярин говорил, что термин «ехудим» - «иудей» - нельзя переводить как «еврей» в смысле «еврей вообще». «Иудей» - это либо (в древности) «житель Иудеи», либо - после Плена - «граждане Государства-Храма, созданного вернувшимися из Плена». Теперь все иудеи - израильтяне, но далеко не все израильтяне - иудеи.
Ситуацию обострило завоевание иудейскими правителями Хасмонеями - за сто лет до Ирода Великого - значительных земель. Границы «Иудеи» раздвинулись почти до легендарных границ царства Давида. «Иудеи» из Иудеи стали расселяться на завоёванных территориях, навязывая им свои представления о том, что такое религия Моисея. Весьма фанатичные представления… Теперь уже не обязательно стало жить в Иудее, чтобы быть иудеем. Точно так же Павел, живя в Малой Азии, в тысяче километров и от Рима, и от Иудеи, был «римлянин» - «гражданин Рима», и одновременно был «иудей».
В результате, к примеру, в кумранских рукописях община «истинных верующих» называется «Ехуда» - «Иудеи», а фарисеи и саддукеи проходят как граждане второго сорта, люди из колена Ефрема и Манассии.
Вот почему Павел претендует быть «иудеем». Он знает, что «иудей» - это особо набожный еврей, соблюдающий Закон во всей полноте, и он согласен с первой частью тезиса, но не принимает второго. Павел «переопределяет» (выражение историка Кельвина Рецля) понятие «иудей»: да, верный Богу, но именно поэтому - принимающий Христа, а не Закон. Истинный иудей проверяется не «делами Закона», а «верностью Христу» (Гал. 2, 16). В этом письме и только в нём Павел дважды называет свою религию «иудаизмом». На славянском это читается в одно из воскресений осени и звучит кошмарно: «Слышасте бо мое житие иногда в жидовстве, яко по премногу гоних Церковь Божию и разрушах ю, … и преспевах в жидовстве».
Павел, стоит заметить, говорит, что преуспевал в иудаизме, но не говорит, что перешёл в христианство. Принять Христа означает ещё более быть иудеем! Из иудея по плоти стать иудеем по духу, а Бог и есть не плоть, а Дух. А вот в послании к коринфянам (1, 19-23) слово «иудей» Павел употребляет в более тривиальном смысле, близком к слову «фарисей» - тот, кто тщательно соблюдает Закон. Пытаясь примирить людей такого типа с теми, что кому-то Закон соблюдать не обязателен, Павел с «иудеями» - «иудей», с не иудеями - не иудей.
Павел защищал от «иудеев» не только «грешников из язычников», но и «израильтян». В послании к римлянам он говорит о том, что спасён будет «весь Израиль» - именно «Израиль», «семя Авраамово», а не «иудеи» - исполнители Закона Моисеева. «Иудей», оказывается, и слишком материалистичен, и слишком спиритуалистичен. Как материалист, «иудей» отвергает Дух, как спиритуалист - отвергает «семя Авраамово», ставит самарян (да и галилеян) вне закона.
РАЗНОЕ
НА ЛОВЦА И БОГ ЛЕТИТ
Пророк Амос пытался описать «механизм» пророчества - вывалил ворох метафор. Сравнения Амоса настолько яркие, что их рассматриваешь увлечённо и не сразу понимаешь, что они, во-первых, противоречат друг другу, во-вторых, довольно странно рисуют отношения Бога и человека. При этом есть ещё и «в-нулевых», главный парадокс пророчества как жанра. Пророчество угроза погубить, высказанная для того, чтобы не погубить. Как в анекдоте коммунистических времён про заявление женщины в партком: «Мой муж пьяница и сволочь, верните мне его!» Бог - Израилю: «Ты сволочь, вернись немедленно!»
Если бы у Амоса был редактор… Если бы Амос хотя бы сам перечитал, что написал… В общем, если бы Амос был не поэт, а учёный… Тогда бы у него не начиналось со сравнения, уподобляющего Бога и пророка двум абсолютно равным персонажам: «Пойдут ли двое вместе, не сговорившись между собою?» Какое уж тут «сговорившись» - все последующие метафоры рисуют не «сговор», а глубочайший раздрай, абсолютное неравенство: лев и жертва, птица и ловушка для птицы, пожарная сирена (ну, «труба») и толпа. Добыча с львом не «сговариваются», тем более птица с ловушкой.
Метафор у Амоса семь, - отличное священное и поэтическое число. Первая - путешественники (те самые, которые договариваются вместе идти в путь). Метафора убаюкивающаяся - всё добровольно. Сговариваются, очевидно, потому что в пути подстерегают опасности, и двое помогут друг другу.
Рёв льва перед добычей. Нет добычи - лев молчит. Бог, конечно, лев. А его любимый избранник, стало быть, добыча? Хорошенькое дело - значит, кого люблю, того съём? Звучит жутковато, видимо, поэтому Амос добавляет ту же метафору, но упакованную в памперс: не лев, а львёнок, не в лесу, а в логове.
Тем не менее, не испуг - главное, что хочет выразить Амос. Центральная метафора вроде бы опять про охоту, но в роли охотника выступает уже человек, а не Бог:
«Попадёт ли птица в петлю на земле, когда силка нет для неё?
Поднимется ли с земли петля, когда ничего не попало в неё?»
Главное здесь - не кто имеется в виду под птицей, а кто - птицелов. Главное - движение. Молниеносное до неуловимости движение птицы вниз, к приманке на земле, и фонтанирующий взлёт петли, схватившей птицу. С неба - и к небу. Это не две метафоры, а одна. Бог пикирует на людей, люди взмывают к Богу. Бог пойман людьми или Бог поймал людей? Как и подобает хорошей метафоре, тут есть базовая неопределённость, создающая комический эффект. Бог - не лев, который ловит добычу. Человечество - не птицелов, который ловит птицу. Хотя похожи, что создаёт ещё и нервозность. Даже непонятно, что хуже: Бог, который терзает человека, или человек, который терзает Бога.
Успокоение вносит седьмая метафора: в городе звучит сигнал тревоги. Все пугаются - но угроза исходит не от трубача. Вот если бы трубач заснул, это было бы действительно опасно. Если бы Бог не пугал, Бога стоило бы пугаться. Но Бог пугает, Бог рычит, трубит, слетает, рискуя попасть в силки, - и поэтому Бога нужно не пугаться, а бояться.Уж очень Он к нам расположен. У царя Додона петушок на шпиле предупреждал о врагах, а нас - сам Бог. Правда, враги-то, оказывается, мы сами себе… Себя надо страшиться, себя любить, себя предавать Богу.
Originally published at Форум сайта «Библиотека Якова Кротова». You can comment here or there.